Владимир Катин
Глава первая
Роковая встреча в лесу Рамбуйе
Весна в Париже выдалась солнечная, веселая. В одно из воскресений мая в Латинском квартале произошло событие само по себе незначительное, банальное, но изменившее судьбу молодого преуспевающего человека по имени Клод Сен-Бри…
В любое время года и во все дни недели улочки, переулки и площади Латинского квартала оживлены чрезвычайно. Тротуары плотно заставлены столиками и плетеными креслицами бесчисленных кафе и ресторанов, а завсегдатаи здесь обычно гривастые студенты и замученные экскурсиями туристы.
Со времен молодежного бунта памятного 1968 года, когда Латинский квартал за одну майскую ночь превратился в баррикады, в этом парижском округе круглосуточно дежурят полицейские автобусы с железными решетками на окнах. В распахнутые двери прохожим видно, как стражи порядка в расстегнутых мундирах коротают время за картами или спят.
И в этот день, как обычно, как всегда, люди фланировали, останавливались возле сувенирных лавок, иногда покупали приглянувшуюся безделушку, рылись в книгах и гравюрах букинистов. Праздную толпу любопытно наблюдать со стороны.
— Посмотрите-ка на этого типа с накрашенными губами и портативным вентилятором! Ха-ха! Ему, видите ли, нестерпимо жарко!
— Эксцентрик. Дурака валяет.
— Вполне возможно… Смотрите, смотрите, вон толстая дама прогуливает козленка на поводке.
Трое молодых людей разглядывали и обсуждали прохожих с открытой веранды «Гран-кафе» на площади Контрескарп. Это были Клод Сен-Бри — студент последнего курса юридического факультета Сорбонны, его приятельница Патриция Шуви и друг Робер Дюк — восходящая звезда столичной журналистики.
Было за полдень, и под бочонком старинных часов на фонарном столбе в центре крохотной площади начали собираться клошары. Бесцеремонно громкоголосые, с лиловыми расплывчатыми лицами бродяги удобно располагались прямо на асфальте, распивая дешевое красное вино из горлышка пластмассовых бутылок.
Клод Сен-Бри с интересом рассматривал бездомных, копошившихся в своих грязных лохмотьях, словно куры в серой пыли.
— Как странно и страшно… Они тоже когда-то были юны. Мечтали… Черт знает что!
Робер Дюк широко улыбнулся.
— Судьба! Никуда не денешься, дорогой мой Клод.
— При чем тут судьба?! Глупо и пошло сваливать на нее свою инертность, лень. Как легко оправдывать безволие некоей мистической судьбой, роком.
Робер Дюк улыбался.
— Скажи, пожалуйста, что тут смешного? Тебе дается жизнь. И только ты и никто другой вправе ей распорядиться. Хочешь — поставь цель и бей по ней все отпущенное тебе время. Не попал — не беда. Зато стремился! А хочешь — наслаждайся бездумно созерцанием. И так тоже можно. Кто спорит? Но выбор — куда качнуться, как жить — может сделать только сам человек. Наполеон родился бедным корсиканцем. Помпиду вышел из крестьян. Онассис в юности чистил обувь на улицах Афин. И кем они стали? Судьба? Нет! Воля. И клошары, которые захлебываются сейчас дрянным винищем, стали клошарами по своей собственной воле. Вернее — из-за своего безволия.
Робер, вытянув ноги и запустив руки в карманы светлых фланелевых брюк, раскачивался на скрипучем плетеном стуле, балансируя на двух его ножках.
— Видишь ли, мой милый будущий великий адвокат… Кроме твоего «я», этого начиненного силой воли «эго», есть не познанные нашим скудным умом мощные силы, и они, как магнитное поле, влияют на нас. Движут нами, изменяют нашу жизнь. Конечно, случается, что вектор внешних сил совпадает с желаниями личности, так сказать, с ее устремлениями… Да, так бывает. Вот тогда-то и возникает феномен успеха, триумфа. А бывает и так, что и талант — ничто, даже обуза, если эти не познанные нами неведомые силы идут наперекор, а не сопутствуют. Возьми Ван-Гога, он умер нищим, не продав ни одной работы. А сколько бывает наоборот — бездарь, шарлатан, а надо же — в фаворе у судьбы.
— Мистика все это, Робер. Нельзя объяснять жизнь таинственными явлениями. Я в это не верю.
— А я верю, Клод, — вмешалась Патриция. — Вот у нас в деревне, где живут мои родители, был такой случай…
Робер перебил ее, вставая со стула.
— Правильно, Пат, расскажи-ка ему страшный случай из жизни, которую он знает лишь по учебникам Сорбонны…
Дорогие друзья, я ухожу, ведь журналисты больше всего работают по воскресеньям.
Но Клоду хотелось продолжать спор, и, оставшись с Патрицией вдвоем, он вернулся к разговору.
— Безусловно, в жизни есть неудачники. Посмотри на полысевшего от времени нашего официанта. Всю жизнь прошагать от столиков до буфета, а? Весь его, так сказать, жизненный путь! Должно быть, безволен, ленив. Не стремился…
— Клод! Смотри, что делает этот сумасшедший. Какой ужас!
Напротив открытой веранды кафе остановился обнаженный до пояса, худой, как йог, субъект с длинными, давно не мытыми волосами. Сделав невозмутимое, даже скучающее выражение лица, он принялся поглощать лезвия бритв «жиллет», с хрустом разжевывая отточенную сталь.
Одни смотрели на поедание бритв с ужасом, другие с веселым азартом и даже подзадоривали фокусника.
— Этот и опасную бритву съест!
— С таким-то аппетитом и электрическую проглотит.
Дюжина лезвий исчезла в прорези воспаленного рта, их пожиратель погладил впалый живот и пошел меж столиков с протянутой шляпой.
Клоду и Патриции он поклонился как-то особенно низко и, едва не потеряв равновесие, чуть не упал, схватившись за спинку стула, на котором сидел Клод.
— Пардон, — пробормотал бродячий иллюзионист и поспешно отошел.
Клод снова принялся размышлять вслух о сильных личностях, на которых держится мир. Его прервал лысый официант с оттопыренными мелочью чаевых карманами.
— Месье будет угодно еще что-нибудь?
— Спасибо. Мне угодно счет.
Официант подсчитал, что причиталось за два пива и чашку кофе, и вывел отдельно десять процентов себе за услуги.
Клод снял со спинки стула замшевую куртку и полез в карман за бумажником. Но там было пусто. Он заглянул под стол, посмотрел вокруг. Тщетно. Бумажник исчез.
— Может быть, ты оставил его в машине? — спросила Патриция.
— Нет. Я ничего не оставлял в машине, — спокойно ответил Клод. — Портмоне украл пожиратель бритв.
— Что ты говоришь! Это когда он едва было не упал на нас, да?
— Именно.
— У меня есть деньги, чтобы расплатиться. Но скажи, там была большая сумма?
— Ерунда. Франков сто. Дело не в этом. Пропали все документы. Мое удостоверение личности, водительские права, паспорт на машину… К тому же машина не моя, а моего дядюшки. Он разрешает пользоваться, когда его нет в Париже.
— А ты знаешь, Клод, бывает, что документы присылают по адресу. Зачем они ему, этому бродяге?
— Бывает, конечно, и так. Но, как правило, лишь в тех случаях, когда украдены большие деньги, а вор настолько благороден, что не поленится вернуть ненужные ему бумаги да еще с каким-нибудь веселым пожеланием…
Кража не то чтобы расстроила Клода, но вызвала досаду. Будучи человеком трезвого, практического склада, деятельным и энергичным, он не впал в уныние, а быстро прикинул в уме, как с меньшими хлопотами поскорее восстановить документы.
Клод и Патриция вышли по крутой, спускающейся вниз улице Муффетар к метро «Гобелены», где оставили дядину «рено-16».
— Если у тебя есть время, Клод, отвези меня к родителям в деревню, — попросила девушка. — Это недалеко, минут двадцать езды через лес Рамбуйе. Я давно их не видела, останусь до завтра, а утром автобусом вернусь в Париж.
Клод подумал, что в воскресенье дел у него нет, что за городом хорошо сейчас дышится — весна, и согласился.
Они выехали на шоссе, миновали гулкий, пропахший отработанным бензином тоннель и окунулись в пряный загородный воздух майского леса. И Клод уже забыл неприятную историю с украденным кошельком и пребывал в обычном своем состоянии безмятежной уверенности в себе. С этим настроением он просыпался и засыпал, оно было ожиданием удачи, успеха, к которому он сознательно шел всю свою недолгую жизнь. Предвкушение блестящего будущего волновало, и Клоду нравилось в него погружаться, слегка фантазировать, любоваться собой, мечтать и тихо ликовать.
…Клод Сен-Бри считался лучшим студентом на факультете. Природа одарила его феноменальной памятью и острым умом, способным быстро и оригинально реагировать в сложных ситуациях, что особенно ценно для адвоката. В студенческих дискуссиях, когда, как шахматные партии, разыгрывались судебные казусы и головоломные процессы, он всегда выходил победителем, и ему пророчили славу.
Клод был крепкого сложения, высокого роста, с тонкими чертами лица, чуть горбатым носом, темными глазами, какие бывают у южан Франции. Каштановые волосы он носил рассыпанными по плечам. Весь облик, манера держаться, внимательный и в то же время отстраняющий от себя взгляд показывали в нем личность значительную, отличную от других и сознающую это. И разговаривал он с людьми как-то особенно — хотя и любезно, но с неуловимой снисходительностью. Как, бывает, старшие говорят с младшими, стараясь не показать свое превосходство, но все равно оно чувствуется.
Происходил Клод из семьи учителя литературы. Отец, выйдя на пенсию, по совету врачей поселился в Арденнах, и Клод стал терять связь с семьей из-за отдаленности от нее и занятости на факультете. Он все больше дружил и откровенничал со своим дядей по материнской линии — с Жан-Полем Мораном, в прошлом известным юристом. Жан-Полю было за семьдесят, лет восемь назад он оставил свои дела и жил в уединении в департаменте Лот и Гаррона, где купил полуразрушенный замок с десятью гектарами окружающего его леса. В Париже, на улице Ришелье, неподалеку от театра «Комеди Франсез», у него была квартира, приобретенная еще в молодости — в эпоху умеренных цен и солидных гонораров за выигранные процессы. Одно время Клод, оставшись в Париже без родителей, снимал комнату рядом с Сорбонной, но дядя настоял, чтобы он поселился у него. «Ты сэкономишь в деньгах, а я буду спокоен, что меня не обворуют», — рассудил он, вручая племяннику ключи от апартаментов и старенькой, повидавшей виды «рено-16»…
— Осторожно, Клод, не спеши. Здесь мы сворачиваем направо и будем ехать сквозь лес по проселочной дороге.
Патриция обняла его за плечи.
— Ты не заблудишься, когда поедешь, обратно? Здесь столько поворотов, в этом лесу Рамбуйе.
— Я уже запоминаю ориентиры. А если и заблужусь, то не насовсем.
— Мы почти приехали, Клод. За этим поворотом мостик, а дальше сразу же будет наш дом.
Миновав мост, Клод остановил машину возле аккуратного домика, крытого бордовой черепицей.
— Зайдешь на чашку кофе?
Клод отказался. Поцеловав Патрицию, развернулся и поехал назад.
Снова миновал мост через ручей, снова крутой поворот, на котором протяжно пропели колеса, и машина нырнула в разукрашенный флажками майской зелени лес. Дорога здесь была неширокой, петляющей, и Клод сбавил скорость.
Красное солнце сквозными лучами просвечивало между ветвями и стволами. И Клода вдруг охватила волна неизъяснимого восторга, бурной беспричинной радости жизни — хотелось громко петь, смеяться от ощущения счастья.
В этот момент он увидел лежащего на обочине дороги человека в полосатом костюме.
Мужчина лежал ничком в неудобной позе, подтянув колени к животу и выбросив руки вперед.
Клод затормозил, подъехал вплотную и погудел. Человек не пошевельнулся. Выйдя из машины, Клод наклонился над распростертым на земле телом.
— Послушайте! — он тронул лежащего за плечо.
Тело оказалось податливым, обмякшим. Клод отпрянул.
— Так он же мертв!
Обошел труп, стараясь заглянуть в лицо. Увидел лишь часть лба, прикрытую челкой светло-серых редких волос.
Раздумывая, что предпринять, прислонился к дереву. И тут из близкой боковой просеки выкатилась черно-белая полицейская машина. Она подъехала бесшумно, словно мотор был выключен. С обеих сторон распахнулись дверцы, и двое полицейских не спеша направились к Клоду.
— Месье! — старший приложил руку в белой перчатке к козырьку черного кепи. — Прошу ваши документы.
Клод усмехнулся, даже не вспомнив, что у него их нет.
— При чем тут мои документы, капитан? Займись-ка лучше этим пострадавшим…
Капитан уже не салютовал вежливым прикосновением к своей фуражке. Он сделал знак бровями, и второй полицейский решительно встал рядом с Клодом.
— Месье, я вынужден вас задержать.
— Но с какой стати?
Капитан внимательно и как-то по частям рассматривал Клода: лицо, одежду, мерил глазами рост.
— А с такой стати, месье, что вы совершили наезд на этого человека, сбили его и, видимо, убили…
Клод быстро схватил обстановку: пустынная дорога, труп кем-то сбитого пешехода, он со своей машиной возле трупа. И ни одного свидетеля рядом… В глазах полиции все подозрения, в общем-то, логично падают на него.
Что делать? Оправдываться, доказывать, что, мол, случилось недоразумение? Пустое. Выяснять и расследовать будут другие, это не входит в обязанности полицейского патруля.
Значит, покорно отдаться им в руки, дать запереть себя в камеру? Нет, это не в характере Клода Сен-Бри! К тому же такая покорность будет подтверждать, что он виноват и сдается.
— Я заявляю протест, капитан. Вы, находясь при исполнении служебных обязанностей, в присутствии свидетеля и в категорической форме обвинили меня в убийстве. Такое утверждение может сделать лишь суд. До решения суда юридически я являюсь невиновным, и вы меня можете лишь подозревать… Вам знакомо понятие — презумпция невиновности, капитан?
Полицейский как будто только и ждал такого поворота в диалоге. Он снова галантно дотронулся до козырька и улыбнулся.
— Вы правы, месье. Я был слишком категоричен. Конечно же, вы всего лишь подозреваетесь в том, что совершили наезд на человека и что это повлекло его смерть. И не более, месье, — подозреваетесь.
Стоявший рядом с Клодом в напряженной позе полицейский с облегчением вздохнул, видя, что он не собирается сопротивляться властям.
— Возможно, пострадавший еще жив? — зачем-то спросил Клод, хотя знал, что он мертв.
Полицейские перевернули тело на спину, и Клоду показалось, что он где-то видел лицо этого пожилого человека с жесткими волевыми чертами и глубокими морщинами…
Ощупав у мертвого грудную клетку и кисти рук, Клод обратился к полицейским.
— Смерть наступила не сию минуту. Труп остывает. И уже потому я ни при чем. Ведь не стал бы я, наехав на человека, сидеть рядом и ждать столько времени.
— Возможно, возможно, — покладисто отвечал капитан. — Но это пусть решает экспертиза. Наше дело составить протокол и задержать вас — как единственного подозреваемого в непреднамеренном, надо полагать, убийстве…
Полицейские принялись вымерять тормозной путь, который двумя черными чертами четко обозначился на асфальте. Когда Клод увидел лежащего у дороги человека, то резко затормозил, и теперь это было хорошо видно. Однако по версии полицейских получалось, что на большой скорости он наехал на пешехода, отбросил его в правую сторону, отчего и остановился. Спорить было бесполезно. Не вмешиваясь в их работу, Клод попробовал собрать факты, которые складывались бы в его пользу.
Вмятина на машине? О, их было много, и вмятин и царапин, на старенькой дядиной «рено-16».
Увы, нужных ему фактов не набиралось. Картина получалась невеселая: труп у дороги, возле трупа водитель, который подозревается в наезде и против которого на разлинованной пунктиром казенной бумаге писали обстоятельный протокол.
Клод почувствовал неуверенность в себе, беспокойство. Как будто он катится вниз и ему не за что уцепиться.
Вся эрудиция, отлично сданные экзамены, блестящие защитные речи — все показалось надувным шариком, лопнувшим, попав на острие иголки… Он видел, что бессилен себя защитить, что не может доказать деловитым полицейским свою невиновность в дурацкой истории с трупом в полосатом костюме.
Клод прислушался к себе. Нет, то была отнюдь не паника духа, а сигнал тревоги — посланный мозгом, он прошел по всему телу. Но тут же появился другой сигнал, от которого слабость исчезла, — бежать! Первым делом — бежать отсюда! А там будет видно… В спокойной обстановке можно разобраться, что к чему.