Именно там и тогда — в ремонтном боксе во время замены левого крыла и переднего бампера нашей шестерки — я и раскрыл дело профессора Заслонова. Откровение пришло ко мне совершенно неожиданно. Я сказал ремонтникам, что заберу машину завтра, и поехал в Озерки.
Светлана Заслонова была дома.
— Здравствуйте, — сказал я ей. — Помните, меня зовут Скрипка. Но не потому, что я скриплю. Вот у меня был приятель, так у него была фамилия Визг. Совершенно уникальная фамилия. И, что удивительно, он на самом деле имел очень тонкий, визгливый голос. А когда вступай в спор — а он постоянно с кем-то спорил, — так просто визжал как автомобиль при экстренном торможении. Но к моей фамилии это не имеет никакого отношения. Она очень музыкальная.
Дочь профессора была, по-моему, несколько ошарашена и моим визитом, и моим рассказом. Видимо, поэтому она сказала:
— Проходите.
Я прошел.
— А ремонт в квартире вы давно делали, — сказал я.
— Вообще не делали, — удивленно сказала она. — Как въехали сюда, так и живем. А что?
— Да вот я обратил внимание на пятно вон на той стене, возле которой у вас ничего не стоит. Оно такой странной формы, напоминает Южную Америку, в которую уже седьмой год мечтает уехать моя знакомая…
— Да, это мы с Валерой как-то поссорились, и я бросила в него ручку со стола. Попала в стену. Ручка оказалась чернильная. Мы собирались пятно чем-то заклеить, но у нас подходящих обоев не было.
— А почему вы такая напряженная? — спросил я тихо.
— Почему я напряженная?
— Наверное потому, что вы вспомнили, что именно у этой стенки снимали признание вашего мужа в убийстве вашего отца. У вас же есть видеокамера?
— Есть.
— Вот. Вы убили вашего отца. Наверное, это не было запланированное убийство. Просто он уличил вас в краже. И вы ударили его пепельницей. А потом выбросили папу из окна.
— Вы несете чушь.
— Вас видели выходящей из подъезда его дома в утро убийства.
— Кто?
— Свидетельница. Потом о вашем поступке — вернее, проступке — узнал ваш муж. И вы уговорили его взять убийство на себя. Вы записали на пленку его заявление. Наверное, вы хотели передать эту пленку в милицию, но потом решили, что если ее показать по телевизору, будет надежнее. Позвонили Петропавловскому. Попросили мальчишку занести пленку в студию. Мы нашли этого подростка. Он опознал вас.
— Вы сошли с ума. Зачем мне было записывать эту пленку?
— Я не сошел с ума. Я думаю, что вы сказали мужу, что видеозапись нужна только на самый крайний случай, если вас будут подозревать в убийстве. Потом вы договорились с мужем встретиться в квартире отца. Попросили его открыть окно, заглянуть вниз. Под каким предлогом — не знаю. И выбросили его из окна. И вас опять-таки видели. Вас видел священник — тот самый, который порубил вам топором вешалку. Помните?
Светлана молчала. Я подумал, что ее сопротивление уже сломлено. И продолжил:
— Да, забыл сказать, все это произошло из-за того, что вы украли спрятанную отцом икону в золотом окладе. Он сначала заподозрил вашего мужа, потом вас. И оказался прав.
— Уходите.
— Не уйду. Признайтесь, Светлана.
— Я вызову милицию.
— Вызывайте. Им-то вы все и расскажете.
Она не вызывала милицию. И не признавалась. Ситуация становилась тупиковой. Хуже того — она становилась дурацкой. Но закончилось все еще хуже. Светлана Заслонова вдруг сказала:
— Если вы не уходите, уйду я.
И ушла. Я остался. Осмотрел квартиру…
Потом тоже вышел, захлопнув дверь, и поехал к Обнорскому.
24
Обнорский мрачно сидел на простом деревянном стуле и ничего не говорил. Я ему уже почти все рассказал.
— Понимаешь, это она убила. И я подумал, что смогу ее расколоть. Я понял, что это она, когда вспомнил, что пятно, которое заметно на пленке, я видел в ее квартире.
— Откуда ты взял показания свидетелей? — наконец спросил Обнорский.
— Они были. Почти. Старушка из дома профессора говорила, что видела какую-то женщину в день убийства.
— А священник?
— Священник не говорил. Но он мог видеть. Он же одно время ночевал рядом с этим домом.
— А подросток?
— Подростка я придумал для большей убедительности.
Обнорский замолчал очень надолго. Я думал, навсегда.
— Значит так, Алексей. Ты отстраняешься от всех дел, кроме хозяйственных. Тебе пока строгий выговор. А там посмотрим. И сейчас же вместе с Зудинцевым поезжайте к следователю, который ведет это дело.
25
Самое удивительное, что я был прав. Светлану Заслонову задержали в аэропорту. Через день она созналась. Вот только в том пакете была не икона, а векселя одного очень известного банка на очень приличную сумму.
Все оказалось, конечно, не так уж и загадочно. У дочери профессора был приятель. Очень близкий. Настолько близкий, что непонятно, почему она вышла замуж не за него, а за Валерия.
И этот приятель задолжал каким-то своим приятелям большие деньги. Светлана решила помочь. Просила у отца. Тот отказал. Тогда она стащила векселя. Профессор в конце концов выяснил, кто предъявил векселя к оплате. Прошел по цепочке. И вышел на дочь. Тут произошла сцена, в результате которой профессора не стало.
Что еще рассказать об этой истории?
Отец Николай так больше и не объявился. Ни у нас, ни в милиции. А практически всю лесозаготовительную отрасль на Северо-Западе контролирует сейчас группировка Рушана.
Горностаева по-прежнему страдает недостатком культуры, выражающимся в демонстративном неисполнении требований к личному составу.
А с меня выговор сняли. Искупил дальнейшей непорочной службой.
ДЕЛО О ПРОПАВШИХ БРЮКАХ
Рассказывает Михаил Модестов
"Бывший виолончелист оркестра Мариинского театра.
Бесконфликтен. Исполнителен.
Вежлив.
…Недостатки: рассеян, физически не развит, близорук.
Слишком мягок при общении с источниками.
Рекомендации к использованию: поскольку общественнозначимые криминальные события в области культуры происходят нечасто, предлагается постепенно перепрофилировать, поручить Модестову расследование в другой сфере".
Из служебной характеристики
Еле слышное гудение процессора и полное одиночество (редкое в обычном шатании народа по коридорам и отделам агентства) вызывали вообще-то свойственный мне, но всячески подавляемый мною же прилив вдохновения.
Нынешний приступ был отчасти связан с тем, что, во-первых, герой моих разоблачающих материалов наконец-то перестал быть лишь совокупностью сведений о нем и обрел реальные очертания. А во-вторых, на носу была очередная аттестация, то есть сопоставление всех «за» и «против» моего пребывания в агентстве. Естественно, я был «за». Мое пребывание в Мариинке и все последующие события, с ней связанные, теперь казались мне небытием. О прошлых временах напоминали лишь многочисленные знакомые, с которыми я предпочел бы сейчас быть незнакомым вовсе. Однако этих встреч было не избежать — в агентстве я считался специалистом-расследователем в области культуры.
В принципе, мое настоящее меня совершенно не смущало. Переквалификация из виолончелиста в журналисты — не самый крутой поворот событий. Другое дело — из пожарных в премьер-министры.
«Придуманная Сухаревым схема очень проста», — писал я. Пальцы, еще не отвыкшие от виолончели, довольно сносно скользили по клавиатуре.
— Доброе утро, коллега. Михаил, ты случайно мою кружку не брал? — спросила рыжеволосая сотрудница нашего отдела Валентина Горностаева.
У меня уже давно создалось впечатление, что ежеутренние оперативно-розыскные мероприятия по обнаружению чашки, которые организовывала Горностаева сразу же после прихода на работу, — способ приводить коллег в замешательство.
Я абсолютно точно знал, что горностаевской чашки не касался с того момента, когда впервые был уличен в невольной экспроприации этого сосуда. Однако сейчас, под испытующим взглядом Валентины, стал лихорадочно соображать… Наконец, разозлившись на собственную слабость и горностаевскую напористость, выдавил:
— Здравствуйте, Валентина. Ваша чашка в последний раз была мною замечена в кабинете у шефа. Из нее пил завхоз…
Валентина презрительно фыркнула и отправилась на поиски завхоза, а я, бывший виолончелист, с ужасом понял, что сдал Скрипку — заведующего нашей хозчастью — с потрохами…
— Приветствую, Михаил Самуилович, — начальник нашего отдела, неутомимый Спозаранник, бодро прошагал к рабочему столу. — Хочу вам напомнить о том, что срок сдачи материала истекает через день и три часа. (Мой непосредственный руководитель всегда был предельно точен в формулировках.)
— «Старая газета» уже запланировала под вашу «эпохалку» полосу, — продолжил он. — А вы еще должны дать прочитать материал юристу.
Из коридора потянуло дымком — наши дамы устроили перекур. День в агентстве начался.
***
«Нетрудно догадаться, кому именно известный в мире видеобизнеса предприниматель Андрей Сухарев выдал первую лицензию от своей Гильдии авторов и видеопроизводителей (ГАВ), — конечно, себе» Телефонный звонок прервал процесс написания материала.
Я снял очки и услышал:
— Господин Модестов, вас беспокоит Гильдия авторов и видеопроизводителей. Мы имеем честь пригласить вас на нашу пресс-конференцию…
Я попытался сосредоточиться. Это мистика какая-то — я тут разоблачаю главное действующее лицо в Гильдии, а они имеют честь пригласить…
Итак, завтра в восемнадцать ноль-ноль, в студии. Будет присутствовать ограниченный круг приглашенных, что само по себе, насколько мне известно из не слишком богатой журналистской практики, должно восприниматься ими как причисление к лику святых.
В ушах зазвучал марш Мендельсона. Верный признак того, что случится что-то интересное. Дурацкий симптом, преследующий меня на протяжении последних лет семнадцати. Десять лет назад, услышав звуки марша по школьному радио, я пытался пригласить в библиотеку соседку по парте с загадочным именем Ариадна. Первая красавица класса назвала меня идиотом. Одноклассники давились хохотом и принесенными из дома бутербродами, а у меня впервые помутилось в глазах. С тех пор я ношу очки, и ненавистная музыка заменяет мне интуицию, начиная звучать в ушах при малейшем дуновении ветра перемен.
— Глеб Егорович, есть возможность получить эксклюзив по интересующей нас проблеме. Могу-я сдать материал через два дня? — без всякой надежды поинтересовался я у начальника.
— Вы можете сдать статью когда угодно, вас это все равно не спасет, — Спозаранник был, как всегда, безукоризнен в проявлении добрых чувств к подчиненным.
Странное дело, мы оба носим очки, но в его стеклах всегда отсвечивает фанатизм трудоголика, а в моих — отражается лишь непонимание сложившейся внутриполитической ситуации.
«Надо предупредить Ковальчука о завтрашней встрече», — вспомнил я своего ангела-информатора из Управления по экономическим преступлениям. Глава Гильдии авторов Сухарев живо интересовал Ковальчука, который с недавних пор стал упражняться в стендовой стрельбе не по безликим мишеням-"бандитам", а по рамочному портрету защитника авторских прав.
Именно Ковальчук, глумливо улыбаясь, подарил мне в День свободной прессы красивую коробочку видеокассеты с загадочной надписью «Любовь по-питерски».
— Сказка на ночь, Самуилыч. Рекомендую просмотр в одиночестве или в кругу ну очень близких друзей.
Ковальчук старше меня на каких-то три месяца, но всегда снисходителен к моему житейскому опыту. «Пока я тут постигал тяготы жизни, ты вел три месяца безоблачной внутриутробной жизни», — любит повторять Ковальчук.
Вечером я посмотрел подаренную кассету. Выяснилось, что это была наша отечественная порнуха. По уверениям Ковальчука, порнофильмы производил или, вернее, продюсировал их все тот же Андрей Викторович Сухарев.
Впрочем, Ковальчуку доказать причастность Сухарева к порноиндустрии пока не удалось. Более того, даже если бы Ковальчук и уличил в чем-то главу ГАВа, потом пришлось бы долго доказывать, что Сухарев снимал именно порнографию, а не низкопробную эротику (которая у нас не запрещена).
Поэтому опера Ковальчука мучила изжога, а журналиста Модестова — альтруистское желание избавить друга-оперативника от этих неприятных физиологических проявлений.
***
Известный в мире видеобизнеса предприниматель Андрей Сухарев пребывал в дурном расположении духа.
Сорока в милицейских погонах принесла на хвосте известие, что уэповец Ковальчук пытается разыграть очередную оперативную комбинацию. До сих пор Сухарев морщился при воспоминании о визите сотрудников УЭПа и службы безопасности московского концерна, купившего права на один из американских фильмов, распространением которого «по собственной инициативе» занималась и его Гильдия.
Тогда, правда, в Сухаревской студии поживиться было особо нечем — в руки оперативников попала лишь одна мастер-кассета с «Подледным миром» и одна-единственная «полиграфийка» — коробка от видеокассеты — с реквизитами Гильдии.
«Все— таки хорошо, -подумал Сухарев, засовывая в рот „Чупа-чупс“, к которому имел непреодолимую страсть, — хорошо, что менты наши работать еще не научились». В тот визит коллеги Ковальчука пренебрегли уголовно-процессуальными формальностями, в результате в дело вступила прокуратура. И Сухарев из подозреваемого стал потерпевшим.
С тех пор, стоило правоохранительным органам проявить интерес к деятельности «Сухаря», он гордо поднимал знамя этой истории. И враг бежал…
Но вот опять активизировался Ковальчук. Да еще журналист этот, Паганель местного разлива, который у Ковальчука на побегушках. На прошлой пресс-конференции вон как очками поблескивал. Самые противные вопросы из его угла и звучали.
А факты ему наверняка дружок-оперок сливает.
А что, если журналиста того к себе пригласить, кино устроить?… «Занятное кино может получиться», — оживился Сухарев, ослабляя ремень на туго сидящих брюках.
— Вероника! — позвал он секретаршу. — Пригласи на завтрашнее мероприятие этого господина. — Сухарев протянул девушке визитку с координатами Модестова. — Вот мы этим щелкоперам перышки пообломаем, — бизнесмен был доволен получившимся каламбуром.
***
— Самуилыч, ты мне все рассказал? — Ковальчук проявил свойственную ему подозрительность, стоило мне сообщить о приглашении Сухарева. — Можешь считать меня параноиком, но мне эта история не нравится.
— Чего ты, все складывается очень даже любопытно, — ответил я Ковальчуку.
Я совершенно искренне недоумевал, что именно так беспокоит приятеля. У милицейского начальства, между прочим, тоже бывают приступы откровенности с прессой, и тоже — с ограниченным контингентом, так сказать, с проверенными людьми. Им очень грамотно сливается ну просто сенсационная информация. Очевидно, у Сухарева тоже накопилось нечто такое, что неплохо было бы «честно и откровенно» предать гласности. И в знак особенного расположения к некоторым журналистам — в том числе из лагеря явных оппонентов — именно им и подбросить матерьяльчик. Дескать, нет у меня от честных людей секретов, как бы вы плохо ко мне ни относились.
— Ладно, только обозначь мне свое присутствие на местности, — сказал Ковальчук.
***
«Если не раскручу Сухарева, век славы не видать», — решил я, возвращаясь домой вдоль Фонтанки.
Вообще говоря, кроме двух голодных животных — кошки Ксюши и кота Миши, — дома меня никто не ждал.