– Как это случилось? – небрежно, словно это не имело большого значения, спросил я.
Она отозвалась хриплым, скрипучим голосом, как будто ей больно было говорить:
– Мы живем здесь уже с неделю. Сняли этот дом вместе с обстановкой. Я была на кухне, Джерри во дворе. Тут к дому подъезжает машина, и этот коротышка топает к крыльцу так, будто он живет тут всю жизнь. Наверное, я забыла запереть калитку. Приоткрыв заднюю дверь, я увидела, как он заталкивает собаку в чулан, и тут же почувствовала запах хлороформа. А потом все произошло так быстро, что я успела только схватить пистолет, крикнуть Джерри из окна и войти в комнату как раз в тот момент, когда вломились вы. Вы-то кто?
– Когда вы вошли, все уже кончилось? Пес уже дожевывал Шарпа?
– Да, если этого типа зовут Шарп.
– Вы с Джерри его не знали?
– Впервые вижу. Собаку тоже. Но Джерри любит собак.
– Лучше смените пластинку. Джерри называл собаку по имени Фосс.
Глаза ее стали жесткими, рот упрямо сжался.
– Я думаю, вы ошиблись, – голос ее зазвенел от гнева. – И вы забыли сказать, кто вы такой.
– А кто такой Джерри? – спросил я. – Я его где-то видел. Кажется, на картинке. Откуда у него обрез? Вы что, не думаете о том, что полиция сейчас будет задавать те же вопросы?
Она прикусила губу, потом внезапно поднялась и подошла к валявшемуся на полу дробовику. Я, следя, чтобы она не хваталась за собачку, дал ей подобрать его. Она вернулась к подоконнику и засунула обрез под газеты.
Потом обернулась ко мне.
– О'кей, сколько вы хотите? – спросила она мрачно.
Я сказал:
– Собака краденая. Хозяйка ее пропала. Меня наняли ее разыскать. Шарп сказал, что собаку ему оставили люди, очень похожие, судя по описанию, на вас с Джерри. Их фамилия была Фосс. Они переехали на восток. Слыхали когда-нибудь про леди по имени Изабель Снейр?
Женщина одними только губами беззвучно ответила:
– Нет, – и уставилась на кончик моего подбородка.
Человек в комбинезоне вернулся через заднюю дверь, утирая лицо рукавом синей рабочей рубахи. Новых дробовиков при нем не было. На меня он едва взглянул, без особого интереса.
Я сказал:
– Я мог бы помочь вам распутаться с законом, если бы вы подбросили мне какую-нибудь мысль насчет этой девочки Снейр.
Женщина глядела на меня, поджав губы. Мужчина же снисходительно улыбнулся, словно держал на руках все козыри. Вдалеке завизжали шины огибающей на большой скорости какой-то угол машины.
– Ладно, хватит играть в прятки, – сказал я быстро. – Шарп струсил. Он привез собаку туда, откуда забрал ее. Наверное, он думал, что в доме никого нет. Конечно, хлороформ не лучшая мысль, но малыш был перепуган до смерти.
Они не издали ни звука, ни он, ни она. Просто стояли, уставившись на меня, и все.
– О'кей, – сказал я и шагнул в угол комнаты, – я думаю, что вы – пара порядочных подонков. Если сейчас приедет не полиция, я буду стрелять. Не думайте, что я шучу.
Женщина очень спокойно ответила:
– Позаботься лучше о себе, советчик вшивый.
Машина промчалась вдоль улицы, затем по дорожке и резко затормозила у крыльца. Я быстро выглянул наружу, увидел красную мигалку над ветровым стеклом, буквы Д и П сбоку – «департамент полиции». Из машины вывалились два здоровых костолома в штатском. Грохнулась железная калитка, топот по ступенькам.
Тяжелый кулак забарабанил в дверь. Я крикнул:
– Открыто.
Дверь распахнулась, и два фараона с пушками наготове ворвались в комнату.
Они тут же застыли на месте, уставившись на то, что лежало на полу. Револьверы были направлены на Джерри и на меня. Меня держал на мушке краснорожий верзила в мешковатом сером костюме.
– Руки! Быстро! Бросить оружие! – рявкнул он густым басом.
Я поднял руки, но не выпустил свой люгер.
– Полегче, – сказал я. – Его прикончила собака, а не пуля. Я частный сыщик из Сан-Анджело. Я тут по делу.
– Да ну? – он тяжело надвинулся на меня, воткнул свою пушку мне в живот. – Может, и так, детка. Мы разберемся.
Он поднял руку, вынул из моих пальцев пистолет и понюхал его, не отнимая от меня своего.
– Только что стрелял, так? Прекрасненько! Кругом марш!
– Но послушайте...
– Поворачивайся кругом, детка.
Я медленно повернулся. Я еще поворачивался, а он уже сунул свой пистолет в боковой карман и потянулся к бедру.
Я должен был сообразить, что это значит, но не успел. Может, я и слышал свист дубинки. Почувствовать-то ее я должен был наверняка. Но единственное, что я помню, это внезапно разлившееся у меня под ногами озеро тьмы. Я окунулся в него и пошел ко дну... ко дну...
4
Когда я очнулся, комната была полна дыма. Дым висел в воздухе тонкими вертикальными полосами, как занавеска из бус. Два окна в дальней стене были вроде бы открыты, но дым стоял неподвижно. Комнаты этой я никогда раньше не видел.
Я немного полежал, размышляя, потом разинул рот и завопил во всю глотку:
– Пожар!
После этого я снова повалился на кровать, и принялся смеяться. Звук моего смеха мне не понравился. В нем было что-то идиотское, это даже я заметил.
Где-то послышались торопливые шаги, звякнул в замке ключ, и дверь отворилась. Человек в коротком белом халате пристально посмотрел на меня. Я немного повернул голову и сказал:
– Извини, Джек. Это не в счет. Это так, вырвалось.
Он сердито нахмурился. Лицо у него было маленькое, жесткое; глазки-бусинки. Я его не знал.
– Может, опять хочешь смирительную рубашку? – ухмылка у него была издевательская.
– Я в порядке, Джек, – сказал я. – В полном порядке. Я, пожалуй, сейчас вздремну немножко.
– Так-то лучше, – проворчал он.
Дверь захлопнулась, в замке повернулся ключ, шаги удалились.
Я лежал тихо и смотрел на дым. Теперь-то я знал, что на самом деле никакого дыма не было. Наверное, была уже ночь, потому что внутри фарфоровой лампы, висевшей на трех цепях под потолком, горел свет. Кругом лампы по краю шли, через один, маленькие разноцветные, оранжевые и синие, выступы. Пока я глядел на них, они вдруг раскрылись, как маленькие иллюминаторы, и из них высунулись маленькие, похожие на кукольные, головки, только живые. Там был человек в спортивной кепке, и пышная, пьяная блондинка, и какой-то тощий тип с криво сидящей бабочкой на шее, пристававший ко мне с одним и тем же вопросом:
– Какой бифштекс вам угодно, сэр, с кровью или средней поджаристости?
Я ухватился за край грубой простыни и вытер пот с лица. Потом сел и спустил ноги на пол. Ноги оказались босыми. Одет я был во фланелевую пижаму.
Сперва ноги мои ничего не чувствовали. Через какое-то время я попытался встать, и тут в них впились тысячи иголок и булавок. Потом пол вдруг ушел у меня из-под ног, и мне пришлось схватиться за спинку кровати. Но я все-таки встал и пошел.
Голос за моей спиной сказал:
– У тебя белая горячка. У тебя белая горячка. У тебя белая горячка.
Судя по всему, голос был мой собственный.
На маленьком белом столике в простенке между двух окон я увидел бутылку виски и потихоньку направился туда. Бутылка оказалась до половины полная. Это был «Джонни Уокер». Я взял ее, сделал длинный глоток из горлышка и поставил на место.
Вкус у виски был странный. Пока это до меня медленно доходило, я успел заметить в углу помещения раковину. Я как раз вовремя доплелся до нее, и меня вырвало.
Я вернулся к кровати и лег. После рвоты я почувствовал жуткую слабость, зато комната выглядела теперь более правдоподобно. Фантастические головки исчезли. Я разглядел железные решетки на обоих окнах, тяжелый деревянный стул. Кроме него и белого столика с какой-то подмешанной в виски наркотической отравой, никакой мебели в комнате не было. Дверца стенного шкафа была закрыта, вероятно, заперта на замок. Кровать была больничная, с двумя кожаными петлями, приделанными с обеих сторон там, где должны находиться кисти рук лежащего человека. В общем, своего рода тюрьма.
Я повернулся на бок и сморщился от боли в левой руке.
Закатав широкий рукав, я увидел пониже плеча десятка с полтора точек от уколов с черно-синим ободком вокруг каждой.
Видно, меня, чтобы утихомирить, здорово накачали наркотиками, вот откуда эти приступы белой горячки. Отсюда и дым, и говорящие головки на лампе. Так что виски с подмешанной в него дрянью предназначалось, видимо, для лечения кого-то другого.
Я снова встал и начал ходить взад-вперед. Спустя немного выпил воды из-под крана, походил и выпил еще. Полчаса методического повторения той же процедуры – и я был готов с кем-нибудь побеседовать.
Дверца стенного шкафа была заперта, а стул оказался для меня слишком тяжелым. Я стянул с кровати белье и спихнул матрас на пол. Под ним была проволочная сетка, укрепленная в ногах и в изголовье двумя тяжелыми стальными пружинами дюймов по девять длиной. Чтобы вынуть одну из них, мне пришлось потратить еще полчаса и приложить к этому неимоверные усилия.
Я немного передохнул, попил холодной воды и подошел к двери.
– Пожар! – заорал я во всю мощь своих легких. – Пожар!
Ждать пришлось недолго. Снаружи в коридоре послышались быстрые шаги, ключ ткнулся в дверь, замок щелкнул. Маленький человечек с глазами-бусинками, а коротком белом халате в бешенстве распахнул дверь, шаря глазами по кровати.
Я стукнул его стальной пружиной в челюсть, а потом, когда он пошатнулся, опустил ее ему на затылок. Он здорово сопротивлялся, и мне пришлось схватить его за горло и наступить коленкой на лицо. Коленка у меня заболела. Как чувствовало себя его лицо, он не сказал.
Я вытащил у него из заднего кармана дубинку, вынул из двери ключ и запер ее изнутри. В связке оказались и другие ключи. Один из них подошел к моему стенному шкафу. Я долго и тупо глядел на свою одежду. Потом медленно, кое-как шевеля негнущимися пальцами, оделся. Человек на полу не двигался.
Я запер его и ушел.
5
Из тихого широкого коридора с паркетным полом и ковровой дорожкой посередине белые дубовые перила, плавно изгибаясь, спускались в большой холл первого этажа. Там было несколько закрытых дверей – больших, тяжелых, старомодных. За дверьми ни звука. Я спустился по ковровой дорожке на цыпочках, держась за перила.
Двери матового стекла вели из холла в вестибюль, откуда был выход на улицу. Когда я спустился, раздался телефонный звонок. За полуотворенной дверью, из которой в полутемный холл падала полоска света, мужской голос заговорил по телефону.
Я подкрался к двери и, заглянув внутрь, увидел за письменным столом мужчину с телефонной трубкой у уха. Я подождал, пока он повесит трубку, и вошел.
У него было бледное, костлявое, хмурое лицо, по бокам вытянутого длинного черепа вились зализанные вверх на лысину редкие каштановые волосы. Он вскинул на меня глаза, и рука его метнулась к кнопке на столе.
Я осклабился и сказал:
– Лучше не надо, начальник. Я человек отчаянный. Мне терять нечего, – и показал ему дубинку.
На его губах застыла улыбка мороженой рыбы. Длинные бледные руки шевелились над столом, как две больные бабочки. Одна из них начала медленно продвигаться к боковому ящику стола.
Он с большим трудом заставил непослушный язык шевельнуться:
– Вы были очень больны, сэр. Очень серьезно больны. Я бы вам не советовал...
Я резко стукнул дубинкой по его руке, подкрадывающейся к ящику. Она сжалась, как слизняк на горячем противне. Я сказал:
– Не болен, начальник, просто нашпигован наркотиками почти до полного маразма. Я хочу выйти отсюда и еще хочу нормального виски. Доставайте.
Он перебирал пальцами по столу.
– Меня зовут доктор Сандстрэнд, и здесь частный госпиталь, а не тюрьма.
– Виски, – заревел я. – Дальше объяснять не надо. Частный дурдом. Неплохая работенка. Виски.
– В медицинском шкафу, – сказал он, одышливо ловя ртом воздух.
– Руки за голову.
– Боюсь, что вы об этом пожалеете.
Я перегнулся через стол, открыл ящик, к которому безуспешно подкрадывалась его рука, и достал оттуда автоматический пистолет. Я отложил дубинку и, обогнув стол, открыл медицинский шкафчик на стене. В нем стояли пинтовая бутыль бурбона и три стакана. Я взял два. Разлив виски, я протянул ему стакан:
– Вам первому, начальник.
– Я... Я не пью. Я абсолютно не переношу алкоголя, – забормотал он.
Я снова подобрал свою дубинку. Он быстро отхлебнул глоток. Я наблюдал за ним. Кажется, виски ему не повредило. Я понюхал свой стакан и опрокинул его в глотку. Подействовало. Я опрокинул и второй и сунул бутылку в карман пиджака.
– О'кей, – сказал я. – А теперь колись: кто засунул меня сюда? Давай быстрей, я тороплюсь.
– По-полиция, разумеется.
– Какая полиция?
Плечи его глубже вжались в спинку кресла. Вид у него был больной.
– Человек по имени Гэлбрейт подписался под жалобой как свидетель. Все строго законно, уверяю вас. Он офицер.
Я спросил:
– С каких это пор фараон имеет право подписывать жалобу для оформления в психушку?
Он ничего не ответил.
– Кто колол мне наркотики до того, как меня привезли сюда?
– Этого я не могу знать. Я предполагаю, что препарат действовал уже довольно долго.
Я потрогал подбородок.
– Два дня. Им бы следовало пристрелить меня. Меньше возни. Пока, начальник.
– Если вы выйдете отсюда, – сказал он тонким голосом, – вас тут же арестуют.
– Ну, за то, что я просто вышел, еще не арестуют, – сказал я мягко.
Когда я выходил, он все еще держал руки за головой.
Дверь на улицу была заперта на ключ, задвижку и на цепочку. Но никто, пока я ее отпирал, не пытался остановить меня. Я вышел на старомодное крыльцо, спустился по обсаженной цветами широкой дорожке. В темноте на дереве запел пересмешник. От улицы участок был отгорожен белым деревянным забором. Это был дом на углу Двадцать девятой улицы и Дескансо.
Я прошел четыре квартала на восток до автобусной остановки. Никто не поднимал тревоги, не было видно и машины, обшаривающей фарами дома. Я спокойно дождался автобуса и поехал в центр города, а там отправился в турецкие бани: парилка, душ Шарко, массаж, бритье и остаток виски.
После этого я мог есть. Я поел и пошел не в свою гостиницу, зарегистрировался не под своим именем. Местная газета, которую я прочел за следующей бутылкой виски и содовой, известила меня о том, что некий доктор Шарп был найден мертвым в нежилом меблированном доме на Каролина-стрит. Полиция до сих пор ломает голову над этой неразрешимой загадкой, никакого ключа к разгадке найти пока не удалось.
Дата выхода газеты известила меня о том, что без моего ведома и согласия жизнь мою укоротили на сорок восемь часов с лишним.
Я лег в постель, заснул, видел кошмарные сны и просыпался в холодном поту. Это были последние симптомы. Утром я встал здоровым человеком.
6
Шеф полиции Фулвайдер был приземистый толстяк с беспокойными глазами и рыжими волосами того оттенка, который на солнце кажется ярко-розовым. Он был очень коротко острижен, и розовый череп его просвечивал сквозь розовые волосы. На нем был желто-коричневый фланелевый костюм с накладными карманами и рельефными швами, скроенный так, как не всякий портной сможет скроить фланель.
Он пожал мне руку, повернулся на стуле и закинул ногу за ногу, демонстрируя мне французские фильдеперсовые носки по три или четыре доллара за пару и толстые английские башмаки орехового цвета, ручная работа, пятнадцать-восемнадцать долларов, и то если по сниженным ценам.
Я решил, что у него, наверное, жена с деньгами.
– А, Кармади, – сказал он, по стеклу на столе подвигая к себе мою карточку. – Через два "а", да? По делу к нам сюда приехали?
– Мелкие неприятности, – сказал я. – Вы можете это уладить, если захотите.
Он выпятил грудь, махнул розовой рукой и заговорил на полтона ниже:
– Неприятности, – сказал он. – В нашем городке они случаются нечасто. Город наш маленький, но очень, очень чистый. Вот я смотрю из своего окна на запад и вижу Тихий океан. Что может быть чище? Смотрю на север – бульвар Аргелло и подножия холмов. На восток – чудеснейший маленький деловой центр, самый чистый в мире, а за ним райские кущи ухоженных домиков и садов. На юг – если бы у меня было южное окно – я бы увидел самую чудесную маленькую пристань для яхт, какая только возможна на свете.