— Огласите весь список, пожалуйста, — я попыталась найти в себе силы шутить, но мои мысли были заняты серьезными размышлениями: что же за мегера эта Вероника и как мне с ней поладить?
— Намистин Семён Романович — муж; Хосе Игнасио, Вислюков Ян — бывшие любовники; Дифирамбов Элфи — нынешний.
— А кто такой Вислюков Ян? А то вдруг я случайно встречусь с ним на улице, а он окажется персоной под запретом, а я, не зная этого, заведу с ним разговор, а Вероника потом будет упрекать меня в посягательстве на её собственность.
Каллиста Зиновьевна рассмеялась.
— Местный пьяница! Вы его сможете отличить по неопрятной бороде, мятой одежде и утреннему перегару. Когда он пьян, то на каждом углу кричит, что любит Веронику и грозиться раздавить Семёна как жалкого таракана. Я бы к нему не стала никого ревновать, но Вероника особа со странностями. Первую учительницу она выгнала именно из-за Яна, но тогда он еще не спился окончательно. Кстати, вы первая, кому она не выделила одну из своих комнат, но так для вас будет даже лучше — больше свободы, и мне заодно будет с кем поговорить. — Она заметила моё удивление и добавила, смеясь: Яна не бойтесь — по-моему, его угрозы убить Семёна — просто трёп алкоголика.
Вот так новости! Ну что же, я отдохнула, наелась, наслушалась предостережений, а, между прочим, вечер приближался, и красноватое солнце уже катилось к горизонту, предвечерними лучами касаясь черепицы поместья Намистиных.
— Каллиста Зиновьевна, — сказала я со всем уважением, — я приму к сведению всё, что услышала от вас, а сейчас мне нужно идти знакомиться со своими учениками и Вероникой Наумовной. — Я встала из-за стола и предложила перед уходом вымыть посуду, продлив еще на несколько минут наш диалог вопросами о Хосе Игнасио. Мне было интересно, что с ним случилось — ему ведь не шестьдесят лет, чтобы мужские силы покинули его, но Каллиста Зиновьевна сказала, что это длинная история, и она расскажет мне её вечером, когда я вернусь от Намистиных.
Un vu moeux que cent entendus.
Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Я протерла испачканные дорожной грязью ботинки сначала сухой салфеткой, затем влажной, и в чистой обуви направилась к поместью Намистиных.
Издали я приметила во дворе стройную блондинку в светло-голубых джинсах и расстегнутой синей куртке, из-под которой выглядывал объёмный жёлтый шарф. Она наклонилась и игралась с кавказской овчаркой: то взъерошивала шерсть на холке, то просила дать лапу, и упитанная крупная собака подчинялась, высовывала длинный розовый язык и лизала руки блондинке. Мне не пришлось воспользоваться звонком, имеющимся справа от ворот, как раз возле почтового ящика в форме хлебницы, но не из дерева и не из пластика, а из серебристого металла. Овчарка учуяла приближение чужих шагов и метнулась к воротам. Груда мышц на длинных ногах испугала меня не на шутку — с детства боюсь крупных породистых собак, к тому же метровый забор для овчарки разве преграда? Я остолбенела, затаив дыхание.
— Арабель, к ноге! — крикнула блондинка и рванула догонять овчарку. Схватив за ошейник, девушка утихомирила её прыть, но к моему удивлению не собиралась загонять эту устрашающую махину с тигриными клыками в вольер, а вместе с ней пошла мне навстречу и с невинным личиком распахнула передо мной кованую калитку.
Сердце у меня от испуга в пятки ушло, но, глядя в лучистые глаза девушки, на естественный румянец и губы, расплывшиеся в доброжелательной улыбке, я старалась не думать о собаке. Передо мной стояла красивая девушка, и её приятная внешность ни за что не заставила бы меня подумать о ней как о мегере, безнравственной и жестокой особе — она излучала позитивную энергию, как лампочка в безлунную ночь — желанный свет. Чистая матовая кожа, мягкие черты лица, явственный контур чувственных губ, шелковистые локоны и голубые глаза, обрамленные подкрашенными длинными ресницами.
— А вы должно быть Дарья Леонардовна? — услышала я сквозь гул собственных мыслей мелодичный чистый голос, и растеряно улыбнулась в ответ. — Мы вас ждем, — продолжила она, — проходите!
— А как же собака? — вздрогнула я, когда та коснулась влажным носом моих пальцев.
— Арабель не кусается! — Услышала я в ответ. — Она умная как человек! Если чужой входит во двор с кем-то из своих, то и Арабель воспринимает чужого как своего.
Как бы там ни было, но слово «чужой» овчарка воспринимала насторожено. Я посмотрела ей в глаза — спокойные, цвета крепкого чая, и заговорила ласково:
— Арабель, какое у тебя красивое имя! Мы с тобой подружимся? — и она завиляла хвостом, как Дружок Каллисты Зиновьевны.
— Вот видите, не такая она и страшная! Проходите, Вероника уже три часа выглядывает вас, — сказала блондинка, и я поняла, что это милое создание вовсе не хозяйка дома. — Меня зовут Эмма; я подруга Вероники, — объяснила девушка.
— Очень приятно, — пробормотала я, и мы пошли через аллею к поместью.
— Когда всё зацветет, вы не узнаете это место! — воодушевленно лепетала Эмма. — А как пахнут липы в июне! Да, что там липы! В лесу сейчас столько цветов! А если солнечная погода продержится и дальше, то через неделю там будет сказочный рай! Вы обязательно должны сходить на прогулку в сторону леса. В глубь можно не идти, если боитесь диких животных, а цветов и на полянах перед лесом хватает. Главное, не упустить время!
— Я с удовольствием прогуляюсь по здешним местам! — подхватила я. — Ваш посёлок окружен такими красотами, что грех не взять фотоаппарат и не запечатлеть эту красоту в снимках.
— Вы еще и фотограф?
— Любитель! — призналась я, не вдаваясь в подробности.
Арабель сопровождала нас до ступеней у центрального входа, потом свернула в сторону и исчезла из поля зрения.
Пять невысоких ступеней, и мы на крыльце с навесом; вытерли ноги о ковер непонятного цвета, и вошли в дом. Первая комната была просторной раздевалкой со шкафом-купе для верхней одежды и полками для обуви в виде двухъярусных лавочек. Эмма присела расшнуровывать кроссовки, и я последовала её примеру.
В зеркалах шкафа отражались идеально оштукатуренные и выкрашенные в теплый розовый цвет стены, напольная ваза с золочеными розами и ветками папоротника, словно взбрызнутыми утренней росой. Эта мнимая роса блестела в лучах лампочек разбросанных по потолку как звезды по небу. На полу лежал мягкий красный ковер, чистый как новый.
Мы перешли в другую комнату, роскошную, выполненную в красно-золотых тонах. Посредине — лестница на второй этаж: широкая, с закругленными перилами, черно-золотыми коваными цветами, виноградными лозами. Красная дорожка — как же иначе?! По бокам гипсовые статуи древнегреческих богинь с амфорами и арфами у ног. На стенах осенние пейзажи в позолоченных рамках, на старинном комоде — опять ваза с искусственными цветами и семейные фотографии.
Эмма повела меня в правое крыло, в гостиную с кожаным белым диваном и креслами, словно наспех укрытыми желто-молочными накидками с великолепными выбитыми узорами тропических пальм на фоне скалистых берегов океана. В углах у окон стояли высоченные солидные фикусы; окна застилали легкие гардины; с потолка лился мягкий приглушенный свет; на стеклянном столике между диваном и креслами в вазе пестрели яблоки, бананы и мандарины; и стояла пустая бутылка и два коньячных бокала. Эмма смущенно убрала со стола посуду:
— Присаживайтесь, Вероника сейчас спуститься, — сказала она, и оставила меня наедине с молчаливой мебелью, кричащей, однако, о благосостоянии Намистиных.
Femme querelleuse est pire que le diable.
Злая баба в дому — хуже черта в лесу.
На фоне бледно-желтых стен выделялись и белые книжные полки, где помимо книг пылились различные безделушки: сувениры, шкатулки, коллекция часов, глобусы, подзорная труба, фигурки солдатиков. Словом, всё выглядело так, будто Вероника все старинные вещи затолкала в эту стенку-шкаф со стеклянными дверцами, и на полках творился безвкусный хаос. Не успела я об этом подумать, как в комнату с надменным видом вошла пухленькая брюнетка.
На этот раз передо мной предстала Вероника собственной персоной. Пышногрудая, с округлыми бедрами, округлость которых подчеркивало элегантное обтягивающее платье, отлично вписывающееся в обстановку дома, этого старинного поместья, сохранившего от старины лишь груду бесполезных вещей, захламляющих внушительную библиотеку. Я поднялась; Вероника незамедлительно преодолела расстояние от входа до дивана, и мы, стоя лицом к лицу, на мгновение застыли, сканируя каждая своего оппонента. Уверена, Вероника так же тщательно рассмотрела меня, как и я рассмотрела её — буквально до расширенных пор на крыльях носа.
Красавицей я бы Веронику назвала с очень большой натяжкой. Отталкивающими были её тонкие губы. Точнее верхняя. Вероника её подрисовывала карандашом выше естественного контура и жирно смазывала блеском, придавая мнимую пухлость. Кожа провисала, и образовывались носогубные неприятные складки. Пудра придавала лицу бархатистый вид, и глаза, как у Арабель, цвета крепкого чая, тоже казались бархатными. У нее был строгий взгляд, но, когда она улыбнулась и протянула мне руку, представившись, её лицо стало добрее, симпатичнее, и даже верхняя губа не такой уж и непривлекательной. В другой руке она держала конверт, взмахнув которым, предложила обсудить дела:
— Надеюсь, ваше репетиторство благотворно повлияет на моих мальчуганов. У вас большой опыт в этом деле, и мне бы хотелось, чтобы Филипп и Кирилл с отличием закончили шестой класс. Времени не так то и много — полтора месяца, поэтому, как мы с вами условились в электронной переписке, до конца мая вы будете проводить уроки ежедневно, кроме воскресенья, по два часа в день. Возьмите, — она всунула мне в руки конверт, — это аванс. Думаю, деньги вам не помешают. Теперь относительно выбора одежды: забудьте о юбках, оголяющих икры, — в моём доме вы должны появляться только в длинной юбке. Если у вас в гардеробе таковой нет, то завтра же поезжайте на школьном автобусе в город и выберите себе что-либо скромное и неброское, пожалуйста.
— У меня есть длинная юбка. Не волнуйтесь, Вероника, завтра я буду в ней, — ответила я, соглашаясь на эту странную прихоть.
— Называйте меня "Вероника Наумовна", и я тоже буду к вам обращаться по имени-отчеству, — прозвучало требовательно и резко, — я не терплю фамильярности.
— Конечно, Вероника Наумовна, простите, я с вами полностью согласна.
— Так вот, — продолжила она важным тоном, — надеюсь, между нами не возникнет разногласий, и ваше репетиторство продлиться пока Филипп и Кирилл не получат золотые медали. Должна вас предупредить еще об одном важном условии, — она интригующе замолчала, а я уже перебирала в голове различные варианты, связанные по наставлению Каллисты Зиновьевны с её мужчинами. — Я не потерплю посягательства на мою собственность: будь то чайная ложка или мой муж. Если я узнаю, что кто-то позарился на моё, тому будет не сладко.
— Я никогда не возьму чужого, — заверила я, а сама сжалась от неописуемого отвращения. Мне не понравился тон, слова, манера задирать нос, и я почувствовала себя такой жалкой, что никакие пейзажи здешних мест не могли развеять моё расстройство.
В эту минуту в гостиную вошла Эмма и привела с собой двух светловолосых мальчишек двенадцати лет, ничем не похожих на Веронику. Они были опрятно одеты и держались сдержанно, хотя, скорее всего, прилагали немало усилий, чтобы не шуметь и не дурачиться. Я увидела в их серых глазках озорные огоньки, когда они сели на диван и украдкой поглядывали на меня. Баловни! — охарактеризовала я их, и была права, но в первый день они вели себя как подобает воспитанным детям, и Веронике не пришлось краснеть, успокаивая их угрожающими криками.
— Меня зовут Дарья Леонардовна, — представилась я и вскользь прощупала почву, так сказать, выяснив уровень знаний моих учеников, задав всего несколько вопросов на французском языке и предложив решить легкий пример по математике на тему распределительного свойства умножения.
Отвечал только Филипп, причем — грамотно, а вот Кирилл — смеялся, казалось, собственной несмышлености. Вероника и Эмма не спускали с нас глаз, но я не терялась и предложила мальчикам устно решить задачу с помощью уравнения. Мы бурно обсуждали решение, Кирилл скакал по дивану мячиком, Филипп выстраивал логическую цепочку, Вероника подсказывала, воображая себя великим математиком, а Эмма по её просьбе пошла заваривать чай. Странная дружба, не находите? — Вероника использовала подругу как прислугу.
Эмма вернулась с подносом. На нём — пять чашек на блюдцах, сахарница, конфетница, ложки. Мальчишки первыми накинулись на сладости, ухватили по чашке чая и наперебой хвалились, с какой начинкой кому попалась конфета.
— Сколько вам сахара? — Спросила Эмма, а не Вероника, и взяла в руку чайную ложку. Чайную ложку! С того дня я всякий раз, когда вижу чайную ложку, вспоминаю Веронику, и чтобы не вспоминать о ней, пью чай без сахара.
— Я слышала, что чай полезнее пить не сладким! — вдруг выдала я, — мне без сахара!
Разговор не клеился. Если бы не дети, я бы поспешила покинуть это богатое поместье, но вдруг Вероника спросила о Хосе Игнасио, прервав молчание:
— Что Хосе Игнасио вам рассказывал обо мне, когда вы стояли у ворот?
— У ворот? — переспросила я, — ах, да! О вас ничего — он сказал, что у деда вашего мужа были золотые руки. — Ответила я честно. Меня позабавил её вопрос, но я не выдала себя, изображая недопонимание.
— Как? И больше ничего? — вскрикнула она с нескрываемым негодованием. — Вы прибыли одним поездом? Как вы познакомились? — спросила она мягче.
— В поезде, — ответила я коротко, побаиваясь её реакции.
— Так, Филипп, Кирилл, идите в свою комнату! — скомандовала она. Дети беспрекословно подчинились и оставили нас втроём. — Я была бы вам очень признательна, если бы вы рассказали мне кое-какие подробности вашего путешествия. Хосе Игнасио упоминал моё имя? Ведь упоминал же! Я не верю, что он ни словом не обмолвился обо мне. — По-моему, в ней говорила влюбленная женщина, и меня удивляло, как она может жить с одним, встречаться с другим и думать о третьем.
— Да, упоминал, но с большой неохотой. Я не знаю, что между вами было, это не моё дело, но воспоминания о вас всякий раз сопровождались грустью на его лице, — ответила я, сомневаясь, что поступаю правильно.
— Всякий раз! — воскликнула она. — Значит, он неоднократно говорил обо мне?!
— Я рассказала, что вы мой работодатель, таким образом, мы и затронули ваше имя.
— Вы не хотите говорить, — заключила Вероника. — Не влюблены ли вы случайно в нашего молодого терапевта? — прозвучало с укором.
— Он слишком молод для меня! — уверила я.
— Любви все возрасты покорны, — сказала она, не сводя с меня глаз. — Если увидитесь с ним, передайте ему… хотя нет, не стоит. — Она замолчала, и я заторопилась попрощаться.
Эмма любезно провела меня через двор, не упоминая имени ни Вероники, ни Хосе Игнасио, — лишь спросила: «Как вам Филипп и Кирилл? Правда, милые сорванцы?!», на что я ответила, что могу подобрать ключики к любому ребёнку, и эти сорванцы будут с удовольствием учиться, соперничая друг с другом.
Арабель вальяжно обходила свои владения, а из-за дома доносился грозный лай другой овчарки. Её редко выпускали из вольера, так как у неё не было разделения на своих и чужих — она признавала лишь Намистина Семёна Романовича и поскольку могла даже перепрыгнуть через забор, сидела за решеткой. Так сказала Эмма и, пожав мне руку на прощанье, добавила:
— Семён целыми днями или в лесу косулей кормит, или в боулинге шары катает, но думаю, завтра вы увидите и нашего знаменитого главу семейства!
Aimer n'est pas sens amer.
Полюбив, нагорюешься.
С сумбурными мыслями я пошла по дороге; хотела зайти в магазин, купить продуктов; подумала, что Каллиста Зиновьевна наверняка выделит мне полочку в холодильнике, но мысли о Намистиных не хотели покидать мой уставший мозг. Что имела в виду Эмма, говоря «знаменитый глава семейства», чем он знаменит? Боулинг в этой глуши — ну не диво ли?! И эта Вероника с расспросами о Хосе Игнасио — «Санта Барбара» какая-то!