- Многовато, - покивал Олег, убирая короля... - Еще кофе?
- Пожалуй... А я пойду вот так, маэстро. Это вашему слону тоже диабет...
Так, переговариваясь, они завершали обед и шахматную партию...
8
Почты за праздничные дни и первую неделю после них скопилось много. Сергей Ильич Голенок привык, что ничего не значащих писем в их адрес не поступает, из каждого, казавшегося даже пустым или безнадежным, нередко выуживалась какая-то мелочь, намек, который потом становился отправным, главным в розыске. Поэтому всякий такой вроде пустяк нуждался в тщательной проверке. Случалось, конечно, что после нее все оказывалось не тем, что искали или на что рассчитывали, было жаль зря потраченных дней, недель, месяцев, а то и лет. Тут уж как повезет. Но брезговать ничем не приходилось, никакой внешне ненадежной и нелогичной зацепочкой.
Вскрывая конверты, он раскладывал их содержимое в известном ему порядке. Так дошла очередь и до ответного письма на запрос, посланный Сергеем Ильичом накануне праздников. И не было в нем для Голенка ничего неожиданного - ни разочаровывающего, ни радостного.
"Подгорскому отделению представительства Инюрколлегии УССР.
На ваш Р-935 от 25 апреля 1980 г.
Сообщаю, что, как значится по областному адресному бюро, в Подгорске проживают четыре лица по фамилии Бучинские. Кроме того, в населенных пунктах области имеются двое лиц по фамилии Бучинские и гражданка Бабич У.В., урожденная Бучинская. Справки с их адресами прилагаем.
Начальник адресного бюро УВД
Подгорского облисполкома".
Прочитав справку, Сергей Ильич подумал, какую сеть придется забрасывать. По опыту знал, что от семи Бучинских пойдут такие круги, которые всколыхнут и поднимут с илистого дна времени десятки живых и покойников, возможно имеющих, а, возможно, и нет кровное отношение к человеку, оставившему в США после себя 300.000 долларов. И из всех нужно будет выловить одного или нескольких, кто в конце концов обретет законное право на эти деньги.
Сейчас предстояло направить семь писем-запросов: четыре жителям Подгорска в разные адреса и три - в районы области. И все - одного содержания. Он начал в том порядке, в каком они шли в справке адресного бюро:
"г.Подгорск, ул. Ив.Франко, 8, кв. 2.
Бучинской Веславе Юзефовне.
В наше производство поступило дело о наследстве умершего в США Майкла (Михаила) Бучинского. Просим сообщить, не является ли он Вашим родственником. В положительном случае укажите дату и место его рождения и объясните степень родства с Вами. Если Вы поддерживали переписку с ним, вышлите 1-2 письма с конвертами и фотокарточку.
Консультант С.Голенок".
И дата и место рождения наследодателя были известны Сергею Ильичу - в письме из Москвы указывались. Но они оставались как бы для служебного пользования, как эталоны, по ним в определенной мере можно сверять достоверность сведений тех, кто, не исключено, будет претендовать на наследство. Это была чисто профессиональная уловка, как и просьба прислать письма с конвертами и фотографию: вдруг со временем в руках Сергея Ильича окажутся подлинный почерк и фотография наследодателя... Можно будет сличить...
Затем на таких же бланках он напечатал запросы в исполкомы Ужвинского, Кулиничиского и Новоздвиженского районов области, на территории которых, как указано в той же справке адресного бюро УВД, проживали люди с фамилией Бучинские...
И тут зазвонил телефон.
- Слушаю! - прижав плечом трубку к уху, Сергей Ильич закладывал письмо в конверт. Звонила жена.
- Так мы никогда не вылезем из ремонта! - шумела она. - Ты можешь что-нибудь сделать! Позвони в это РСУ, поезжай к ним, устрой скандал, угрожай, но я уже не в силах.
- Что случилось? - спокойно спросил Сергей Ильич.
- Опять забрали маляров на какой-то другой объект, белить квартиру какому-то начальнику.
- Кто тебе это сказал? - Сергей Ильич взял трубку в ладонь.
- Пришла машина. Они собирают свои ведра и грузятся.
- Ладно, сейчас выясню.
Третий месяц у Голенка шел ремонт. Он уже проклинал тот день, когда связался с РСУ. То на неделю куда-то забрали сантехника, потом исчез столяр - погнали в какое-то другое место. Сейчас опять маляров отзывают. Лучше бы нашел частников. Дороже, но надежней. Придется скандалить. Он снял трубку, нашел в блокноте номер начальника РСУ. Повезло - тот оказался на месте. Выслушал он не очень любезную тираду Сергея Ильича довольно спокойно, потом спросил:
- Вы, кажется, юрист? Могу ли я рассчитывать, что ваши законы защитят меня, ежели я проявлю принципиальность, пошлю управляющего трестом к такой-то матери и скажу, что мы не имеем права забирать у вас рабочих? Ведь это не я придумал, мне приказал управляющий, а ему позвонили откуда-то с небес. Если он ослушается, его поставят в угол, а уж он мне потом выдаст! И что в это время будет делать ваш закон? Молчать и сопеть в паклю. Так что уж потерпите немного.
Сергей Ильич понял, что разговор бессмыслен.
- Кто этот человек, перед которым вы так танцуете? - спросил он резко.
- Председатель Облсовпрофа товарищ Кухарь.
Это было так неожиданно! Голенок опустил трубку на аппарат, достал блокнот, отыскал служебный телефон Кухаря. Слова были готовы, тут церемониться нечего!
- Приемная, - отозвался голос секретарши.
- Юрия Кондратьевича, пожалуйста, - попросил Го ленок.
- Он на совещании в облисполкоме. Будет после обеда. Что передать?
- Передайте, что звонил Голенок. Он знает, кто я и куда мне звонить, - Сергей Ильич был абсолютно уверен, что едва Кухарь появится и секретарша доложит, кто звонил, тот немедленно подаст голос. Поразмыслив, Сергей Ильич подумал, что Кухарь вероятней всего не знает, что рабочих сняли именно у него, Сергея Ильича, но от этого не легче. Боже мой, сколько лет они знакомы! С отрочества! Сколько раз жизнь сводила его, Юрку Кухаря и Миню Щербу, разводила и снова потом они оказывались рядом. И так с самого момента эвакуации...
"Сережа, подъезжай! - кричит Юрка Кухарь. - На сегодня шабаш".
Он второгодник. Старше вас. Верховодит. Копаете сахарную свеклу. Война. Немцам вломили под Москвой. Ты, как и он, и многие другие одноклассники, здесь - в эвакуации. Скоро в армию. Мелкий, как из пульверизатора парикмахера Когана, дождь. Раздувшиеся от влаги сизые тучи вползают одна в другую. На ровном унылом поле бурты свеклы. Вы в сапогах, волочите на них тяжелую вязкую грязь. Ты сидишь на длинной бричке. В нее запряжена старая слепнущая кобыленка. Юрка почему-то называет ее "Мустафа". По ее глубоким бокам пробегает холодная дрожь. На спине у тебя, как и у всех ребят - от дождя - мешок, завязанный у горла. Зябко. Руки в грязи, она обсыхает на ветру, покрывается трещинками, как высохшие такыры. Голодно. Очистив ножом свеклу, грызешь ее, перегоняешь бричку на другой конец поля. Ребята швыряют в нее кетмени, лопаты, носилки, и вы выбираетесь на раздолбанный проселок. Дождь усиливается. Густеют сырые сумерки. Километрах в двух от кишлака колхозная сыроварня, - покосившаяся, обмазанная саманом с кизяком. Дверь в нее распахнута, оттуда тянет кислым. Там чаны, печь, а за занавеской железная кровать хозяйки сыроварни Насти. Ей двадцать пять. Для вас, десятиклассников, она женщина в летах. Невысокая, плотная, с широкими, вихляющими бедрами, с сильными круглыми икрами на коротковатых ногах. Настя наполовину украинка, наполовину казашка. Смуглая, скуластая, с неожиданно большими карими глазами. Ходит она в белом замызганном халате, в кирзовых сапогах на босу ногу. Вы делитесь подозрением, что под халатом у нее ничего нет.
Высокие груди при ходьбе играют, как студень.
- Это мы проверим, - нагловато обещает Юрка.
Он высокий, сильный. Ты такого же роста. И не слабее. Но в нем есть еще какая-то _д_р_у_г_а_я_ сила. Он говорит тебе:
- Держись меня, не пропадешь.
Возражать не хочется.
Настя шутит с вами, жалеет. Подкармливает густой приторной патокой. Когда дает кусок брынзы, когда напечет лепешек из отрубей. Столуетесь вы в колхозе. Отвар из бараньих костей, в котором несколько тугих клецек - одна другую догоняет, - зеленый чай три раза в день с куском хлеба из ржаной муки с какой-то примесью, отчего этот хлеб, как мокрая глина, и опять же патока вместо сахара. Живете вы рядом с сыроварней. За развалившимся дувалом сарай, где под мешковиной хранится сено. Накрываетесь тем, чем снарядили дома.
С некоторых пор Настя начинает баловать вас: то сварит баранью ногу с домашней лапшой, то налепит вареников с картошкой, заправит их курдючным жиром, то нажарит на конопляном масле картошки с луком. Долго не понимаете, с чего пошла такая житуха. Но однажды ночью просыпаешься от шуршания сена и тихих голосов у дверей. Вглядываешься и узнаешь: Юрка и Настя. Они выходят. Возвращается Юрка на рассвете. Так и пошло - ночь за ночью. На узких губах Юрки какая-то новая ухмылочка, под глазами синяки, уже в открытую смалит самосад. Настя подает ему тарелку, в которой всегда погуще, кусок побольше. Миня Щерба ропщет. И тогда Юрка говорит:
- Заткнись!
- Это почему же? - бычится Миня.
- Заткнись, говорю, сипильдявка, иначе в лоб получишь. Где твой отец? Чего молчишь? Думаешь, не знаем? Он враг народа! Жри, что дают и скажи спасибо. Так? - оборачивается он к тебе.
- Сын за отца не отвечает, - говоришь ты. - Так товарищ Сталин сказал. - Ты опускаешь глаза в тарелку. Входит Настя. Юрка умолкает.
Ты-то уже догадался, в чем дело, с чего пошел такой разносол. Почему-то стыдно за Настю. И рад бы отказаться от еды за _т_а_к_о_й_ ее привкус, но голод не тетка.
- Запомни, - однажды говорит тебе Юрка, - за спиной надо всегда иметь дружка. Во-первых. Во-вторых, кто сверху - тот хозяин.
И в этой фразе ты улавливаешь два смысла...
А потом происходит ЧП: исчезают три совхозных индюшки, по тем голодным временам большая ценность. К тому же принадлежат они ферме, где откармливается птица для столовой Совнаркома республики. Остатки - перья и кишки - находят в старой силосной яме. Подозрение падает на вас школьников. Прибывает комиссия, входит в нее и директор школы, тоже эвакуированный, пожилой туберкулезный человек, у которого, как говорит твоя мама, "одно легкое съела каверна". Юрка знает, что твоя мама дружит с директорской женой, бывают друг у друга. "Слушай, Голенок, - шепчет Юрка, - ты скажи чахоточному, что я ни при чем, этих чер товых индюшек не трогал". - "А тебя никто и не обвиня ет, - пожимаешь плечами. - Чего ты суетишься?" - "На всякий случай скажи. Я в долгу не останусь..." Тогда-то и приходит, как ощущение, мысль, что бессовестный человек знает свою истинную суть и в определенные моменты жизни она его пугает и заставляет осторожничать, упреждать возможные неприятности. Как говорит ваш школьный военрук, "главное - нанести упреждающий выстрел". Правда, говорится это по другому, военному поводу. Мысль эта возникает такой, какой и могла возникнуть по конкретному поводу у семнадцатилетнего паренька, только с годами она обретает более широкий смысл...
Через неделю за вами неожиданно присылают полуторку из Ката-Ташлыка. Кажется, военкоматскую. Вы весело впрыгиваете в кузов. Внизу у колеса Настя. Ветер дергает на ней грязный халат, поверх которого телогрейка. Ладонями Настя придерживает волосы, часто помаргивает, пытаясь поймать взгляд Юрки. Но он деловито сволакивает солому к кабине, устраивает себе уютное место...
Тебе кажется, что вскоре все эти люди исчезнут из твоей жизни, как пучок соломы из кузова вашей несущейся по луторки, унесенный осенним ветром в неоглядное мокрое поле.
Но никому не дано знать до самого смертного часа, кого суждено вспомнить и по какому поводу, а кого и встретить на спиральном жизненном пути...
Из послевоенной Европы по слабым железнодорожным колеям ползут один за другим к границам Отечества эшелоны демобилизованных. В крупных, не очень пострадавших от войны городах уже по эту сторону границы, из этих эшелонов оседает немало народу, соблазненного возможностью обрести жилье, красотой и благоустройством домов и улиц, напоминавших те места в Восточной Европе, где недавно довелось побывать. Так ты и Юрка Кухарь оказываетесь в Подгорске, а через полгода из Праги сюда закатывается и Миня Щерба...
Все нехорошее, что вы испытывали прежде друг к другу вроде забыто, утонуло в эйфории победных дней и недель. Оно всплывет позже.
Ты поступаешь на юридический, Юрка тоже. Миню из-за отца не принимают. Он пишет запальчивое письмо Ворошилову. И, как ни странно, ответ приходит положительный. В сентябре 1946 года в гимнастерках и сапогах вы переступаете порог университета. Старостой группы выбирают Миню.
9
- Ну и дела! - хохотал в телефонную трубку Кухарь, выслушав Сергея Ильича. - Я же не знал. Неужели ты подумал, что я мог забрать у тебя рабочих?! Сегодня же дам команду, чтоб завтра с утра их вернули. Если нужно что-нибудь для ремонта, может импортная сантехника, ты скажи, я помогу.
- Спасибо, у меня все есть, - суховато ответил Сергей Ильич.
- Звони, не забывай, - сказал Кухарь.
- Ладно, будь здоров, - закончил разговор Сергей Ильич.
10
- Скотина он. Как был, так и остался. Значит у тебя забирать рабочих нельзя, а у кого-то можно, - Михаил Михайлович Щерба, откинувшись, сидел за письменным столом.
Окно выходило во двор-колодец, в кабинете было всегда сумеречно, и поэтому часто горела верхняя лампа дневного с вета.
Рабочий день кончился, но многие в областной прокуратуре оставались до семи, а то и до восьми вечера.
Сергей Ильич помнил об этом, и идя сюда по дороге домой, знал, что застанет приятеля.
- Да бог с ним, - сказал Сергей Ильич, вглядываясь в лицо Щербы. Зеленоватый свет резко выделял морщины и оттеки под глазами, вдавленную полосу на переносице от постоянного ношения очков. "Сдал Миня", - подумал Сергей Ильич. Они были ровесниками. Но Щербу старила тучность и почти совсем плешивая голова. Прокуратура находилась недалеко от дома Сергея Ильича, и он иногда заходил на де сять-пятнадцать минут к Щербе поболтать. - Работы много?
- Полный сейф, - кивнул Щерба на высокий тяжелый ящик в углу, выкрашенный в серо-кирпичный казенный колер. - К концу месяца, как назло, повалило.
- Как Галя?
- Давление скачет. Слепнет над сочинениями своих недо рослей.
Прогудел зуммер внутреннего телефона. Щерба снял трубку.
- Да, я... Что? Помню... Опять? Хорошо, сейчас зайду, - он как-то обреченно помотал головой и сказал Сергею Ильичу: - Извини, Сережа, надо идти.
Сергей Ильич поднялся.
- Заходи... Передай своим привет, - Щерба отпер сейф, долго рылся, вытащил папку из черного кожзаменителя, когда открывал ее, слежавшиеся створки потрескивали, как электрические разряды.
Из кабинета они вышли вместе.
11
Сидели друг против друга - Щерба и старший помощник прокурора области.
- Что он опять хочет? - спросил Щерба. - Дважды этим делом занимались и мы, и КГБ.
- Вот, новая жалоба, - протянул собеседник листки, скрепленные прозрачной клейкой пленкой. - Почитай.
- Но ведь было решение парткомиссии обкома, - сказал Щерба, прочитав бумаги и откладывая их на стол. - И почему нам? Почему не городская прокуратура?
- Ты мне их не отсовывай, - засмеялся коллега. - Резолюцию шефа видел? Бери опять эти два тома и изучай.
- Но в этих бумажках ничего нового, никаких доказательств, фактов, сплошные эмоции и требования. Наша проверка тогда и расследование КГБ согласовались, оправдательных мотивов мы не нашли. Человек совершил самосуд, расстрелял двоих людей. Случилось это, правда, в экстремальной ситуации, война. Но это и учла парткомиссия, отделался исключением из партии. И на том спасибо.
- Что ты меня уговариваешь? Жалоба есть, зарегистрирована у нас. И резолюция шефа недвусмысленна: начинается с твоей фамилии.
- Ну-ну, - вздохнул Михаил Михайлович, и сунув листки в черную папочку, поднялся.
- Новость слышал?
- Хватит мне новостей, - постучал Щерба папкой по спинке стула.
- Нет, серьезно?.. По новому административному делению нам прирезают большой кусок соседней области. А это значит, что нам с тобой...
- Понятно, что нам с тобой... А штаты хоть увеличат?
- По логике должны.
- Смотря у кого какая логика...
12
Бумаги, бумаги, бумаги... Об их перемещении по горизонтали и вертикали, об их влиянии на судьбы людей, на поворот событий, на положение государств можно было бы сочинить великолепные философские и социологические трактаты.