– Разрешите, Аркадий Николаевич? Волин приглашающе махнул рукой:
– Заходи, Саша. Заходи. Он потер красные глаза, поерзал, встал и прошелся по кабинету, отгоняя предательски подкрадывающийся сон. Саша аккуратно прикрыл за собой дверь, прошагал к столу, присел. Волину тоже пришлось занять свое начальственное место. Не стоит расхаживать, когда человек говорит. Если, конечно, ты не хочешь его сбить.
– Ну, рассказывай, что у тебя? Саша достал из кармана небольшой дешевый блокнотик, полистал, нашел нужную запись, крякнул с удовольствием:
– Вот. Мы проверили дактилокарту убитой по межведомственной картотеке. К уголовной ответственности она не привлекалась.
– Угу, – Волин кивнул. Новость, в сущности, была никакой. Нет «пальчиков» – нет личности. Лучше было бы наоборот. С другой стороны, если в картотеке МВД не было «пальчиков» убитой, то практически со стопроцентной уверенностью можно было исключить мотив нанесения посмертных увечий как способ избежать опознания жертвы.
– Что еще? – спросил Волин.
– След оперативного вмешательства имеется, но он вряд ли нам поможет. Старый шрам от удаления аппендицита. Аппендицит вырезан у восьмидесяти человек из ста. Больше ничего. Ни ожогов, ни переломов. Никаких других патологий. – Саша перевернул страничку, прищурился, вчитываясь. – Что это?.. Во почерк… – Он усмехнулся. – В школе «бананы» по письму хватал регулярно. Училка наша ругалась на чем свет стоит. Матушку в школу дергали раз в неделю, строго. Царапал я как курица лапой. Ох, мне и доставалось. Батя у меня тот еще воспитатель. Чуть чего – за ремень, и вся недолга. Говорил: «Скажи спасибо». Мол, его дед оглоблей охаживал. Волин ждал. Он чувствовал раздражение, хотелось одернуть оперативника, сказать, чтобы тот перестал пороть чушь, поторопить, но раздражение это было следствием бессонной ночи и не стоило давать ему выхода.
– Во понаписал, – Саша усмехнулся. – Сейчас разберусь… Ага, понял. Пломбы на зубах. Я, кстати, схему принес. Эксперты сказали, что работа очень качественная. Слепок челюстей готов. В лаборатории. Если надо, могу принести.
– Пока не стоит. Обойдемся схемой.
– Как скажете. Оперативник выложил стоматологическую карту. В широких графах, помеченных специальной аббревиатурой, стояли сочные крестики.
– Сейчас за деньги даже в районной поликлинике могут сделать «голливудскую» улыбку, – заметил Волин и снова потер глаза. Спать хотелось немилосердно. Он взял со стола схему, туманно пересчитал помеченные ячейки. Восемь.
– Э-э-э, не-ет, – расплылся довольно оперативник. – Тут не все так просто.
– Саш, очень хочется спать, – посетовал Волин. – Смекаешь, к чему клоню?
– А то. Ясное дело, – Саша закивал понимающе. Мол, и самому хочется. Три часа – это разве сон? Так, баловство одно. – Короче говоря, эксперты считают, что она совсем недавно лечила пародонтоз. Это с деснами что-то такое. В общем, чертовски неприятная штука. Оперативник улыбнулся, демонстрируя два ряда отличных белых зубов, словно показывая Волину: лично ему, Саше Смирнитскому, все эти кариесы, пародонтозы и прочие «прелести» глубоко до лампочки. Или по барабану. Что одно и то же. И без всяких там «Диролов» с «Орбитами».
– Саш, не томи. Недавно – это когда?
– Максимум три месяца назад. Пародонтоз у нас лечат – действительно лечат – только в институте стоматологии. В остальных клиниках под ту же дуду просто убирают зубной камень.
– Отлично. – Волин откинулся в кресле, закурил. Впервые за весь день он испытал облегчение. Появилась не просто зацепка. Замаячил свет в конце тоннеля. Пусть слабый, но это лучше, чем никакого. – Ты связался с институтом?
– Попытался.
– И что тебе сказали?
– Что у них институт стоматологии, а не красоты. В общем, по приметам они никого опознать не могут. Про бабочку я у них даже и спрашивать не стал. Побоялся, что обидятся. – Он хохотнул коротко над собственной остротой, но, заметив, что Волин не разделяет веселья, смолк и закончил уже на деланно-траурной ноте: – Короче, гражданин начальник, нужно ехать, смотреть медицинские карты, сопоставлять пломбы-прикусы и другие кариесы. Саша звонко захлопнул блокнотик. Вид он имел самый довольный. Волин кивнул. Работа действительно была хорошей. С момента обнаружения трупа прошло всего полдня. Иной раз приходилось возиться по году, а некоторых так и вовсе опознать не удавалось.
– Когда ты намерен этим заняться?
– Ну-у-у, – Саша вальяжно развалился на стуле. – Надо параллельно еще и свое дерьмо разгребать. У нас с этим строго. Центр все-таки, не хухры-мухры. Иностранцы там всякие шастают, городское начальство опять же. Так что мы на особом контроле. Хочешь не хочешь, а приходится поворачиваться. Да и не обедал я еще сегодня.
– Счастливый, – вздохнул Волин. – Я еще и не завтракал. Ладно. Во второй половине дня занимайся своей работой, а завтра в восемь я жду тебя в этом кабинете.
– А институт?
– Сам съезжу.
– Вай нот, как говорят французы, – раскатисто гаркнул Саша, снова расплываясь в довольной улыбке. – Что в переводе означает: «Съездите, конечно, гражданин начальник, если вам время позволяет».
– Позволяет, позволяет, – Волин поморщился. – И не французы говорят, а англичане. В общем, оперативник ему нравился. Характер хороший, да и работник дельный, ответственный. Был у Смирнитского только один яркий недостаток: временами его становилось слишком уж много. В такие моменты он заполнял собой все свободное пространство.
– А мне не по фигу? – засмеялся Саша. – Французы, англичане. Какая разница? Они пожали друг другу руки. Когда за оперативником закрылась дверь, Волин взглянул на часы. Начало третьего, а от Левы Зоненфельда пока ни слуху ни духу. Видать, нашел что-то, иначе уже объявился бы. Или хотя бы позвонил. Не поднимаясь, Волин дотянулся до стоящего рядом со столом кейса, положил его на колени и, открыв крышку, бросил в ненасытную «дипломатическую» утробу принесенную Смирнитским схему.
***
До института Волин добрался только к половине четвертого. Не то чтобы слишком поздно, но день уже покатился под уклон и люди стали нервознее. Понимая скоротечность времени, торопились закончить начатое. Автобусы покатили чуть быстрее. Прохожие ускорили шаг и сомкнулись плотно, как солдаты в строю, плечо к плечу. Поглядывали в основном себе под ноги, но иногда и на идущих рядом – эй, кто там пытается вырваться вперед? Левой, левой, р-раз – два – три! Левой! Вечер, дождь и полетевший от туч тусклый бесформенный снег сделали свое дело. Город стал серым, мутным и холодно-надменным, как похмельное утро. Стряхивая с пальто снег, Волин толкнул стеклянную дверь института и нырнул в теплое фойе. У регистратуры небольшая, в пару спин, очередь. Гомонили, но ненавязчиво. Лоточки, палаточки, киоски, набитые книгами, журналами, косметикой, снедью какой-то экзотической. У дежурящего на входе обязательного охранника Волин выяснил, где находится кабинет директора, прошел к лифтам. Он очень надеялся, что процедура установления личности больной не займет слишком много времени. Хотелось бы. Время дорого. Бессонная ночь давала о себе знать. Волин ощущал ватность в коленях. От яркого света люминесцентных ламп рябило в глазах. Потому и шел он не слишком твердо. Как самоубийца по минному полю. У лифтов четверо врачей оживленно обсуждали между собой специфично-медицинские проблемы. То ли болезнь, то ли способ ее лечения. От обилия терминов кружилась голова. Волин остановился рядом, но чуть в сторонке. Деликатно. Подходили медсестры, молодые ребята – практиканты? – мужчины и женщины в возрасте и в халатах. Створки раскатились. Волин, а за ним и врачи вошли в кабину. Сколько нас народу, братцы? Не повезет ведь, зараза. Двенадцать? Тогда повезет. Кому какой этаж? А вам? И пятый нажмите, пожалуйста. Спасибо. Волина прижали лопатками к стене. Окруженный белыми халатами, он, в своем темно-сером пальто, чувствовал себя обычной вороной, затесавшейся ненароком в стаю ворон-альбиносов. Кабина мгновенно разгонялась до сверхзвуковой скорости и так же стремительно останавливалась. Волин бледнел и судорожно сглатывал. Врачи мило трепались, не обращая внимания на критические лифтовые перегрузки. Привыкли. Нужный этаж оказался на редкость ухоженным. Чистым до стерильности, похожим на тысячи других административных «лежбищ» в десятках тысяч госучреждений кастрированной страны. Кожаные кресла, темный импортный телевизор, вечнозеленые декоративные растения в пузатых бочонках по углам и медные, начищенные до прозрачной белизны таблички на дверях. Волин быстро отыскал нужную. Секунду постоял, отгоняя коматозное оцепенение, свойственное подавляющему большинству посетителей стоматологических заведений, затем решительно толкнул дверь. Директор – молодцеватый, улыбчивый мужик в шикарном костюме и невероятно элегантной сорочке – внимательно выслушал Волина, подумал, повернулся к стоящему на столе компьютеру, пробормотав:
– Тэ-экс, посмотрим, посмотрим, – пощелкал клавишами. – Пародонтоз, говорите? Волин утвердительно покачал головой, завороженно глядя на мерцающий экран. Странно, в данную секунду он думал вовсе не о своей «подопечной», а о том, играет ли этот франт в «Тетрис» на работе. Наверное, играет. Зачем еще нужен компьютер в кабинете?
– Ну вот, – сообщил директор. – Сорок две фамилии. Теперь отбросим мужчин. Двадцать восемь женщин лечили пародонтоз в последние три месяца. Нас интересуют девушки в возрасте до двадцати пяти лет. Так?
– Совершенно верно, – согласился Волин. – Интересуют.
– Тэ-экс. Таких восемнадцать. У нас два врача, специализирующихся на пародонтозе. Я запишу вам номера кабинетов. Медицинские карты в регистратуре.
– Спасибо. Волин с некоторой дрожью подумал: выдержит ли он еще одно путешествие в местном лифте. Решил не рисковать и спустился по лестнице. Благо недалеко, всего два этажа. А там… прямо по списку и пойдем. Тот, кто отвечает за везение, видно, решил сжалиться. Первый же врач, к которому обратился Волин, посмотрев схему, кивнул:
– Брюнетка. Лет двадцати трех, да? Высокая такая. Ну, как же, помню. Внешность потрясающая. Голливуд отдыхает, – он заглянул в бумагу, как в прошлое, и повторил: – Конечно, помню. Такие женщины запоминаются на всю жизнь. И захотите забыть – не получится.
– Хорошо, что помните, – пробормотал Волин. Врач, продолжая крутить схему в пальцах, посмотрел на посетителя:
– С ней что-то случилось?
– Вообще-то случилось. Эту девушку убили несколько дней назад. Лицо врача вытянулось и застыло, словно его залили невидимым цементом.
– Да что вы? – Дрогнули и опустились уголки губ, что, по-видимому, должно было означать сожаление. Он машинально принялся складывать схему. Сперва пополам, затем еще раз пополам, затем еще и еще, пока не остался крохотный неровный квадратик. – Надо же. Обидно-то как. В глазах врача появилась странная отрешенность. Такое выражение Волину приходилось видеть и раньше. У людей, которым довелось невольно прикоснуться к чужой смерти. Свидетельство того, что человек вспомнил о бренности бытия и слепом случае.
– Надо же, – повторил врач. – Такая красавица, – вздохнул и добавил: – Была. Прямо в голове не укладывается. Неужели такое возможно?
– Возможно, возможно, – ответил Волин жестче, чем ему хотелось бы. Он достал из чемоданчика фотокарточку: снятое крупным планом лицо убитой девушки. – Посмотрите внимательно. Это она? Врач несколько секунд вглядывался в залитое кровью, обрюзгшее лицо. Пальцы его все мяли и мяли схему. Наконец он медленно пожал плечами:
– Черт его знает. Вроде.
– Вроде или она?
– Трудно сказать. Смерть так меняет человека…
– Понятно, – Волин положил фотографию на стол. Здесь ему «не светило». Стоматолог, в общем-то, прав. Смерть меняет человека. Иногда до неузнаваемости. – Скажите, вы заносите в медицинскую карту фамилию, адрес, телефон?
– Да, – рассеянно ответил врач и снова посмотрел на карточку. – Конечно. Заносим.
– Мы можем посмотреть карту этой девушки? Врач шумно вздохнул, с удивлением посмотрел на схему, превратившуюся в неопределенного цвета шарик, перевел взгляд на Волина и пробормотал:
– Извините.
– Ничего, – Волин не без интереса наблюдал за ним. – Она мне больше не понадобится.
– Да-да, – кивнул врач и поднялся. – Сейчас я принесу вам карту. – Он осторожно положил шарик на стол, пояснил: – Фамилия и инициалы есть в компьютере, а адрес и телефон заносятся только в персональную карту. За ней придется идти в регистратуру. Волин взял со стола шарик, тщательно расправил и спрятал в карман. Пока врач ходил в регистратуру, он осматривал кабинет. До чего же это не было похоже на стоматологию его детства. Попав сюда, сразу убеждаешься – наука сделала гигантский шаг вперед. Огромный. Тотальная коммерциализация общества коснулась и такой весьма далекой от коммерции области, как зубная боль. Врач вернулся минут через десять. Ему удалось взять себя в руки, и теперь он выглядел гораздо спокойнее.
– Вот, – врач положил на стол пухлую карту.
– С вашего позволения… Волин тщательно переписал в толстый ежедневник адрес, место работы, телефон и фамилию, значащиеся на первой странице. Он надеялся, что нашел именно ту девушку, которую искал. Врач наблюдал за ним, как безнадежный больной за гробовщиком. Волин убрал ежедневник в кейс.
– Спасибо. У вас удивительная память.
– У меня? – Врач усмехнулся с налетом мрачности. – Это профессиональное. Зубы, прикусы, пломбы. Уже во сне снятся.
– Тем не менее.
– Пожалуйста. Не за что.
– Последний вопрос, – Волин постучал пальцем по карте девушки. – Эта девушка лечилась платно?
– Да, – врач кивнул. – Платно. Мы не лечим пародонтоз в некоммерческих отделениях. У нас все-таки не районная поликлиника, а институт. Только если попадаются любопытные случаи, сопровождающиеся пародонтозом.
– Лечение дорогое?
– Для кого как. Для учителя или библиотекаря, конечно.
– Спасибо. Это все, что меня интересовало, – Волин протянул руку.
– Да ради бога, – пробормотал хозяин кабинета, отвечая на рукопожатие. – Но настроение вы мне испортили безнадежно. Волин не нашелся, что на это сказать.
***
Вечеринка удалась. Честно говоря, Маринка думала, что будет хуже. Банковские празднества ассоциировались у нее с дешевыми плебейско-барскими замашками, с поведением «как в лучших домах», с шампанским – залпом, на выдохе, и икрой – ложками, братцы, ложками. С тарталетками – килограммами и хорошей водкой – но рекой, до нажора. Музыку – на всю. А ну, подать сюда тазик оливье, я буду падать в него мордой. «Как жизнь, Вася?» – «Удалась». Лососины!!! Ло-со-си-ны!!! Что-то такое из отечественных кинофильмов, изображающих разудалый нэповский угар. Нет. Было весело. Никто не потрясал бумажниками и не швырял в воздух крупные купюры. Посидели, выпили, закусили. Очень просто, по-домашнему, но с небольшой коррекцией в сторону сегодняшних финансовых перемен. Картошка, котлетки «по-киевски», салатики, колбаска, горы фруктов, зелени и море выпивки. Коммерческий директор, веселый, бородатый, довольно молодой и обаятельный мужик, одетый – подумать только! – в свитер и джинсы, играл на гитаре и душевно, с накатывающей ностальгией, пел каэспэшные песни. Кое-кто подтягивал. Маринка в том числе. Забавно, она-то думала, что «фрегат давным-давно утонул», ан нет, плывет еще, родимый, плывет. Застолье времен «кухонных» семидесятых, перенесенное вдруг в конец девяностых.
– Ну как тебе? Мишка наклонился к ней. Он нетвердо улыбался. Выпито было уже изрядно, даже для стойкого Мишки. Маринка улыбнулась в ответ:
– Здорово. Я боялась, что будет по 35 prime›шло.
– Вот поэтому многие и решили обойтись без жен, – Мишка мотнул головой в сторону директората. – Женщины, понимаешь, выходят замуж за банкиров, а не за каэспэшников с физтеха. Банкирши, – он засмеялся тихо. – Высший свет, блин. Понимаешь?
– Да, – кивнула Маринка. – Но действительно странно. Директор банка, поющий Визбора. По сегодняшним меркам это нонсенс.
– Просто он уже настолько богат, что может позволить себе быть тем, кем хочется, – тихо сообщил Мишка. – Ты бы посмотрела на него пару лет назад. Еще шампанского?
– «Он утром проснулся, достал сигарету и комнату видел сквозь сон, – пел тем временем бородач. – Губною помадой на старой газете записан ее телефон…»
– Знаешь, у меня сумасшедшая идея, – прошептал нетвердо Мишка. – Полетели на юг, а? Прямо сейчас. Возьмем такси и в аэропорт. Сядем в самолет, два часа – и мы в Крыму. Говорят, море еще теплое. Можно купаться. Маринка едва заметно усмехнулась. Мишка был странным влюбленным. Доисторическим. Таких, наверное, осталось два на миллион. Розы и кофе в постель по утрам. Он старался сделать каждый день необычным, запоминающимся. Легко, с улыбкой, совершал сумасшедшие глупости. И не только когда выпивал. Чаще как раз наоборот.