— Но может быть, такой необходимости просто не было?
— Дай-то бог. — Он тяжело, словно устав от бурных эмоций, опустился на стул. — Но объясните мне, зачем ей понадобилось убегать? У нее ведь все было.
— Всегда хочется чего-то еще. — Я пробежал глазами по стенам викторианского склепа и выглянул в окно: вдали виднелся городок, а за ним бескрайняя пустыня. — Как ей жилось дома?
— Последние годы она здесь редко бывала. Лето мы всегда проводили в Тахо, а зимой Феба училась в колледже.
— Как она успевала?
— Вроде бы вполне прилично. Правда, в прошлом году у нее возникли кое-какие сложности чисто академического свойства, но их удалось уладить.
— Расскажите.
— Видите ли, ей пришлось уйти из Стэнфордского колледжа. Ее не выгнали за неуспеваемость, но дали понять, что в другом месте ей будет легче. Поэтому прошлой весной она перевелась в Болдер-Бич, чему я был не очень-то рад, поскольку сам в свое время кончал Стэнфорд.
— А как отнеслась к новому колледжу ваша дочь?
— По-моему, ей там понравилось. Насколько мне известно, в Болдер-Бич у нее появился поклонник.
— Как его зовут?
— Бобби, если не ошибаюсь. В женской психологии я разбираюсь неважно, но, кажется, парень здорово вскружил ей голову.
— Ее сокурсник?
— Да. Его я не знаю, но я был рад, что Феба влюбилась. Раньше-то она мальчиками не особенно увлекалась.
— А она хорошенькая? — спросил я, а про себя подумал, что если девушка первый раз влюбляется в двадцать один год, то дело плохо.
— По-моему, да. Впрочем, мне, как отцу, судить трудно. Посмотрите сами.
Он вытащил из кармана бумажник крокодиловой кожи и раскрыл его. Из-под прозрачного пластика на меня глянуло миловидное, хотя и несколько необычное личико: густая копна темно-русых волос, огромные, точно фары, синие глаза, большой, довольно чувственный рот, плотно сжатые губы. Тонкая натура. Такая может стать либо писаной красавицей, либо старой девой с постной физиономией. Впрочем, до старой девы еще дожить надо.
— Можно взять эту фотографию?
— Нет, — отрезал Уичерли. — Только не эту. Она самая лучшая. Любую другую — пожалуйста.
— Ее фотографии могут мне пригодиться.
— Давайте тогда я сейчас же разыщу их, а то потом забудем.
С этими словами хозяин дома вскочил и бросился вон из комнаты. Слышно было, как он, перескакивая через две ступеньки, взбегает по лестнице, как хлопает дверью на втором этаже. Наверху упало что-то тяжелое и качнулась люстра.
Уичерли раздражал меня. Он был хорошо воспитан, что в наше время редкость, и вместе с тем в нем чувствовалась какая-то ожесточенность. Тяжело топая ногами, он сбежал с лестницы и, с грохотом распахнув дверь, ворвался в комнату. Лицо его побагровело.
— Черт бы ее побрал! Увезла все фотографии Фебы! Ни одной не оставила.
— О ком вы?
— Жена моя. Бывшая жена.
— Вот видите, значит, она все-таки любит дочь.
— Будет вам! Кэтрин любящей матерью никогда не была. Просто она знала, что мне эти фотографии дороги — вот их и забрала.
А когда?
— Скорее всего, когда уехала в Рино. В прошлом апреле. С тех пор мы виделись всего один раз. Нечего сказать, отряхнула прах Медоу-Фармс со своих ног…
— Она до сих пор живет в Рино?
— Нет, туда она поехала разводиться. А где моя бывшая супруга сейчас, понятия не имею. Надо думать, обретается где-нибудь здесь, в этих краях.
— Должны же вы знать, где она. Вы ведь платите ей по разводу?
— Этим занимаются юристы.
— Прекрасно, в таком случае назовите мне юриста, который знает ее адрес.
— И не подумаю. — Он засопел, словно рассвирепевший бык или по крайней мере откормленный боров. — Я не желаю, чтобы вы вступали в контакт с миссис Уичерли. Она только еще больше запутает дело, да еще Фебу очернит. И меня заодно. У Кэтрин злой язык… — Он облизнул свои тонкие, нервные губы и на мгновение умолк, причем, судя по выражению его лица, очень вовремя. — Слышали бы вы, что она несла!
— Когда?
— Она явилась на мой пароход в день отплытия — ворвалась в каюту и набросилась на меня. Пришлось ее выставить.
— «Набросилась»?!
— Да, с руганью. Стала обвинять меня в том, что я, видите ли, оставил ее без гроша. Какая несправедливость! Наоборот, я поступил с ней в высшей степени благородно: сто тысяч долларов единовременного пособия и более чем щедрое содержание — разве плохо!
— Вы говорите, развод состоялся в апреле?
— Вступил в силу в конце мая.
— И с тех пор Феба ни разу не виделась с матерью?
— Нет. Феба считала, что Кэтрин очень нам обоим навредила.
— Стало быть, инициатором развода была Кэтрин?
— Конечно. Она ненавидела меня, ненавидела Медоу-Фармс, не заботилась даже о собственной дочери. Я точно знаю, что после развода мать и дочь виделись всего один раз, в моей каюте, когда Кэтрин устроила мне эту отвратительную сцену.
— Значит, Феба поднялась на борт одновременно со своей матерью?
— Да, к сожалению.
— Почему «к сожалению»?
— Потому что Феба была потрясена услышанным. Она, естественно, пыталась мамашу урезонить, но не тут-то было. Феба вообще к ней хорошо относилась. Лучше, чем та того заслуживала, — поспешил добавить он.
— А с парохода они ушли вместе?
— Конечно, нет. Как они уходили, я, правда, не видел — откровенно говоря, после разыгравшегося скандала мне было не до этого. Я заперся в каюте, но никогда не поверю, чтобы Феба уехала вместе с матерью. Никогда не поверю.
— У Фебы были сбережения? Она могла купить билет на самолет или на поезд?
— Думаю, да. В день отплытия, кстати сказать, я сам дал ей довольно крупную сумму, — припомнил Уичерли и опять стал оправдываться: — Понимаете, в колледже у нее были довольно большие расходы. Ей, например, пришлось купить машину, и это пробило довольно значительную брешь в ее бюджете. Я дал ей лишнюю тысячу, чтобы она себе ни в чем не отказывала.
— Наличными?
— Да. У меня было с собой довольно много наличных денег.
— А какие у нее были в тот день планы?
— Она собиралась вернуться в отель. Я остановился в «Святом Франциске» и перед отъездом заплатил за сутки вперед, чтобы Феба могла переночевать в моем номере.
— Она была на машине?
— Нет, ее машина осталась в гараже на Юнион-сквер. Феба хотела сама отвезти меня на пароход, но я боялся, что мы попадем в пробку, и уговорил ее взять такси.
— В отель она должна была вернуться на том же такси?
— По идее да. Она попросила водителя подождать. Уж не знаю, дождался он ее или нет.
— Как выглядел таксист, не помните?
— Помню только, что довольно смуглый. Невысокий смуглый мужчина.
— Чернокожий?
— Нет, вроде бы итальянец.
— А на какой он был машине?
— Увы, не помню. Я вообще не наблюдателен. — Уичерли закинул ногу на ногу. Шерстяные брюки обтягивали его толстые ляжки.
— Тогда опишите мне машину вашей дочери или хотя бы назовите ее номер.
— Я ее ни разу не видел. Кажется, Феба купила в Болдер-Бич подержанную импортную малолитражку.
— Ладно, это я сам выясню. Во что Феба была одета?
— Бежевая юбка и бежевый свитер, — после паузы ответил Уичерли, устремив взгляд на карниз под потолком. — Светлое пальто свободного покроя из верблюжьей шерсти. Коричневые туфли на высоком каблуке. Коричневая кожаная сумка. Она вообще одевается скромно. Шляпы не было.
Я достал ручку и черный кожаный блокнотик и на чистой странице написал сверху «Феба Уичерли», а ниже, с вопросительным знаком: «Мать — Кэтрин», «Друг — Бобби», после чего перечислил предметы ее туалета.
— Что это вы там пишете? — с недоверием спросил мой клиент. — Зачем вам Кэтрин?
— Да вот, решил чистописанием заняться, — не удержался я. Уичерли действовал мне на нервы.
— Как вас прикажете понимать?
— Понимайте как знаете.
— Как вы смеете?
— Простите, мистер Уичерли, но вы слишком многого от меня хотите. Я ведь не могу расследовать дело, подробности которого от меня тщательно утаиваются, Я должен располагать фактами.
— Но вы же на меня работаете.
— Вы мне еще ничего не платили.
— Извольте. — Уичерли сунул руку в нагрудный карман и со зловещей улыбкой, словно собирался достать оттуда очковую змею, вынул свой кожаный бумажник. — Сколько? — спросил он, хлопнув бумажником по ладони.
— Это зависит от того, что от меня потребуется. Обычно я работаю один, но в зависимости от обстоятельств могу привлекать и других людей. В принципе я могу обращаться за помощью к официальным лицам и организациям по всей стране.
— Нет, с этим лучше не торопиться.
— Решайте сами. Деньги ваши и дочь тоже ваша. В полицию обращаться будете?
— Вчера вечером я говорил об этом с местным шерифом. Хупер — старый друг нашей семьи, в свое время он работал на отца. По его мнению, на заявление о пропаже полиция вряд ли откликнется — если нет преступления, эти болваны пальцем не пошевелят. — Эту тираду он произнес довольно мрачно и столь же мрачно добавил: — Шериф Хупер рекомендовал мне вас.
— Очень тронут.
— Он сказал, что вы умеете держать язык за зубами. Надеюсь, так оно и есть. Я не хочу никакой огласки, а в так называемых «сыскных агентствах» я уже имел случай разочароваться.
— А что случилось?
— Неважно. Это к делу не относится. — Бумажник он прижимал к животу, словно грелку. — Так сколько же для начала вы хотите?
— Пятьсот, — выпалил я, удвоив тариф.
Не сказав ни слова, он отсчитал десять пятидесятидолларовых банкнотов.
— Только напрасно вы думаете, что меня можно купить, — предупредил я. — Я буду действовать по своему усмотрению.
— Лишь бы не по усмотрению Кэтрин, — кисло улыбнулся он. — Мне очень не хочется, чтобы она распространяла лживые слухи… по крайней мере обо мне и Фебе.
— Какие же слухи она распространяет?
— Помилуйте. — Он поднял руку. — Не слишком ли много времени мы с вами уделили моей бывшей жене? Нас ведь как-никак интересует не Кэтрин, а Феба.
— Хорошо. Стало быть, последний раз вы видели дочь, когда та приехала на пароход с вами попрощаться. Какого это было числа?
— «Президент Джексон» отплыл из Сан-Франциско второго ноября, а вернулся вчера. Сойдя на берег, я тут же стал дозваниваться Фебе: от нее не было писем, и я волновался — как видите, не зря. Впрочем, писем она никогда писать не любила. Можете себе представить, как я испугался, когда ее соседка по комнате сообщила мне по телефону, что Фебы нет уже два месяца.
— И голос у соседки был встревоженный?
— Вроде бы да. Но она была убеждена — или ее убедили, — что Феба все это время провела со мной. Ей почему-то взбрело в голову — так, во всяком случае, она мне сказала, — что в последний момент Феба решила тоже отправиться в плавание.
— А вы с Фебой такую возможность обсуждали?
— Да, я хотел взять ее, но она совсем недавно перевелась в новый колледж, училась на последнем курсе и занятия пропускать не хотела. Феба ведь очень ответственная девушка.
— Кроме того, ей, вероятно, не хотелось расставаться со своим другом.
— Совершенно верно, без друга здесь тоже не обошлось.
— Вам что-нибудь Феба о нем рассказывала?
— Очень мало. Они и знакомы-то были меньше двух месяцев, ведь она только в сентябре поступила в Болдер-Бич.
— О нем, надеюсь, я смогу узнать от соседки Фебы. Как, кстати, ее зовут?
— Долли Лэнг. Я говорил по телефону и с ней, и с хозяйкой студенческого пансиона. И та и другая витают в облаках.
— Как зовут хозяйку?
— Понятия не имею. В колледже вам всякий скажет. Ее адрес: Болдер-Бич, Осеано-авеню, 221. Пансион, надо думать, находится неподалеку от кампуса. Заодно сможете поговорить с преподавателями и наставниками Фебы, со всеми, кто ее знал. Думаю, откладывать поездку не стоит, поезжайте сегодня же. И дорога красивая, через горы…
Говорил он без умолку, а я терпеливо ждал, когда этот нескончаемый поток наконец иссякнет. Уичерли был из тех людей, что советы дают охотно, а сами предпочитают бездельничать.
— А почему бы и вам тоже не поговорить с работниками колледжа? — поинтересовался я, когда он замолчал. — Вам бы они, думаю, рассказали больше, чем мне.
— Но я сегодня туда не собирался.
— Что ж вам мешает?
— Я не вожу машину. Терпеть не могу сидеть за рулем. Вообще, я на себя не полагаюсь.
— А вот я — на других.
Воцарилось глубокомысленное молчание, и я вдруг понял, что мы с ним только что обменялись взглядами на жизнь.
— Если хотите, поедем вместе, — предложил я.
Глава II
Колледж Болдер-Бич находился в парке, на самом краю одноименного курортного городка, между тесно застроенным клочком суши и безбрежным океаном. Это был один из тех оазисов науки, которые в последние годы в огромном количестве вырастали по всей Калифорнии, дабы научить уму-разуму всех тех, кто был зачат в суровые дни войны. Здания из стекла и бетона были такой строгой формы, такими новенькими, что в окружающий пейзаж не вписывались никак. Искусственными казались и высаженные перед колледжем пальмы, и другие деревья, которые на ветру, дувшем с моря, походили на раскрытый веер.
Даже молодые люди, что сидели на траве или сновали со своими учебниками из корпуса в корпус, были какими-то ненастоящими и напоминали скорее статистов в студенческом мюзикле с буколическими мотивами.
Один совсем еще молодой парнишка, чем-то напоминавший Робинзона Крузо, проводил нас в административный корпус, где я расстался с Гомером Уичерли, который застыл у входа, с потерянным видом озираясь по сторонам.
Такой, впрочем, потеряется где угодно. Пока мы ехали, он успел немного рассказать о себе и о своей семье. Гомер и его сестра Элен были потомками переселенцев, с чьей фермы и повел свое начало Медоу-Фармс. Из рассказа своего спутника я уяснил себе, что род его постепенно вырождался: энергичный дед Гомера Уичерли построил ферму на голом месте, можно сказать в пустыне; отец нашел нефть и основал акционерное общество; Гомер же был лишь номинальным главой этого общества, а фактическим — муж Элен, Карл Тревор, который заправлял всеми делами в своей конторе в Сан-Франциско. Остановив машину перед студенческим пансионом, где жила Феба, я достал свой блокнотик и на всякий случай записал туда имя Тревора и его адрес. Жил он в Вудсайде.
Агенту по продаже недвижимости Осеано-авеню показалась бы раем, архитектору же — сущим адом: вдоль дороги, тесно прижавшись друг к другу, выстроились одинаковые коробки многоквартирных домов, на пустых участках спешно строились новые здания. Трущобы здесь давали прибыль, а прибыль рождала трущобы.
На доме под номером 221, опоясанном рядами балкончиков трехэтажном здании, висела скромная вывеска с нарисованными на ней пальмами — «Студенческий пансион „Океанские пальмы“». Я постучал в дверь с цифрой «один».
Дверь приоткрылась, и на площадку — с опаской, словно в ожидании налогового инспектора — выглянула пожилая массивная женщина.
— Вы хозяйка пансиона?
— Я управляющая, — поправила она меня. — Свободных комнат до осени не предвидится.
— А я совсем по другому вопросу. Меня прислал к вам мистер Уичерли.
— Отец пропавшей девицы? — переспросила она, помолчав.
— Именно. Мы рассчитывали узнать у вас кое-какие подробности. Можно войти?
Она оглядела меня с ног до головы без всякого энтузиазма. Чувствовалось, что от жизни она давно уже не ждала ничего хорошего.
— У меня со студентками хлопот почти не бывает. Можно сказать, вообще не бывает. А вы случаем не из полиции?
— Я — частный сыщик. Зовут Арчер. Пожалуйста, расскажите все, что вам известно про Фебу Уичерли.
— Я ее толком не знала. Моя совесть чиста.
Совесть чиста, а в дом не пускает.
— Вы бы лучше к администрации колледжа обратились.
Если пропадает студентка, отвечают они, а не я. Подумать только, сбежала неизвестно куда и неизвестно с кем! Я тут ни при чем, она и жила-то здесь всего два месяца, даже меньше.
— Как она себя вела?