Пассаж об ухаживании я благоразумно пропустила мимо ушей, потому что просто не знала, как на него реагировать. Да и подставляться лишний раз не хотелось, я и так находилась в некотором напряжении от постоянных шпилек в мой адрес, на которые Владимир Николаевич не скупился. Обычно шпильки собеседникам вставляла я, и такая смена ролей мне не очень нравилась.
А вот есть я действительно хотела, что правда, то правда. С утра маковой росинки во рту не было, если не считать чашки кофе. На работе перекусить не успела: сначала заела текучка, а потом позвонил Владимир Николаевич и выдернул меня со службы, как морковку из грядки. Но ему-то зачем эта головная боль и лишние расходы? Прекрасно можно было опять что-нибудь купить по дороге. Типичное пижонство!
Примерно в такой последовательности (не упоминая, конечно, о пижонстве) я эти умные мысли и изложила, но понимания не встретила, скорее, наоборот.
— Давайте ещё колбасу стеклом порежем для колорита, — окончательно развеселился Владимир Николаевич. — Майечка, я привык есть в цивилизованных условиях, а не на газете в парке. Ну, первые два раза я щадил вашу юную психику, не хотел её непоправимо травмировать. Теперь, пожалуй, можно переходить на другой уровень. И вообще тут я руковожу процессом и командую парадом. Здесь, сейчас, всегда и везде. Усвоили? Или повторить для тех, кто в танке?
В принципе я упряма, как ишак, и обычно если что-то и понимаю, то с третьего раза. Но на сей раз до меня дошло мгновенно. И хотя слова произносились ласково, а тон был почти нежным, я внезапно осознала — командовать парадом здесь и везде действительно будет этот удивительный человек, о котором я практически ничего не знала, человек, несколько минут назад заставивший меня испытать невероятное по остроте ощущение, метеором ворвавшийся в мою жизнь, причем оставалось совершенно непонятным — украсит он её или, наоборот, сломает.
— Мало ли чего вам захочется! — попыталась я сдуру отстоять свое право на личное мнение и свободу маневра. — А я должна буду всему безропотно подчиняться? Это — вряд ли. Ну, вот сейчас скажите мне — кто в таком виде в ресторан ходит? Стыдно же.
— Кому — стыдно? Майя, усвойте простую вещь — нельзя давать условностям слишком большую власть над собой, нельзя подпадать под ситуацию, нужно ею руководить и её контролировать. В данном случае предоставьте это мне, благо я старше вас не только по возрасту, но и по званию. Хочется есть, а рядом ресторан. Прекрасно! Остановить лично меня в данном случае может только отсутствие времени или денег, а то и другое пока имеется. Идите в кабак, в чем хотите, и не обращайте ни на кого внимания. В конце концов, вы же со мной! Женщину ценят по мужчине, рядом с которым она находится.
Я чуть не подпрыгнула от возмущения. Большего эффекта он мог бы достичь, только воткнув мне в руку огромную булавку. Вопрос о мужском и женском равноправии всегда до чрезвычайности занимал меня, хотя феминисткой в общепринятом смысле этого слова я не была. Но и «Домострой» — не та книга, которую я стала бы держать в спальне, даже супружеской, на тумбочке возле кровати.
— Значит, по-вашему, красная цена мне — Белоконь? — со зловещей мягкостью осведомилась я. — Занятная у вас, однако, классификация. А как насчет обратного принципа? В смысле: мужчина стоит как раз той женщины, рядом с которой находится? Или тут действует какой-то другой прейскурант? Просветите убогую, сделайте такую милость.
Мне показалось, что моя рука попала в стальные тиски, так крепко стиснул её Владимир Николаевич. «Синяки останутся», — отрешенно-обреченно подумала я, не успев даже толком осознать, за что меня подвергли физическому наказанию. Но в следующий момент услышала такое, что у меня буквально волосы дыбом встали, хотя и были все ещё мокрые.
— Если я ещё раз услышу про этого Белоконя, то просто убью вас обоих. Достаточно того, что я — не первый. Никому и никогда ещё этого не прощал, вторым никогда в своей жизни не был.
Оригинально, однако. Как бы тактично намекнуть товарищу, что он у меня — пока ещё вообще никакой? В смысле порядкового номера. И если события будут протекать в таком русле и такими ошеломляющими темпами, то… вряд ли у этой замечательной истории будет продолжение. Поесть я в конце концов и дома могу.
Внезапно он выпустил мою руку и опустился на землю. Совсем беда: пить вроде ничего ещё не пили, а ноги уже не держат.
— Владимир Николаевич, что с вами? — попыталась я навести мосты. — Вам плохо? Я же ничего такого сказать не хотела, просто пошутила. У меня вообще специфическое чувство юмора, мне об этом многие говорят.
Вместо ответа он вдруг потянул меня за руку вниз, к себе, и усадил так, что моя голова оказалась прижатой к его плечу. Возможно, это была какая-то особенная йоговская поза, призванная совершенствовать человеческий организм, но когда я её приняла, то поняла, что он действительно может быть у меня только первым, а заодно и последним, что Белоконя нужно убить, а ещё лучше — пустить на колбасу, и что женщина действительно только друг человека. Пусть все будет так, лишь бы касаться головой его плеча и слышать, как стучит его сердце…
Чудовищным усилием воли я вернула себе почти навсегда утраченное чувство юмора и негромко спросила:
— Владимир Николаевич, вам когда-нибудь доводилось слышать, что все женщины — стервы?
Ну вот и мне удалось его слегка ошарашить.
— Доводилось. Но почему?
— Потому, что если вы у неё не первый, так уж точно второй. И потом я вам, кажется, отчета о своей личной жизни не давала, а с вами…
Но он уже окончательно взял себя в руки, и очарование момента безвозвратно ушло. Хотя при чем тут очарование? По молодости и глупости я даже не поняла тогда, что явилась свидетельницей самого обыкновенного проявления мужской ревности. Зато со стервами — опять же по дурости! — явно попала в самую точку. Мужику — за сорок, а у всех своих дам он был только первым. И ведь, похоже, искренне верит в такие чудеса.
— Мы, кажется, собирались ужинать? — сухо спросил он.
— Помимо этого, мы собирались заключить пакт о ненападении, — снова попыталась пошутить я. — Владимир Николаевич, а вы уверены, что я вообще имею право находиться рядом с вами? Даже ради того, чтобы меня оценили по достоинству. А за феминистские глупости прошу прощения. Только давайте ещё чуть-чуть посидим, ладно? А то я так испугалась, что у меня ноги подкашиваются.
Это было враньем, но лишь наполовину. Ноги у меня действительно подкашивались, но не от страха, а от ощущения, что этот человек почему-то вдруг установил надо мной совершенно невероятную власть. Практически не прикасаясь ко мне пальцем. И в следующий момент он это подтвердил: чуть-чуть притянул меня к себе и тут же убрал руки. Ни тогда, ни потом мне не удавалось втереть ему очки. И тогда, и потом, и всегда он понимал меня лучше, чем я сама себя понимала.
Кажется, это Лермонтов сказал: «Странная вещь — сердце человеческое вообще и женское — в особенности». Теоретически мало кому может понравиться насилие над его драгоценной личностью, разве что человеку, являющемуся прирожденным и убежденным мазохистом. Еще пару часов назад я даже мысли не могла допустить о том, что кто-либо будет мне что-то диктовать из области морали и этики и вообще учить жить. Этого не могло быть просто потому, что не могло быть никогда. Но на практике и в данную конкретную минуту я понимала — вздумай он надеть на меня ошейник и повести в ресторан на поводке, я бы и это проглотила. Тогда. Справедливости ради замечу, что больше никогда и ни у кого подобные номера со мной не проходили, хотя бы потому, что у меня хватало чувства юмора для правильного выстраивания той или иной ситуации. Но ведь точно подмечено: кто в армии служил, тот в цирке не смеется. К сожалению, я это поняла много позже, когда узнала массу новых и не всегда приятных вещей.
— Вас устраивает ваша работа. Майя? — спросил меня Владимир Николаевич, когда мы уже сидели в ресторане, чем-то напоминавшем отдельную кабинку, официант уставлял стол блюдами, из всего, что подавалось, мне удалось опознать только помидоры. — Не хотите перейти в другую газету?
Это уже становилось интересным. Лечат, купают, катают на машине, кормят, да ещё предлагают новую работу. И все это — просто так, по доброте душевной? Или за то, что мне все-таки удалось не повредить его лимузин? Если так, то он, по-моему, чрезмерно привязан к своему «железному коню».
— Куда, например? — осведомилась я, прожевывая кусок чего-то невероятно вкусного. — В «Правду»? В «Известия»?
— Ну, это вы хватили. Туда маленьких девочек, тем более рыжих, не берут. В «Труд», например?
— Курьером? — невинно спросила я.
Господи, да какая разница — куда и кем? Все равно я обязана отработать два года в родной газете, куда меня распределили. Можно подумать, что человек с Луны свалился: понятия не имеет о советском трудовом законодательстве.
— Майя, не испытывайте моего терпения — оно небезгранично. Вы же понимаете, что я вам это предлагаю не ради ваших прекрасных глаз. Я знаком с вашими работами, они вполне профессиональны, а в вашей газете вы просто засохнете от невостребованности. Пока я могу, я хотел бы помочь вам пробиться туда, куда вы без моей — или чьей-то ещё — помощи никогда не попадете. Давайте смотреть правде в глаза.
— Давайте, — охотно согласилась я. — Страсть как люблю смотреть в глаза именно правде. А про такую штуку, как распределение, вы что-нибудь слышали? Даже если вы по блату и можете запихнуть меня в более приличную газету, то как бы не факт, что мое теперешнее начальство с этим согласится. То есть факт, что у меня просто будут серьезные неприятности.
— Пусть вас это не волнует.
— То есть как? — обалдела я.
— А так. Это мой бизнес, а не ваш. От вас требуется только принципиальное согласие. И… оказать мне кое-какое небольшое одолжение впоследствии.
Туман у меня в голове стал медленно рассеиваться. Дурочка я, дурочка, меня же элементарно вербуют, могла бы сообразить и раньше, кто, откуда и зачем. И даже не стараются это слишком красиво обставить: невелика рыбка, клюнет и на голый крючок, наживку, судя по всему, искать некогда. Ну что ж, долг каждого советского человека… Я набрала в грудь побольше воздуха, чтобы выпалить эту замечательную тираду, и тут почувствовала, что из глаз у меня покатились слезы. Самые что ни на есть взаправдашние.
Я чувствовала, что веду себя позорно, и ничего, кроме насмешки, не заслуживаю. Да и чего бы другого я заслуживала, если последовать недавнему совету и ещё раз посмотреть правде в глаза? Вижу человека третий раз в жизни, фактически ничего о нем не знаю, кроме того, что он — какой-то там высокий чин с персональной машиной, и на тебе!
Поделом мне и ещё мало! Купаться ей понравилось! На лимузинах раскатывать! Со взрослым, умным мужчиной разговоры разговаривать! И в голову мою прелестную даже не влетело, с какого перепугу такой человек будет тратить на меня время. Что такого интересного он мог от меня услышать? Чем я могла его привлечь? Внешностью, что ли, своей неотразимой? «Чистейшим образцом чистейшей прелести» в сочетании со скульптурными формами? Ох какая же я действительно дура! Только Белоконя и стою в базарный день, если не торговаться…
Я почувствовала легкое прикосновение к своей руке и робко взглянула на своего собеседника. Взглянула — и обомлела, третий раз за этот вечер. Оказывается, он снял свои затемненные очки, с которыми, по-моему, даже в воде не расставался, и теперь смотрел на меня огромными черными глазами. Да ещё в обрамлении таких ресниц, за которые любая девушка отдала бы бессмертную душу, просто не сходя с места. Зачем все это прятать? Мужчины все-таки странный народ! И тут я услышала такое, чего не ожидала услышать ни при какой погоде:
— Котенок! Глупый, рыжий котенок! Я действительно хочу помочь тебе встать на ноги. Одна ты пропадешь со своими Севочками-веревочками, тебя просто затопчут. А ты решила, что я… Дурочка ты, дурочка, да какой же из тебя агент!
Тут я почему-то обиделась, хотя амплуа агента, пусть даже и тайного, прельщало меня меньше всего на свете. Женская логика — действительно непостижимая штука, правы мужчины. Но в следующую секунду мое сердце снова рухнуло куда-то вниз, а дыхание замерло. Ну и что, что только третья встреча? Бывает ведь и любовь с первого взгляда… Любовь?
Я схватилась за сигарету, точно за спасательный круг. Как вообще в мою беспутную голову залетело это понятие? Откуда? Что сделал этот непостижимый человек, чтобы я потеряла чувство реальности? Чувство самосохранения, чувство юмора, наконец? Ведь это смешно — посмотреть мужику в глаза и бесповоротно обалдеть. Но… Но, черт бы его побрал, глаза у него были точь — в — точь, как у моего обожаемого литературного персонажа, графа де ла Фер, благородного Атоса. Да тут ещё этот «котенок»… Нежными словами я была, мягко говоря, не избалована.
— «Не подходите слишком близко, я тигренок, а не киска», — мобилизуя последние силы и остатки здравого смысла, произнесла я цитату из какого-то детского стихотворения.
Кажется, этот шедевр принадлежал Маршаку, но не поручусь. В помойке, которую я иногда в шутку называю своей головой, может оказаться все, что угодно.
— Тигренок? Возможно… со временем. Может быть, я даже увижу, как из тигренка вырастет тигрица. Но пока, милый мой ребенок, ты — просто котенок. Тигры — они ведь из семейства кошачьих, ты не забыла?
— А вы не забыли, что на брудершафт мы, кажется, ещё не пили? — нахально огрызнулась я. — Почему вы вдруг начали мне «тыкать»?Почему решили, что…
Любой нормальный человек на его месте мгновенно перешел бы обратно на вежливо-ледяное «вы» и раз и навсегда указал зарвавшейся девице её подлинное место в давно сложившейся системе ценностей. Любой — но не Владимир Николаевич, который, похоже взял повышенные соцобязательства по приведению меня в состояние шока.
— На брудершафт мы сейчас выпьем, дело нехитрое, хотя детям алкоголь вообще-то противопоказан. Дело в том, что я настолько тебя старше…
— Молодость — это недостаток, который с годами проходит, — в очередной раз блеснула я своей начитанностью. — А вот вы ещё не настолько старый, чтобы позволять себе такое амикошонство.
— Позволять — что? — ошарашенно переспросил Владимир Николаевич, доставив мне тем самым неописуемое наслаждение реванша.
Хоть что-то он не знает!
— А-ми-ко-шон-ство, — по слогам повторила я. — В переводе с любимого мною французского языка означает «дружеское свинство». Русский синоним можете, так и быть, подобрать сами.
Подбирать синоним он, так и быть, не стал, а поднял руку и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Роскошный жест, надо бы перенять. Правда, вместе с жестом неплохо было бы перенять и кое-что еще. Должность, например, или звание. Интересно, какое оно у него? Подполковник? Полковник?
— Принесите нам двести граммов водки, — негромко сказал Владимир Николаевич подскочившему официанту. — Или дама предпочитает что-нибудь другое?
Если честно, дама из всех напитков предпочитала кофе. Но не могла же я вот так взять и сказать, что моим личным рекордом является полбокала слабенького винца на студенческой вечеринке. Большее количество из меня просто немедленно выплескивается обратно.
— Дама предпочитает водку, — нахально заявила я.
Владимир Николаевич глянул на меня с неподдельным интересом, но ничего не сказал. Наверное, я порядком достала его своими препирательствами по делу и без дела. А терпение у него — сам говорил! — не безграничное. Ладно, выпью водки, надеюсь, обойдется. Другие же пьют, чем я хуже? А не обойдется — отвезет в какой-нибудь очередной пункт, где лечат от алкогольного отравления. Ему не привыкать определять меня к врачам. В крайнем случае Диму наладит.
В ожидании напитка я закурила очередную сигарету и… непоправимо оконфузилась. Как только я поднесла зажигалку к табачной палочке, ещё один, неизвестно откуда появившийся, официант почему-то решил отобрать у меня пепельницу. Естественно, я вцепилась в неё мертвой хваткой, и если бы не вмешательство Владимира Николаевича, дело могло бы принять непредсказуемый оборот.