Но дело не в моем воображении, а в том, что со временем в наших с Севочкой отношениях начались сложности. Сначала неопределенные, потом очень даже конкретные. Первая проблема состояла в том, что я, заглянув однажды утром в глубины своего подсознания, поняла, что любимого своего ни капельки не люблю и замуж за него не пойду ни при какой погоде. И что это вообще глупо, если данный конкретный мужчина — первый в твоей молодой жизни.
Но все вокруг так закатывали глаза, так ахали: «Ах, Всеволод, ах Белоконь, ах, будущая краса и гордость советской журналистики!», что мое юное любопытство пересилило все остальные чувства, в том числе и чувство самосохранения. Кроме того, поскольку в отличие от других глаз я отнюдь не закатывала и вообще не ахала, то на общем фоне неожиданно для себя вышла в финал и стала считаться как бы его невестой.
Замечу, кстати, что ни о каких нежных чувствах ко мне он и не заикался, а мое мнение считалось как бы необязательным. В общем, «жила-была девочка, сама виновата».
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что будущая краса и гордость интересуется лишь тремя вещами: собой, любимым, квартетом «Битлз» и газетой «Советский спорт», в которой намеревался работать после окончания института, но не простым обозревателем, а, сами понимаете, заграничным. Ну, и что мне было делать, если патлатых английских парней я на дух не переношу, а от спортивных комментариев у меня случается крапивница? Какое-то время я терпела, справедливо считая, что идеала на свете нет и в обозримом будущем не предвидится, но потом мое терпение кончилось, и я решила Севочку от себя освободить. Уступить место другой девушке, которая по достоинству оценит выпавшее на её долю счастье. «Я и сама ей дверь отворю, крепкого чаю ей заварю…» Приходи, сказка!
И тут я выяснила, что мои планы у ненаглядного оптимизма не вызывают. То есть он категорически отказывался воплощать их в жизнь, его вполне устраивало сложившееся положение дел. Робкие намеки на несходство характеров и привычек Севочка пропускал мимо ушей, мои участившиеся приступы плохого настроения не замечал, что называется, в упор, а от серьезных разговоров уворачивался так же виртуозно, как от своих соперников на баскетбольной площадке, когда те пытались отобрать у него мячик. А время, между прочим, шло…
— Давай разойдемся? — предложила я Севочке где-то на пятом курсе. — Мирно, благородно, как интеллигентные люди. Найдешь себе приличную девушку из хорошей семьи… Красивую…
Дело в том, что моя семья Севочкиных родителей категорически не устраивала. Точнее, отсутствие этой самой семьи. Мои героические родители произвели меня на свет и укатили на какую-то стройку века, где благополучно и затерялись навсегда, оставив меня на бабушкиных руках. Та не менее героически дотащила меня до поступления в институт и с явным облегчением отошла в мир иной, успев обучить меня основам домоводства и французскому языку.
Во дворе я играла только с мальчишками, была шустрой и угловатой, за словом в карман не лезла и страшно любила устанавливать социальную справедливость. В начале восьмидесятых это ещё не считалось экзотикой, а скорее — милым чудачеством. Но все равно было утомительно. Для окружающих, разумеется. В общем, рыжее, конопатое, не признающее косметики стихийное бедствие.
Бабушка оставила мне однокомнатную квартиру в панельной пятиэтажной «хрущобке», но зато на Арбате, и предоставила жить по собственному усмотрению. Я и жила: подрабатывала чуть ли не в заводских многотиражках и гордилась тем, что вполне могу прожить на рубль в день. И тут на меня обратил благосклонное внимание Севочка, дал мне роскошную и оригинальную кличку «Рыжая» и пригласил разделить с ним холостяцкий быт. Откажись я тогда от всего этого — меня бы просто не поняли подруги и знакомые. Да и если честно, первый мужчина, обративший внимание на такого гадкого утенка, как я, просто по определению выглядел Прекрасным Принцем и Спасителем Благородным. И вот теперь ему предлагают разойтись, да ещё таким тоном, словно лишнюю чашку чая наливают:
— Лучше скажи, что ты уже кого-то нашла, — простенько среагировал мой суженый. — Поперспективнее.
— А это возможно? — с максимальной долей лести спросила я.
— Нет, конечно, — пожал плечами Севочка, не отрываясь от футбольных страстей на голубом экране. — Но женщины странный народ.
— Тебе виднее, — осторожно заметила я.
Донжуанский список моего приятеля не был секретом ни для кого ни в нашем институте, ни в Москве, ни даже за её пределами. Почему он остановил свое благосклонное внимание на мне — рыжей дурнушке — и держал при своей особе, оставалось только гадать. Впрочем, и мужчины, замечу, не без странностей.
— Так как насчет того, чтобы разойтись? — вернула я милого к теме разговора. — Ты не против?
— Против, — голосом вокзального диспетчера ответил мне Севочка. — Ты без меня пропадешь. А я из тебя сделаю человека.
Как будто я его об этом просила!
— Не пропаду, — пообещала я. — А человека сделаешь из кого-нибудь еще, ладно? Тем более, скоро возвращаются твои родители.
— Переедем к тебе! — последовал безмятежный ответ.
Тут уж я разозлилась по-настоящему. К счастью, футбол прервался политической хроникой, и диктор радостным голосом сообщил, что в сфере потепления международных отношений к нам через пару-тройку недель собирается приехать с официальным дружественным визитом американский президент Рейган. Ну, прямо гора с плеч: я жутко волновалась за международную обстановку.
Севочка политику тоже не жаловал, поэтому выключил телевизор и зашуршал листами любимой газеты, всем своим видом давая понять, что мое присутствие в комнате, тем более — разговор в этот момент как бы нежелательны. Воз по-прежнему оставался там же, где был.
— Давай все-таки разойдемся, — тоскливо предложила я. — Нельзя же держать человека насильно. Тем более, что и любовь у нас с тобой… Кстати, она вообще была? Тебя это когда-нибудь интересовало? По-моему, ни капельки.
И вот тут-то Севочка и отличился. Он отшвырнул газету, вышел на балкон (пятого, замечу, этажа), ухватился за перила и повис на руках над пустотой. При его регулярных баскетбольных экзерсисах и занятиях на всевозможных тренажерах трюк в общем-то несложный, но впечатляющий. И потребовал, чтобы я немедленно поклялась ему в любви и верности до гроба, иначе он просто разожмет руки и…
Я уважила его просьбу, причем голос у меня дрожал не столько от страха, сколько от злости. Терпеть не могу шантаж, да ещё такой нетонкий!
— Так вот, — отчеканил мой ненаглядный, вернувшись в комнату, — никто ни с кем не расходится. Наоборот. До окончания института осталось всего ничего, потерпишь. А потом зарегистрируемся и поедем работать за границу. В Бразилию.
— Где много-много диких обезьян, — пробормотала я себе под нос, все ещё находясь под впечатлением увиденного на балконе акробатического этюда.
Отличительной чертой Севочки было ещё и то, что он совершенно не знал даже тех клише, которые были на слуху у всей страны. И вообще слушал в основном себя.
— Какие, к черту, обезьяны? — повысил он голос. — Займись лучше квартирой, посмотри, в каком она состоянии. Это же зоопарк какой-то!
По-моему, такие штуки называются ассоциативным идиотизмом.
Я покорно занялась санитарно-техническими работами, тихонько лелея в душе коварные замыслы и не без надежды ожидая, что милый после всего пережитого скоро заснет и мне не придется ещё и заглаживать свою вину в койке. Не лежит у меня душа к этому занятию, не доросла, наверное, или темперамент вялый. Севочка же на моем, прямо скажем, нимфеточном фоне выглядел просто сексуальным гигантом, чем невероятно гордился. Возможно, в этом и крылась его привязанность ко мне: всякие сравнения его возможностей и особенностей с кем-то ещё просто исключались. Хоть в ту, хоть в другую сторону. Но вот в вопросе о замужестве и дальнейшей совместной жизни…
Нет, за границу мне хотелось не меньше, чем любой нормальной советской девушке, но… без Севочки. Если бы он хоть сказал, что любит меня или ещё что-то в этом роде… Увы, романтикой в наших отношениях и не пахло. Подозреваю, что на роль супруги я была выбрана по принципу: «Жениться надо на сироте». Просто других сирот в то время под рукой не оказалось и пока не предвиделось, а по хозяйству от бабушки я много чему успела научиться. Бесплатная домработница — поди-ка плохо, и без хлопот. Да и вообще девушка просто приятная во всех отношениях, без амбиций и претензий, зато со своей жилплощадью и уже имеющейся московской пропиской. Такие, между прочим, в наше время на дороге не валяются, даже на обочине не залеживаются.
Это я к тому, что определенную цену себе все-таки знала и поэтому решила, наконец, сама стать хозяйкой своей судьбы, а не ждать милостей ни от природы, ни от Севочки. Поэтому когда квартира была доведена до стерильного блеска, я перестирала и перегладила все нуждавшееся в этом белье, сготовила обед на пару дней и, собрав свои нехитрые шмотки, тихо выскочила из дома, не забыв оставить на видном месте ключ от квартиры ненаглядного, с очень трогательной запиской: «Не ищи меня, Белоконь. Все кончено».
Довольная собой и своим литературным произведением, я шагала по предрассветной Москве, полной грудью вдыхая сладкий воздух свободы. От Сокольников, где обитал мой суженый, до моих апартаментов в переулке Арбата было часа два хода, я преодолела их за полтора, заперлась в квартире на все имевшиеся там запоры, отключила телефон и повалилась спать. Снились мне синие медведи и розовые слоны, безжалостно расправлявшиеся с оголтелыми стаями бразильских обезьян.
Мне эти милые млекопитающие были действительно глубоко неинтересны. Специализировалась я в так называемых «очерках морали нравов» — жанр в то время чуть менее безобидный, чем футбол, а также пыталась стать фотокорреспондентом, чего мне почему-то не позволяла пара мэтров в нашей газете с трогательным названием «Социалистическая промышленность». Сдохли бы, но не позволили. А в газету я попала после распределения в институте, и должна была Бога молить за такую милость, потому что в девяти шансах из десяти должна была попасть в какую-нибудь провинциальную многотиражку. Десятым же шансом оказался пост корреспондента в вышеупомянутом издании, и я за него ухватилась, так как родилась в Москве, в ней выросла и в ней же надеялась — со временем, конечно, — умереть. Хотя платили мне, прямо скажем, столько, сколько обеспечивало мои сверхминимальные потребности, а к более выгодным видам работ не подпускали.
Мелкими же заданиями коллеги со мной всегда делились щедро, особенно нудными, зная, что Орлова (это я) материал вытянет, что называется, «на зубах» и у начальства не будет никаких неприятностей. Писать люблю вообще до умопомрачения, поэтому любую, самую неблагодарную работу коллеги норовили свалить на меня. А вот фотографировать — фигушки. Но я не жаловалась, только решительно не понимала, что буду делать в Бразилии со своим спортсменом, представляя, как зачахну без любимой работы от тоски ровно через неделю. Тем более — вдали от Москвы.
«Решено! — подумала я, проснувшись после недолгого, но освежающего сна и включила телефон. — Начинаю новую жизнь. И не с понедельника, а прямо сегодня. Попью кофейку, подумаю, приду в редакцию раньше всех, сяду за стол и начну работать. Коллеги сойдут с ума от такой перемены — ну и Бог с ними».
С этими спасительными мыслями я снова провалилась в сон, и разбудил меня телефонный звонок. Но это был не Севочка, как я в первую минуту подумала, а редактор одной из не слишком популярных газет, редакция которой к тому же располагалась на другом конце Москвы. Он предложил мне все-таки приехать за завалявшимся там с прошлого года гонораром. Уж если повезет, то по всем программам сразу!
Деньги лишними не бывают, причитавшейся мне тридцатки могло с лихвой хватить на удовлетворение моих месячных потребностей (свобода, свобода!), посему я наскоро ополоснула лицо, влезла в джинсы и майку, завязала на затылке «конский хвост» (как бы в отместку Севочке, который эту прическу почему-то ненавидел и бесконечно требовал, чтобы я постриглась «под Гавроша» и не пренебрегала косметикой. Все бы ничего, но беда заключалась в том, что в таком «прикиде» я выглядела как щенок в эполетах) и вылетела из квартиры сначала на лестницу, а потом во двор, имевший неприятную особенность в виде очень крутого поворота в него с улицы. Местные это знают, а чужаки в наши тупиковые дворы захаживают крайне редко.
В ту самую секунду, когда я выскочила из-за этого чертового поворота на Кропоткинскую улицу, слева буквально из ничего материализовалась черная «Волга» и, как мне показалось, стремительно прыгнула на меня. Отдам должное водителю, машина затормозила в полумиллиметре от края моих кед. Могло быть и хуже, конечно, причем намного, но я все равно не удержалась на ногах и брякнулась на сияющий лаком капот, пребольно ушибив голову, бок и, кажется, локоть.
Обе дверцы распахнулись одновременно, и два мужских голоса, как мне показалось, хором, заорали:
— Дура! Машина не целует, она давит! С ума сошла?
По-моему, вместо слова «целует» было использовано нечто более емкое и выразительное, за подробности не ручаюсь.
Следующим номером программы я обнаружила себя на заднем сидении этой самой дурацкой машины, причем сидевший рядом со мной человек в светлом костюме достаточно крепко обнимал меня за талию.
— Но-но, — сказала я как можно более грозно. — Мы едва знакомы, а вы уже допускаете такие фамильярности.
— Помолчите-ка, — негромко ответил мне человек, в голосе которого отчетливо слышалась привычка командовать. — Неизвестно, что вы там себе переломали. Сейчас поедем в травмпункт…
— Еще чего! — возмутилась я. — Высадите меня у ближайшего метро. А если некуда девать время, поинтересуйтесь лучше, не попортила ли я ваш лимузин. Так что вам — на станцию технического осмотра, а мне по делам. Разойдемся, как в море корабли…
Меня поджидали вожделенные тридцать рублей кровно заработанных денег, а я должна тратить время на какие-то пункты! Сами сумасшедшие, допустим, но зачем меня в свою компанию тащить?
— Дима, — продолжил мужчина, обращаясь к водителю, словно не слыша моих патетических воплей и остроумных замечаний. — Сейчас высадишь меня у Кутафьей башни и часа за два постарайся управиться. Отвезешь эту милую даму в травмпункт и убедишься, что с ней все в порядке. Потом вернешься за мной и доложишь ситуацию. Понадобится госпитализация — организуешь. Ну да не мне тебя учить. И никакие её возражения не слушай. Просто детский сад какой-то! Была бы моей дочерью, ей-богу, выпорол бы.
Дима молча кивнул, даже не повернув головы в мою сторону.
— Детей бить непедагогично, — назидательно заметила я, стараясь взять себя в руки.
На самом деле меня просто колотило от самого настоящего страха. Не хочу в больницу, терпеть не могу никаких больниц! Стоило сбегать от Белоконя, чтобы угодить под это черное четырехколесное чудище, под опеку молчаливого Димы, в руках которого и руль-то был практически незаметен. Да я лучше утоплюсь!
— Никаких больниц, — открыла я было рот, но меня снова как бы проигнорировали. Впрочем, не до конца.
— Как вас хоть зовут, дитя природы? — спросил мой сосед, и довольно ловко ощупал мне голову и плечи. — Да не дергайтесь, я не покушаюсь на вашу честь и достоинство. Элементарный предварительный медосмотр. Голова не болит?
— Майя, — буркнула я, решив с этой минуты выдерживать стиль гордого достоинства и неприступной холодности. — Ничего у меня не болит. Я вообще очень здоровая.
— Как это вас родители одну из дома выпускают? — покачал головой мой собеседник. — Вы же представляете ходячую опасность для транспорта. Точнее, бегающую. Со зрением-то проблем нет, деточка?
Нашелся, буквально на мою голову, благородный отец!
— Я торопилась… И вообще, надеюсь, мои проблемы очень скоро перестанут вас волновать.
— Кто знает… На свидание, конечно, торопилась?
— С утра пораньше? Делать мне больше нечего! — возмутилась я. — В редакцию, за гонораром. Надо успеть до двух. Так что больницы отменяются. И вообще вам не кажется, что ваши вопросы становятся слишком личными? А местами просто смахивают на допрос с применением…
— Отставить истерику, — негромко сказал мой собеседник, и я почувствовала, что действительно вот-вот разревусь. — Будете делать, как сказано. Прежде всего, вытрите лицо и высморкайтесь, деточка.
Я полезла в сумку за носовым платком, но его там, естественно, не было. Платки я теряю прямо-таки с космической скоростью, хоть булавками пришпиливай. В этот момент машина затормозила у стен Кремля.