Клод и Джиовани стояли и глядели на него, оторопев. И не знали, как дальше им быть. А человек в синей чалме все ввинчивал в них свой лучезарный взгляд. Завороженные этим взглядом, они не заметили, как горец правой рукой слегка приподнял лежащую рядом винтовку и выстрелил.
Джиовани дернулся вперед, но упал назад, на спину, широко раскинув руки и ноги.
Лучистый, как отблеск солнца, взгляд горца теперь целиком предназначался Клоду, но он видел — сухая рука наводит на него винтовку… И тогда Клод выстрелил из автомата — сразу длинной очередью.
Человек в синей чалме подался вперед, опустил низко-низко голову, как будто рассматривал, куда его убили… И голова слегка покачивалась… Но, потеряв равновесие, горец завалился на бок, и из-под него змейкой выползла темная кровь.
Почва была камениста, и кровь не впитывалась, проворно бежала к ногам Клода. Он хотел было посторониться, но не смог оторвать ног. Как примагниченные, они стояли на месте. Клод нагнулся, обхватил одну ногу руками, чтобы, как чурбак, передвинуть куда-нибудь подальше от извилистой набегающей струи. Но было поздно — она уже врезалась в сапоги, протиснулась под подошвы и набухла лужицей вокруг… И Клод так стоял, склонившись к ноге, которую хотел, но не мог передвинуть.
Наклоненный, он увидел очень близко темную жижу, заползающую ему в строчки швов на сапогах, в рант, в обшарпанную кожу. И ему показалось, что пальцы йог чувствуют влагу.
Кто-то сильно толкнул его в спину, и Клод упал, уткнувшись лицом в кровавую лужу.
— Что с тобой, ты ранен? — спрашивал сержант Гарини. Возле Клода стояли легионеры, с любопытством разглядывая его.
— Нет, я, кажется, не ранен.
— А чего же ты тут присел? За нуждой, что ли? Тогда штаны хоть спусти.
Солдаты засмеялись, а сержант скомандовал:
— Живо встать!
И дал пинка.
Джиовани был неопасно ранен в правое плечо; падая, он ударился затылком о камень и потерял сознание, но быстро пришел в себя и громко поносил Чад, горцев и командира, отправившего его в разведку. Но ругался по-итальянски, и его мало кто понял.
В стволе винтовки горца в синей чалме зарядов не оказалось. Клода и Джиовани обманула звонкая осечка на последнем патроне.
Весь оставшийся день и много дней еще взвод лейтенанта Дарда гонялся за повстанцами. Но обитатели горных просторов Тибести были неуловимы. В бой не вступали, а, как бы дразня французов, обстреливали с высоких скал и бесследно исчезали.
Проходили монотонные дни и ночи, и Клод все никак не мог вернуться к прежнему душевному равновесию. Что-то сместилось в нем, как бы сорвалось с оси. Горец в синей чалме, за которым он охотился в горах и которого застрелил, ходил за ним по пятам, сияя своими завораживающими глазами. Клода тошнило от вкуса соли, когда он ел. Везде чудился запах солоноватой крови, в которую его ткнул сержант Гарини.
Человек с сияющими, как яркие звезды, глазами являлся ему во сне, вставал виденьем наяву. Как наваждение. Из ночи, из жаркого марева пустыни незабываемым взглядом смотрели на него эти странные глаза. Клод терзался, изводил себя — за что он убил его? Что за нелепый рок — он, парижанин, попавший в Чад из-за своих неурядиц, стреляет пригоршней патронов в незнакомого человека…
И еще виделось, как пробитый насквозь градом пуль горец, низко опустив голову, раскачивает ею, словно рассматривая, куда его убили, а в венчике синей чалмы видна белая лысина… И подошвы изношенных сандалий на худых голых ногах…
«Вот так просто, как на ученьях, — взял и убил, — сто раз повторял Клод одно и то же и вслух, и про себя. — Вот взял и убил, чтобы он не убил меня… Но у него же не оставалось патронов. А откуда я это знал? Он ведь стрелял в Джио? Стрелял. Наводил на меня винтовку? Наводил. Я сам видел. Зачем? Чтобы убить меня. Но убил его я».
Однажды ночью он внезапно проснулся, как от толчка. До него вдруг дошло — теперь он настоящий убийца. На всю жизнь! Он самостоятельно и намеренно убил человека. Целой дюжиной пуль, наповал, насквозь.
Клод сидел на нарах, смотрел в слепую темноту. Рядом храпели. Нехорошо пахло. И он зарыдал, впившись зубами в ладонь, чтобы не было слышно. Он оплакивал самого себя — так ему было себя жалко, так было больно за свою еще не начатую, но уже изгаженную жизнь. Об этом ли он мечтал, к такой ли участи себя готовил, проводя годы над трудами великих философов, стремясь знать больше и лучше других, чтобы восхищать, удивлять, умилять публику, присяжных и своих коллег? Какой исход! Какой разлад! И какая страшная гримаса, мерзкая ужимка судьбы, сыгравшей с ним дьявольскую шутку: будущий борец за справедливость, он сделался убийцей. Профессиональным, узаконенным государством убийцей. Да, конечно, он теперь может сколько угодно убивать поджарых берберов, туарегов, да, ему это официально разрешено. Его могут даже за убийство похлопать по плечу и сказать: «Молодец!»
Вот кто он теперь, Клод Сен-Бри, едва не ставший блистательным адвокатом. Значит, можно и так? Можно, оказывается, сделаться палачом, карателем, наемником. Значит, способен таким стать? Он уже им стал.
Операция в Чаде была прервана командой сверху так же неожиданно, как началась. Даже офицеры не знали, сделали ли легионеры свое дело. Несколько отрядов повстанцев было разбито в боях, десятка два горцев пойманы и «примерно наказаны». После чего «зеленые береты» снова погрузились в транспортные самолеты и по воздушному мосту Нджамена — Обань вернулись в казармы. И опять потянулись однообразные дни, заполненные муштрой.
На этот раз Клод очень легко и просто вошел в ритм службы. По зову трубы вскакивал утром и как заведенный целый день бегал, прыгал, стрелял. В увольнительные он стал ходить охотно, не избегал походов в шумные бары и пил со всеми наравне. Не было неловкости и беспокойства, как прежде, когда ловил взгляды прохожих, с опаской смотревших на легионера. Ему стало глубоко безразлично, что о нем думают обыватели Обани.
Порой Клод наблюдал себя как бы со стороны и почти физически ощущал, как из него уходят прежние жизненные взгляды, представления. Легион делал свое дело. Клод увидел, что многие его понятия были книжные, наивные, и он безжалостно расставался с ними. Сколько споров, дискуссий велось у студентов о смысле жизни, о назначении человека, о роли личности! Сейчас все это выглядело примитивным — и его рассуждения, и доводы других, с кем спорил. Многое, что прежде было нормой жизни, теперь казалось мишурой условностей. Клод усердно выполнял команды, прыгал с парашютом, веселился в барах, поглядывая уже свысока на граждан своей страны, замотанных повседневными житейскими заботами и хлопотами. Он видел, что его товарищи живут с тем же настроением.
Так Клод перерабатывался в человека иного склада — без душевных мук, тревог, сомнений, переживаний за свои поступки. Становился тем, кого из него делали.
Однажды в увольнительной Клод познакомился с уличной проституткой Люси. Она сама подошла к нему, взяла под руку и сказала чуть хрипловатым голосом:
— Когда выдаются праздники, нужно уметь их праздновать, не правда ли, легионер?
Была она худа, темноволоса, с большими «итальянскими» глазами.
Клод пожал плечами.
— У тебя праздник, легионер, ты в отпуске. Одним словом, отель для нашей встречи как раз напротив. Зайдем?
Они вошли в узкий, как траншея, подъезд. За конторкой сидела гладко причесанная аккуратная старушка в больших круглых очках и что-то вязала из зеленой шерсти. Клод заплатил за номер, получил ключ, и они поднялись на второй этаж.
В крохотном номере стояли застланная кровать, стол и стул.
— Деньги вперед! — скомандовала Люси. — Надеюсь, ты без всяких там отклонений, легионер?
Она проворно раздевалась, не обращая на него внимания.
— Учти, никакие выдумки я не терплю. А что это ты такой застенчивый, а? Ну-ка, живо в постель!
Люси так же бойко с ним разговаривала и потом, когда Клод задремал. Лежа на спине, она курила крепкие сигареты и что-то все говорила, говорила. Он не вникал в слова, но речь ее была приятна. Как весть из другой жизни.
В следующий раз он, как на свидание, пришел на то же место, где встретил Люси. И снова они отправились в отель коротких встреч, где у входа торчала все та же старушка с пластмассовыми спицами и клубком вязания. На этот раз Клод был разговорчивее, спросил Люси, одна ли она живет в этом городе и давно ли.
— Я же тебе все рассказала еще в тот раз! Ты что — склеротик? Мы живем вдвоем с маленьким сыном, он очень хороший, мой мальчик.
— А как его зовут?
— Тино его зовут!
— Расскажи мне о себе. Откуда ты и почему…
— Ну, хорошо.
Люси поискала, куда бы пристроить окурок, и, не найдя пепельницы, загасила о пол.
— Мои родители живут в Лионе. У нас большая семья — восемь детей… А все началось с того, что я пошла рано работать. Мне не было и пятнадцати лет, когда пришлось наняться прислугой в один, как я сейчас уже понимаю, весьма сомнительный отель. Тогда-то я ничего не подозревала. По вечерам в баре собирались не очень опрятно одетые личности, похоже, из преступного мира. И вот однажды хозяин велел мне отнести бутылку вина в номер к одному вонючему типу. Он был и стар, и грязен, какой-то весь опустившийся, слюнявый. Когда я вошла, он набросился, словно ждал, и я закричала. Он бы, конечно, со мной не справился, но вошел хозяин, запер дверь, схватил меня и сильно придавил к постели, а старик сделал мне укол чего-то такого, что очень быстро действует. Ты меня слышишь, Жорж?
— Да, я слушаю тебя.
— Вот и в тот раз мне показалось, что слушаешь, а сам спал. Теперь ты опять такой же тихий.
— Это потому, что я тебя внимательно слушаю. Рассказывай.
— Ну, с этого все и началось. Хозяин торговал мною, как последней тварью. А когда я противилась, то меня скручивали, делали укол, и было уже все равно. Как во сне.
— Но разве ты не искала защиты? В полиции, например.
— Смешной ты, Жорж! Откуда свалился, совсем жизни, что ли, не знаешь?
— Знаю!
— Вот и видно, что не знаешь. Там у нас, в Лионе, да и не только, а повсюду, полицейские власти куплены и перекуплены. Это такая система, что ой-ой-ой! Все бары, кафе, ночные заведения, притоны вроде того, где я начинала, исправно платят полиции откупные. Ведь любой полицейский патруль в два счета может заграбастать хозяина отеля коротких встреч, каким была наша «Отрада», и надолго упрятать его за решетку. Достаточно нагрянуть в полночь, и тут тебе целый прейскурант из статей уголовного кодекса — проституция, несовершеннолетние, контрабанда, наркотики, оружие. Но полицейские этого не делают. Правда, был один прокурор по фамилии Шериф, а может, кличка у него такая, не знаю. Он круто взялся за преступный мир Лиона. Но ему быстро нашли другое место — на кладбище. Мой хозяин был маленький винтик в адской машине, но делал со мной все, что хотел. А что пятнадцатилетняя девчонка может против этой машины? Да меня бы просто раздавили, как муху. С прокурором и то расправились.
— Ты хочешь сказать, что тебя бы убили, если бы вздумала жаловаться?
— Конечно же! Таких случаев уйма.
— Ну, хорошо, а что дальше?
— Что дальше? А на чем я остановилась? Да, вот так я и жила, пока мне не встретился Андрэ. Он с братом держал мастерскую по ремонту машин. Мы стали встречаться, и я первый раз в жизни влюбилась. Мы ездили за город, пикники, прогулки… Мы даже хотели пожениться.
Она закурила, сильно затянулась и замолчала.
— А потом?
— Отстань! О боже! Какие вы все скоты, двуногие скоты!
Клод вздохнул и стал разглядывать обои.
Люси всхлипнула, швырнула на пол окурок и натянула до подбородка одеяло. А когда заговорила снова, то голос был печальный и в интонациях уже не слышалась злоба.
— Дела у Андрэ в гараже пошли вдруг плохо. Это он мне так говорил. А я верила. Теперь-то знаю, что врал. Но тогда верила и сочувствовала. Он наплел, что влип в серьезные денежные затруднения, впал в отчаяние. Так он подвел меня к тому, чтобы я пошла на время на панель, — заработать денег и выручить его из беды. И я согласилась. Пошла и встала на улице Жоффр, где, как на рынке рабов, вечная ярмарка женских тел… Потом Андрэ стал сам находить мне клиентов, требовал от меня невероятного, о чем и вспоминать не могу. Отнимал все, что зарабатывала. А если находил утаенные в туфле или еще где-нибудь деньги, то избивал… Как-то раз я отказалась идти на улицу — была скверная погода, холод. Он взбесился, всадил горящую сигарету мне в грудь и орал: «Теперь тебе жарко?»
Люси судорожно вздохнула и повернулась лицом к Клоду.
— И зачем я тебе все это рассказываю, легионер? Наверное, потому, что, несмотря ни на что, первая любовь не забывается, как не забывается и первое в жизни убийство…
Клода передернуло, и он почувствовал солоноватый вкус во рту.
Люси пристально рассматривала его своими темными глазами, словно оценивая — стоит ли откровенничать дальше или хватит?
И тут неожиданно для себя он ласково и осторожно поцеловал ее. Она вырвалась, зарылась лицом в подушку и заплакала. Клод молча гладил волну блестящих черных волос, и Люси успокоилась, вытерла слезы и засмеялась.
— Какая я все-таки дура! Чего это я так? А знаешь, стало легче. Достань сигареты. Я не рассказала главного. После двух лет такой жизни я вдруг забеременела. И думать не могла, что это может со мной приключиться. Андрэ был против, категорически. Или, говорит, делай аборт, или спущу с лестницы, и все произойдет само собой. Надо знать Андрэ — он бы спустил. Я бежала сюда, скрылась от всех и родила моего мальчика. Сначала были кое-какие деньги, спрятанные от Андрэ, ну, а потом все началось сначала — панель! А куда денешься, что я умею, да еще такая безработица. Продавщицей устроиться и то проблема. Вот так-то, мой легионер!
Они встречались в каждую увольнительную Клода, и Люси проводила с ним весь день. Так завязалась их дружба, выткался сложный узор отношений этих двух искореженных жизнью, неприкаянных людей. Должно быть, их сближало что-то схожее в превратности судеб. Вышибленные роком из жизни, как у всех, они стали жертвами обстоятельств, оказавшихся сильнее их. Трагедия заключалась в том, что оба не хотели быть теми, кем стали. Не было в них низких задатков, склонностей к легкой жизни за счет других. Но закрутил водоворот чужих поступков, страстей, расчетов, чужой воли и силы, и выбраться из него они уже не могли.
Прошли месяцы, и наступила новая весна. В очередную увольнительную Клода, как обычно, ждала Люси.
Они теперь подолгу сидели в открытых уличных кафе, разговаривали, ходили в кино. Но больше всего Клод любил слушать всякие истории, которых Люси знала великое множество, рассказывала красочно, в лицах. На этот раз Люси сказала, что они пойдут к ней домой. Клод удивился и обрадовался.
— Я увижу твоего сына?
— Да, Тино нас ждет.
— Тогда нужно что-то купить. Сколько ему сейчас?
— Целых четыре года.
— Может быть, железную дорогу?
— Ты что! Это не по возрасту.
— Нет, по возрасту!
И Клод купил большую коробку с набором вагонов, рельсов, семафоров и станций. По дороге спросил, по какому случаю она пригласила его в гости.
— А по такому, Жорж, что мы с тобой, может быть, больше уже никогда не увидимся.
— Почему же?
— Раз говорю, значит, так. Не спрашивай подробности. Но учти, что сегодня твоя последняя увольнительная.
— Нет, извини, хочу подробностей. Я ничего не натворил, чтобы меня не отпустили в следующий раз.
— Да не в том дело. Ну, как ты не понимаешь… У меня есть клиенты из ваших офицеров. И они, представь себе, бывают разговорчивыми, особенно когда выпьют. Поэтому я знаю то, чего не знаешь ты. Одним словом, завтра вас здесь уже не будет. Тебя снова ждет Африка, Жорж.
Он засмеялся.
— Еще одно африканское сафари. Кого-то из чернокожих потребовалось примерно наказать. Дело знакомое. Я скоро вернусь и привезу тебе бусы из настоящей слоновой кости.
— Не балагурь. Нескоро ты вернешься. И вернешься ли вообще? Потому и позвала к себе на наш прощальный обед. Мы ведь больше не увидимся с тобой никогда, мой легионер. Я это знаю.