Я все-таки решила прочитать контракт, который должна была подписать от имени «Алойла». Он был составлен на двух языках, и почему-то бросилась в глаза фраза: «В случае смерти подписавших данное соглашение сторон, сделка считается недействительной». А сделка заключалась на сумму со многими нулями, и подписывала ее я.
Но мне было не отвертеться и пришлось свой автограф все-таки поставить. Перед тем, как покинуть здание и составить компанию господам в «культурной программе» (или ее части), я быстро заскочила в Лешкин кабинет, открыла сейф, извлекла оттуда все, что там находилось, деньги сунула в свою сумочку (правда, сумма на десять тысяч явно не тянула, навскидку тут было не больше трех), а все папки положила в отцовский кейс, прихваченный из дома. Еще когда мой отец работал, то почему-то возжелал в подарок этот символ делового человека, и мы с мамой купили — фирменный, кожаный. Долгие годы кейс пылился на антресолях, вчера вечером я его достала, стерла пыль и вот теперь использовала по назначению.
Не знаю, что заставило меня заглянуть в красную папку, пока я еще находилась в Лешкином кабинете. Ведь у меня еще будет время изучить ее содержимое вечером: я же встречусь с Лешкой только завтра.
В папке лежали какие-то финансовые документы, в которых я, признаться, ничего не понимала. Правда, в специальном кармашке с внутренней стороны за пакетом фотографий, которые мне просматривать было некогда, обнаружилась маленькая кассетка, запаенная в полиэтилен. Диктофонная? Чистая?
Я непроизвольно сунула ее в карман пиджака, после чего закрыла сейф и кабинет покинула. Господа уже помыли руки (мы вроде бы расстались для этой процедуры) и ждали меня внизу.
Ресторан, осмотр города с купола Исаакиевского собора, покупка подарков женам и детям, затем — ночной клуб. После окончания развлекательной программы в клубе, когда я уже была готова рухнуть носом на стол (так хотелось спать), господа объявили, что сейчас отвезут меня домой, а сами продолжат культурный отдых. «Олга» не возражает? «Олга» мечтала лишь об одном: поскорее добраться до кровати.
Мы вышли на ночную улицу, ярко освещенную фонарями, украшавшими вход в клуб, и загрузились в джип, предоставленный компанией. Водитель все это время оставался в машине. Кейс я брала с собой в клуб, чтобы не выпускать из рук, и теперь поставила его между ног на пол, сумочку с деньгами сжимала в руках. Мужчины оживленно болтали (на своем языке), переводчик отвечал на их вопросы. Ничего не понимали только мы с водителем. Или он понимал?
Глядя слипающимися глазами в окно (я с трудом боролась со сном), внезапно заметила, как с моей стороны (я сидела у самой дверцы) к нам пристраивается огромный черный джип и пытается оттеснить к краю тротуара. Спереди появилась еще какая-то машина, марку которой я определить не смогла, а сзади — третья. Нас умело взяли в «коробочку». Дело происходило в старой части Питера, в районе Театральной площади, на улочке, названия которой я не знала. Ночь, около трех. Окна в домах погашены. Время белых ночей проходит, в три уже совсем темно. Фонари не горят. Движения никакого.
Наш джип остановился. Иностранцы пока ничего не поняли, продолжая свою болтовню. Они были пьяны и собирались остаток ночи провести, занимаясь «грязным русским сексом». Водитель же и переводчик быстро сообразили, что что-то здесь не так.
А из трех окруживших нас машин уже выскакивали вооруженные типы в масках. Я не знаю, сколько их было — не считала. Когда рядом со мной распахнули дверцу, мне хотелось истошно завопить, а еще лучше — раствориться в воздухе, оказаться в нескольких километрах от этого места, никогда не встречаться ни с кем из «Алойла» и деловых партнеров этой компании. Почему я согласилась?! Поскольку в данной ситуации я могла только завопить, то открыла рот. Но мне не дали издать ни звука. Сильная рука схватила меня за шкирку, а к лицу с катастрофической скоростью стал Приближаться кулак. Перстень! На безымянном пальце правой руки! Я увидела это в последнее мгновение перед тем, как потеряла сознание после сильнейшего удара в лицо.
Не знаю, через какое время я очнулась, и тем более, не сразу поняла, где я и что случилось.
Надо мной — ночное небо, затянутое тучами. Я лежала на асфальте в новом костюме (!!!), прижимая к груди сумочку. Дико болела левая часть лица.
Ничего не соображая, я расстегнула сумочку, сунула руку внутрь и почувствовала приятный хруст долларовых купюр. Ощупала пачку — вроде цела. Так, из сумочки ничего не взяли. Налетчиков деньги не интересовали? Я застегнула сумочку и постаралась подняться. Ой, нога! Как же я тут оказалась?
Джип «Алойла», в котором мы ехали, теперь стоял передо мной, чуть правее. Значит, меня вытащили с заднего сиденья и отшвырнули за машину, на тротуар: я ведь сидела ближе к центру улицы. Это сколько мне удалось пролететь?
Больше ни о чем подумать не успела: ночь прорезали фары машины. Затем я увидела мелькающий у нее наверху синий сигнальный огонек.
Милиция остановилась рядом с джипом. Один из патрульных сразу пошел ко мне, другой заглянул в джип и тут же стал вызывать подмогу.
— Женщина, вы ранены? — несколько раз повторил вопрос молоденький парнишка.
А я поняла, что мне трудно ответить: что-то со щекой.
— Слушай, дай сюда аптечку, — крикнул парень напарнику. — Ты посмотри, что с ней сделали!
— По крайней мере живая, не то что остальные, — невозмутимо ответил напарник и сообщил, что уже вызвал «скорую».
Потом ребята на пару помогли мне встать, и я облокотилась на того, который беспокоился о моем здоровье, продолжая сжимать сумочку. Но в голове появилась и запульсировала еще одна мысль: кейс. Мне нужно подойти к джипу. Я попыталась сказать патрульным, что мне необходимо заглянуть внутрь машины, но вместо слов получилось неопределенное бульканье и мычание. Потом до меня дошло: незачем им знать, что именно мне требуется. Как это я в первый момент не сообразила? Или удар по голове сыграл свою роль? И, кстати, что же у меня все-таки с лицом?
Челюсть болела ужасно, ноге по сравнению с ней было просто щекотно.
Затем я решилась просто кивнуть на джип, глазами задавая вопрос парням, те меня сразу же поняли.
— Вам лучше не смотреть, — мягко сказали мне.
Но я упорно кивала на машину. Мы в эти минуты стояли на том месте, где я очнулась, и сквозь тонированные стекла при освещении дороги только включенными фарами милицейской машины было не рассмотреть, что делается внутри.
— Слушай, а чего у нее с лицом? — спросил один парень у второго, кивая на меня, будто меня здесь и не было.
— Да челюсть свернули. Я бы сам попытался вставить, но лучше не трогать. Пусть врачи делают.
Я опять замычала, кивая на джип.
— Ну давай, отведи ее, что ли, — сказал первый. — Женщина, тут такое зрелище…
— Но, может, у нее муж там, — высказал предположение второй, с беспокойством поглядывая на меня. — Она убедиться хочет.
— Женщина, все мертвы, — прямо заявил мне первый. Сознание я не потеряла (а патрульный, видимо, ожидал этого, внимательно наблюдая за мной), поэтому, наверное, и продолжил: — Зрелище непривлекательное. Если вы к ним непривычны, то…
Я опять замычала.
— Ладно, смотрите. Я вас предупредил.
Осторожно поддерживая, второй подвел меня к джипу (с той стороны, где были раскрыты дверцы и изначально сидела я). Я хромала на левую ногу, и когда в свете фар милицейской машины попыталась рассмотреть саднящее колено, то пришла в ужас. Интересно, а что у меня с лицом?
Но зрелище внутри джипа не шло ни в какое сравнение с моим внешним видом — какой бы он ни был в этот момент.
Все сидевшие внутри были убиты выстрелами в голову. На переднем сиденье пассажира был застрелен наш бывший соотечественник, на заднем сиденье, где изначально сидела и я — двое иностранцев, сзади, на одном из кресел, установленных боком к направлению движения, — мальчик-переводчик. Водитель отсутствовал. Я стала судорожно тыкать пальцем в его пустое сиденье.
— Чего она хочет? — спросил первый.
Второй патрульный, так и поддерживавший меня под локоть, как выяснилось, соображал гораздо лучше.
— Так не вы были за рулем? — уточнил он у меня.
Я покачала головой. От этого движения челюсти стало больнее — если такое возможно. Я застонала.
— А мы-то решили… — милиционеры переглянулись, потом второй продолжил: — Ночью обычно женщин за руль сажают. Мужчины-то напиваются, а вы можете и не пить. Вы ведь трезвая, да?
Я кивнула. Выпитый за вечер бокал шампанского — не в счет. Да он и выветрился давно.
— То есть вы хотите сказать, что был водитель, а теперь его нет? — уточнил первый напряженным голосом.
Я опять закивала. И опять застонала после этого.
— Приметы? — строго спросил первый.
Если бы я могла смеяться, то расхохоталась бы. Второй опять сообразил быстрее и напомнил первому, что приметы они от меня получат только после прибытия «скорой». Затем меня отвели от джипа и усадили на заднее сиденье милицейской машины и, на время забыв обо мне, стали обсуждать случившееся и ругать своих коллег, которые где-то застряли и не торопятся.
Я же думала о другом. На полу, где изначально стояли три кейса (мой и двух иностранцев) ничего не было. Не думаю, что их уже успели спереть патрульные. Я бы это заметила. Да и зачем они им? Пожалуй, я знала, кто их прихватил.
Вот только какова была цель нападения на джип?
* * *
Вскоре прибыла следственная бригада, за ней — «скорая», потом еще какие-то представители наших доблестных органов.
Двое патрульных, обнаруживших джип с трупами и меня на асфальте, сказали врачам «скорой», что в первую очередь помощь требуется мне. Да и не только в первую — остальным никакие врачи уже не помогут. За исключением патологоанатома.
— Ну, что тут у нас? — спросил молоденький фельдшер, распахивая заднюю дверцу милицейской машины, а потом добавил, осмотрев мое лицо: — М-да, придется проехать в больницу.
Только этого мне не хватало для полного счастья.
Я хотела спросить, сколько времени мне придется пробыть в больнице, но у меня ничего не получилось. Фельдшер истолковал мою попытку по-своему и заявил, что красота моя восстановится, буду как новенькая, на лицевой хирургии в какой-то там больнице, куда он меня повезет, работают высококлассные специалисты, ну а если что — лягу на пластику, теперь такие лица желающим делают — закачаешься. В общем, фельдшер болтал без умолку, но ничего не делал.
Но его поток речи на мое счастье был вскоре прерван.
— Так, где тут свидетельница? — спросил знакомый голос из-за спины фельдшера, которого быстро отодвинули в сторону.
«Сергей Сергеевич?!» — хотелось воскликнуть мне, но, как и в предыдущие разы, у меня ничего не получилось. Однако майор меня тут же узнал, несмотря на несколько измененную «фотографию».
— Ольга, опять ты?
Я попыталась кивнуть.
— Вот уж нам с тобой везет на встречи, — он покачал головой. — А я опять сегодня дежурю.
Если бы смогла — улыбнулась бы. Отдать должное Сергею Сергеевичу, он понял мое плачевное состояние и рявкнул на фельдшера, велев немедленно доставить меня в больницу, оказать первую помощь («Как родной, понимаешь?»), а майор сам сегодня приедет и проверит мое самочувствие.
— Сделаем, — кивнул фельдшер. — Женщина, встать можем или помочь?
И он в самом деле помог мне вылезти из милицейской машины и повел к «скорой».
— Вы ее чего, отпускаете? — крикнул Сергею Сергеевичу один из патрульных. — Вы хоть ее данные записали?
Мой старый знакомый ответил, что это далеко не первая наша встреча и он на днях вообще ко мне в гости собирался, поэтому записывать мои данные никакой необходимости нет. Не знаю уж, что подумали патрульные и остальные члены бригады: больше я разговоров не слышала, так как дверца «скорой» со мной внутри захлопнулась.
* * *
В больнице ко мне действительно отнеслись, как к родной, особенно после того, как фельдшер громогласно объявил в приемном покое, что у пострадавший все менты в городе знакомые и лично сегодня ночью приедут проверять, как меня тут лечат.
Челюсть мне вправили за одну секунду. Вначале я боялась ею пошевелить, чтобы не свернуть опять, но меня успокоили и предложили сказать пару слов.
— Спасибо большое, — произнесла я.
Врач с медсестрой, тетки лет сорока пяти, искренне рассмеялись, потом занялись обработкой ссадин.
— Голова не кружится? — уточнили у меня. — Не тошнит?
— Только побаливает, — ответила я, прислушиваясь к своим ощущениям.
— Ну значит сотрясения у вас нет. А то что врезали… Это не муж вас так случайно?
— Нет, — рассмеялась я.
— А к нам обычно таких после семейных ссор привозят. Так что ничего страшного. До свадьбы заживет. Или до развода.
Я опять рассмеялась.
— А болеть и должна, — успокоила меня врач, прикладывая холодный компресс. — Ссадины заживут, отек сойдет. В течение первых суток холод прикладывайте, потом уже не надо. А царапины мажьте. Все затянется. Костюмчик ваш, конечно, жалко, но ничего, новый купите. Беспокоить что-то будет — в районную поликлинику. Все, идите ждать ваших милиционеров. У вас что, правда они все знакомые?
— Нет, что вы! Как такое может быть? Всего один.
— Значит, ждите своего приятеля.
Меня посадили на стул в коридоре и занялись следующим пациентом.
Сергей Сергеевич появился примерно через час с небольшим, я уже задремала, приложив больную голову здоровой правой стороной к стенке.
— Оля, просыпайся, — тронул меня за плечо майор.
Я открыла глаза.
— Да, хороша, — покачал головой милиционер.
— Хоть не издевайтесь, — вздохнула я.
— Да это я так. Но хоть говорить теперь можешь. Пошли. У меня машина стоит. Отвезу тебя домой. По пути и расскажешь, а завтра поподробнее поговорим.
Сергей Сергеевич помог мне встать и мы, провожаемые взглядами двух бомжей, пострадавших в драке и почему-то предположивших, что майор прибыл по их душу, покинули приемный покой. Бомжи за нашими спинами издали шумный вздох облегчения.
Майор вместе со мной устроился сзади, и водитель тронулся с места.
— Ну давай, Оля. — Милиционер положил на колени папочку и приготовился записывать. — Куда ездила? С какой целью? С кем? Кто стрелял?
Я сказала, что сегодня вела переговоры со стороны «Алойла» (Сергей Сергеевич хмыкнул), назвала имена убитых (к сожалению, не знала фамилию переводчика), поведала про ночной клуб и дальнейшие планы, которым было не суждено реализоваться. Про контракт и его пункт, на который обратила внимание днем, умолчала. Затем поведала про машины, взявшие нас в «коробочку», про лиц в черных одеждах и масках с прорезями, про удар мне в челюсть, про потерю сознания и про то, как меня обнаружила патрульная машина.
— М-да, — только и произнес Сергей Сергеевич, потом уточнил, присутствовала ли на переговорах свекровь.
Я пояснила, что она улетела на Кипр за телом сына. Майор про смерть Багирова уже знал и только покачал головой. Затем поинтересовался, когда Багирова думала вернуться. Я об этом не имела ни малейшего представления: меня она в свои планы не посвящала.
— Так ты теперь думаешь работать в «Алойле»?
— Не знаю, — вздохнула я. — Откровенно признаться, не хочется. Романы писать сидя дома как-то спокойнее.
— Да уж, — майор искоса глянул на мою опухшую физиономию.
— А кто-то из Хабибуллиных мог взорвать твоего бывшего на Кипре?
— Вы думаете Хабибуллины стали бы пачкать руки? — удивленно спросила я вслух. Мало ли что мне говорил бывший во время последней встречи… Признаться, не исключала, что Лешка сам организовал взрыв с трупом, опередив Камиля и нарушив его планы… Да эту компанию сам черт не разберет, куда уж мне! — Неужели у них нет шестерок, способных выполнить грязную работу?
— Тогда спрошу по-другому: как думаешь, могли Хабибуллины заказать твоего бывшего?
— Мочь, конечно, могли, но зачем это делать в другом государстве, когда у нас гораздо безопаснее?