«Да».
Мне все больше и больше кажется, что я играю в «города». Но эта не игра, а трагедия.
Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один.
Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции.
– В большом городе на востоке? Неподвижность.
– На юго-востоке? Неподвижность.
– На юге? Взмах ресниц.
– В Марселе? Неподвижность.
– В Ницце? Неподвижность.
– В Канне?
Он моргает.
Наконец появился хоть какой-то результат... У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне.
– Эта дама живет в квартире?
«Да», – говорят мне его опущенные веки.
– В центре города?
Я вздрагиваю...
– Ее фамилия Клюни? Неподвижность.
Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту.
– Вы меня хорошо понимаете?
«Да», – отвечает он.
– Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак.
Я начинаю: «А.. Б...»
Он делает знак.
– Ее фамилия начинается на "Б"? – спрашиваю я.
Утвердительный знак.
– Прекрасно. Теперь вторая буква.
Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на "Л" он делает мне знак.
– Вторая буква "Л"?
«Да». Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается "А". Я считаю нужным уточнить:
– Значит, ее фамилия начинается с «Бла»? Утвердительный знак.
– Продолжаем.
Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до "Т", а он так и не подал мне знак.
Один из врачей касается моей руки.
– Можете остановиться. Он умер.
Глава 4
Полный финиш!
Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан...
Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими!
Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать.
Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену – или мать, или кого еще – в пекло?
Ни фига не понятно!
Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением.
Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции.
– Пошли?
Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой.
– Странное дело, а? – спрашивает он.
– Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок.
Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение.
– Куда хотите ехать? – спрашивает он.
– В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему:
– Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации.
– Хорошо.
Машина останавливается. Я выхожу из нее один.
– Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие?
– Конечно.
– Хорошо.
– Вам прислать машину?
– Не надо, обойдусь своими силами.
Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами.
Я его успокаиваю кивком.
Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля.
Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес.
Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации.
Тип, похожий на Эриха фон Строхейма2 , только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову
– Что угодно месье?
Я показываю удостоверение.
Он сгибается пополам.
– К вашим услугам, господин комиссар
– Я пришел по поводу вчерашнего типа, – говорю я ему.
– Я так и думал, – шепчет он почтительным тоном
– Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас
– Я все рассказал вашим коллегам
– Моим коллегам – может быть, – говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку:
– Он приехал вчера, не так ли?
– Да, вчера утром.
– В котором часу?
– В десять.
– Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала?
– Минут пять, не больше.
– Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет.
– Нет, ни одного. Последний – скорый из Брюсселя – приходит в десять минут девятого.
Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля... Если только он не зашел к кому-нибудь.
– Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины?
– Не швейцар, а грум.
Я указываю на паренька в синей ливрее
– Этот?
– Да.
Я делаю мальчишке знак подойти.
– Иди сюда, сокровище.
Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это «что-то» делает парня любезнее.
– Вы хотите со мной поговорить, месье?
– Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ.
– Это правда, месье.
– Он приехал на машине?
– Да.
– Какой она была?
– Черной... Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами...
– Сколько народу было в машине кроме него? – Один мужчина... Но я на него не смотрел...
– Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?
– Нет.
Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку3 .
– Спасибо, можешь идти.
Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.
– Он попросил у вас отдельный номер?
– Да.
– Сказал на сколько?
– Всего на одну ночь.
– Хорошо.
Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?
– Он поднялся в номер сразу?
– Да.
– А потом?
– Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед.
– Вызовите гарсона, обслуживавшего его.
Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ.
– Он сейчас придет.
– Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле?
– Нет.
– К нему приходили?
– Тоже нет.
– Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку?
– Нисколько.
Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку.
Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере.
– Что он делал, когда вы вошли?
– Читал.
– Что?
– Книгу.
– Как он был одет?
– В рубашку и пижамную куртку.
Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал.
Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж?
– Его чемоданы были разобраны? – спрашиваю я гарсона.
– Только один.
– А второй?
– Второй стоял в глубине комнаты.
– Он вам что-нибудь сказал?
– Ничего особенного...
Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму:
– Как обнаружили, что он болен?
– Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла... Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло... Она закричала...
– Понимаю...
– Мы вызвали «скорую», и клиента увезли в больницу.
– Давайте поговорим о... находке, сделанной в его чемодане.
Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением.
– Произошел очень неприятный инцидент, – говорит он. – Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье.
– И дальше?
– Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки.
– Конечно.
– Тогда я себе позволил...
– Взломать замок?
– Нет, не взломать... У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья... ту штуку... Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию...
Я киваю.
– Ясно. Вы говорите «мы». Кто еще был с вами?
– Грум, дежурный по этажу и горничная...
– Ладно, спасибо.
Глава 5
Я мчусь в полицию, где нахожу моего сопровождающего. Он выкладывает на стол чемоданы и шмотки покойничка. На одежде нет никаких бирок... Что касается чемоданов, если не считать бомбы (обезвреженной местными саперами), в них нет ничего подозрительного: нательное белье без меток, предметы туалета...
Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность.
Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает?
Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику.
Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на «Бла». Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги.
Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа.
– А пока, – говорю, – я бы хотел позвонить в Париж.
Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик.
– Это Сан-Антонио, – говорю я.
– А! Я с нетерпением ждал от вас известий... Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке.
– Совершенно точно, – говорю я в заключение, – что дело настолько таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал... Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе.
Босс молчит.
– Алло! – кричу я, боясь, что нас разъединили.
– Алло, – отвечает он.
Новая пауза, потом он спрашивает:
– Что собираетесь делать?
– Ехать в Канн! Поезд скоро...
– Езжайте, – соглашается он. – Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение.
– Дежурство в морге что-нибудь дало?
– Ничего... пока.
Я ему благодарен за это «пока».
– Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами.
– Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем,
– Это вам сообщил ваш нос, патрон?
– Допустим, – отвечает он. – Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь.