— Черномазая! Эти проклятые пакистанцы уже до Би-би-си добрались.
А что в этом плохого?
— Может, она вовсе и не из Пакистана, — невольно вырвалось у меня.
У Джас брови полезли на лоб, под самую розовую челку. Папа переключил канал. Там шел мультик.
— Что ты сказал? — тихо спросил он, а у самого даже костяшки побелели, так он сжал пульт.
— Ничего, — ответил я.
Папа кивнул:
— Я так и думал. — И бросил взгляд на урну.
Когда Сунья накинула на голову простыню, у меня отлегло от сердца. Она вырезала две круглые дырки для глаз и одну длинную, как сосиска, для рта, но в прорезях совсем не было видно, какого цвета у нее кожа.
— Классный костюмчик, — сказал я, а она ответила:
— У тебя тоже.
Ну, положим, мой выглядел диковато, потому что бинтов мне не хватило и пришлось взять розовую туалетную бумагу.
— Только бы дождь не пошел, — сказал я.
Сунья хихикнула:
— А то тебя смоет!
За три часа мы обошли все до единого дома в округе и набили конфетами два большущих пакета. А потом устроились под каштаном, чтобы все это слопать. Кругом было черным-черно, только небо сверкало миллионами звезд. Они походили на крошечные свечки, и на одну секунду мне подумалось, что они зажглись специально для нас с Суньей, ради нашего волшебного пикника. Мы столько смеялись, что у меня бока заболели. Наверное, это был лучший день в моей жизни. Я так и хотел сказать Сунье, но побоялся — еще подумает, что я нюня. Поэтому сказал только:
— Тот дядька…
И мы снова зашлись от хохота. Он последний потребовал проделку, и я вытащил из-за спины водяной пистолет. Дядька пригнулся, а ничего не было! Сунья называет это отвлекающим маневром. То есть мой пистолет отвлек его от настоящей проделки — это когда Сунья швырнула в дом бомбу-вонючку. Но дядька-то ничего не заметил, потому что зажмурился в ожидании воды! Тогда Сунья крикнула: «Попался!» И дядька захлопнул дверь у нас перед носом. Только мы не ушли, мы подкрались к окну и заглянули в холл. Дядька сел на диван. Через минуту он наморщил нос. Через десять секунд откинул назад голову и принюхался. А еще через десять принялся изучать подметки башмаков. Решил небось, что вляпался в собачьи какашки. Сунья зажала мне рукой рот, потому что я слишком громко прыснул. Пальцы у нее были ледяными, но мои губы словно обожгло.
— Почему ты ходишь в этом? — прошамкала Сунья с набитым конфетами ртом.
— Потому что я мумия, а мумии с ног до головы забинтованные, но у меня бинты кончились, вот и пришлось…
Она покачала головой.
— Я не про обмотки твои, — она ткнула в туалетную бумагу, — а про это. — Сунья коснулась моей футболки с пауком.
— Я же супергерой! Я сражаюсь с преступниками.
Она вздохнула, от нее пахло газировкой. Сквозь дырки в простыне на меня смотрели блестящие-блестящие глаза, они были ярче, чем все звезды на небе.
— Нет, правда, почему ты в ней ходишь? — Она подтянула колени к груди, положила на них подбородок и принялась лизать леденец на палочке. Медленно-медленно, как будто времени у нее целая куча и она готова слушать меня сколько угодно.
Я открыл рот, и… ничего не получилось.
Когда мы уезжали из Лондона, папа битый час пытался протолкать свой шкаф в дверь спальни. Клал его на бок, перекувыркивал вверх ногами, наклонял то в одну сторону, то в другую — шкаф не пролезал. Слова «мама», «шашни», «папа», «пьянство» — они как тот шкаф, слишком большие, не пролезают. Как ни старался, я не мог пропихнуть их между зубами.
От леденца уже почти ничего не осталось, когда я наконец выдавил:
— Просто мне эта футболка нравится, вот и все. А ты почему носишь эту штуковину на голове? — спросил я, чтобы поменять тему.
— Хиджаб, — сказала Сунья.
— Хи… что?
— Хиджаб. Так это называется.
Я повторил слово несколько раз. Классно оно звучало. А потом мне вдруг взбрело в голову: что бы сказал папа, если б увидел, как я сижу с мусульманкой, переодетой привидением, и слушаю мусульманские слова? И я даже знал, что он скажет. Мало того — я буквально видел, как он это скажет, видел его сморщившееся лицо, полные слез глаза, урну в дрожащих руках.
Я встал. Меня уже тошнило от конфет. В пакете их еще навалом осталось — я съел только четвертую часть, — но я шмякнул пакет Сунье на колени:
— Забирай, я пошел домой. — И, нога за ногу, прочь, срывая с себя бинты и туалетную бумагу.
С одной стороны, мне больше не хотелось дружить с Суньей, а с другой — ужасно хотелось, чтобы она меня догнала и спросила: «Ты чего?» Я доплелся до поворота. Еще пять шагов — и я скроюсь из виду. Стараясь не оглядываться, приостановился, но моя собственная шея меня не слушалась — взяла и, сам не пойму как, повернулась назад. А сзади Сунья — бежит за мной вприпрыжку.
— Ты что, боишься, Человек-паук? — спросила она. — Супергерои так не удирают.
Стоило Сунье со мной поравняться, как я ускорил шаг, будто хотел обогнать ее. На самом деле я и хотел и не хотел этого.
— Ничего я не боюсь, — буркнул я. — Просто опаздываю. Папа сказал, чтоб я был дома к восьми.
Она сунула мне в руки пакет:
— Эх ты, врун несчастный! Давай меняться — твою кока-колу на мою шоколадную мышь?
Из-за поворота ударил свет фар. Я узнал машину. Схватил Сунью за руку. Спрятаться! Где бы спрятаться? Папа уже тормозит. Сердце стучало как бешеное. Вокруг ни домов, ни заборов. Укрыться негде!
— Ты что? — удивилась Сунья.
Я хотел крикнуть: БЕГИ! Но было уже поздно: скрипнули тормоза, с жужжанием опустилось стекло, и машина остановилась прямо рядом с нами. Папа высунулся в окно и уставился на нас. Я отпустил руку Суньи.
— Конфеты или проделка? — Я вытянул руки, как зомби, состроил рожу, как у мертвеца, и забубнил гробовым голосом: — Конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка…
Во что бы то ни стало надо было отвлечь папино внимание! Сунья еще не успела скинуть свою простыню, если папа не станет приглядываться, он, может, и не заметит, что привидение — мусульманка.
— Кто это с тобой? — буркнул папа.
Я и глазом не успел моргнуть, тем более придумать какое-нибудь английское имя, а Сунья уже отозвалась:
— Я Сунья.
И папа вдруг улыбнулся!
— Очень приятно, — ответил он. От него пахло пивом. — Вы с Джеймсом учитесь в одной школе?
Сунья затараторила:
— Мы учимся в одном классе, и сидим за одним столом, и у нас все общее — и конфеты, и секреты!
Папа удивленно шевельнул бровями, но по лицу было видно, что он доволен.
— Надеюсь, ты тоже славно потрудилась, — пошутил он.
Сунья засмеялась и сказала:
— Само собой, мистер Мэттьюз!
А я таращился, таращился на папу, который улыбнулся мусульманке и предложил подвезти ее домой.
Мы пристегнули ремни. Мой ремень так меня зажал, даже жарко стало. Если родители Суньи во дворе, или если у них отдернуты шторы, или если они выбегут на улицу сказать спасибо, папа увидит их смуглую кожу и взбесится. Машина виляла по дороге, и я все думал про те ролики по телевизору — про вождение в нетрезвом состоянии. Там в конце все всегда умирают. У меня на душе кошки скребли: зачем только я разрешил Сунье сесть в машину, когда папа явно перебрал лишнего. А Сунья преспокойненько жевала конфеты и болтала без умолку. Я по голосу слышал, что она улыбается, как будто у каждого ее слова была радостная мордашка. Она говорила, что всю свою жизнь живет в Озерном крае, что папа у нее доктор, а мама ветеринар, что у нее два брата — один заканчивает школу, а другой учится в Оксфорде.
— Толковая семья, — уважительно отозвался папа.
— Вон тот дом справа, — показала Сунья, и мы притормозили у больших ворот.
За шторами горел свет, но на улице никого не было.
— Спасибо, что подвезли, — сказала Сунья, выскакивая из машины и размахивая своим пакетом. А я только и видел, что ее смуглые пальцы, и молился, как никогда горячо, чтобы папа не заметил.
Но он улыбнулся и сказал:
— Всегда пожалуйста, милая.
И Сунья убежала в развевающейся на ветру белой простыне.
Папа развернулся и поехал в обратную сторону. А я смотрел в заднее стекло и видел, как Сунья скрылась в воротах. Папа глянул на меня в зеркало заднего обзора:
— Она что, твоя подружка?
Я покраснел и сказал:
— Еще чего.
А папа засмеялся:
— А было бы здорово, сынок. По-моему, Соня хорошая девочка.
И мне вдруг захотелось заорать во все горло: ЕЕ ЗОВУТ СУНЬЯ, И ОНА МУСУЛЬМАНКА! Просто чтоб услышать, что он на это скажет. Я ведь отлично понимал: если бы папа увидел Сунью в хиджабе, а не в дурацкой простыне, он бы не счел ее хорошей девочкой. Ни за что на свете.
9
Сегодня утром мы занимались в библиотеке. Я взял книжку про викторианцев. Там говорилось, что в старые времена женщины сидели дома и воспитывали детей, а на работу не ходили и никогда не бросали своих мужей, потому что получить развод было трудно и очень дорого. Я как раз подумал: вот было бы здорово жить в Викторианскую эпоху, и тут у меня на спине оказалась чья-то рука. Я был уверен, что это Дэниел, и как заору: «Миссис Фармер!» — хотя там была табличка «Ш-ш-ш! Это библиотека».
А она спрашивает:
— В чем дело?
Я говорю:
— Он щиплется!
Но рука была директорская. Директор хмыкнул и вытолкал меня в коридор, а миссис Фармер пробурчала вслед:
— Пора бы научиться уважать старших, молодой человек.
Директор воззрился на меня сверху вниз, я мог заглянуть ему прямо в ноздри. Как, интересно, он дышит через такие заросли?
— Какие-нибудь дела на завтра есть? — спросил он.
Я говорю:
— Нет.
А он:
— Теперь есть. В футбольной команде освободилось одно место. Грэг Джексон получил травму.
Джас сказала, что умрет, но придет. Она полагает, что победный гол забью именно я. Во-первых, гороскоп на эту неделю у меня самый что ни на есть положительный, а во-вторых, мои волшебные бутсы сделают меня таким же ловким, как Уэйн Руни. Я спросил папу, придет ли он, а он в ответ рыгнул. Не знаю, это «да» или «нет»?
Отбор в футбольную команду прошел месяц назад. Я старался изо всех сил, но до мяча почти ни разу не добрался. Я играл полузащитником на левом крае, а потом в центре. Не так чтобы очень, но, по-моему, сносно. Накануне того дня, когда должны были объявить состав команды, я всю ночь крутился в постели, словно под простыню ко мне залезла сотня ежиков. К утру мне уже казалось, что у каждого ежика завелось еще по десятку шустрых детишек. Директор сказал, что список команды будет вывешен возле его кабинета на большой перемене. Значит, еще целых два урока ждать. На английском мы писали стихи на тему «Моя прекрасная семья». Кроме рифмы «прах — страх» мне ничего в голову не лезло, а так как миссис Фармер считала Розу живой, я и этого не мог использовать. На математике мы занимались дробями. Обычно у меня с ними все в порядке, но ежики в башке опять начали свою чехарду и распугали все мысли.
Миссис Фармер объявила:
— Можете идти на улицу, только оденьтесь.
Дэниел и Райан дунули на площадку, даже не удосужившись взглянуть на список. А чего им? В прошлом сезоне из всех пятых классов только их двоих и выбрали. Мне не хотелось, чтоб все видели, что я смотрю. Я пошел в библиотеку и взял с полки первую попавшуюся книгу, а сам не мог отвести глаз от листка бумаги на доске объявлений. Одиннадцать имен значились на нем, а в самом низу — три запасных. Я подобрался ближе, насвистывая то, что пришло на ум. А пришла мелодия «Ты — мои крылья», потому как в эти выходные папа без конца крутил ее по дороге к морю.
Имена были написаны жуткими каракулями, не прочтешь. Я подступил еще на шаг. Теперь можно было разобрать большие буквы в начале имен. Там было два «Д». На негнущихся ногах я двинулся вперед, все еще вытянув губы трубочкой, хотя уже не свистел. Прочитал седьмое имя. Джеймс.
Джеймс. Джеймс Мэттьюз. Пятый класс. Я даже не запасной!
Я как угорелый помчался на площадку. Ногой отшвырнул дверь, кубарем скатился по ступенькам, лихо завернул за угол и со всего маху врезался в Сунью. Библиотечная книжка взвилась в воздух и шлепнулась на песок. Сунья подняла ее, взглянула на обложку. Там крупными черными буквами значилось: «Чудо моей жизни: книга про яйцеклетки и сперматозоиды, про роды и новорожденных». Сунья прыснула со смеху. Я выхватил у нее книжку.
Вечером мы с Роджером устроились на подоконнике и я все ему прочитал про чудо моей жизни. Они там рассусоливали про то, какой я особенный и неповторимый, потому что был только один шанс из миллиона триллионов, что я стану самим собой. Если б тот самый папин сперматозоид не встретился с той самой маминой яйцеклеткой в то самое мгновение времени, я был бы не я, а кто-то другой. И это называется чудо? Скорее уж невезение.
* * *
— Да не будешь ты выглядеть дураком! — Сунья застукала меня перед раздевалкой. Я стоял и трясся от страха, не в силах заставить себя открыть дверь. — Ты же Человек-паук!
Я хотел было возразить, что Человек-паук не занимается спортом, но промолчал. Она же от души пыталась меня ободрить.
— И потом, у тебя волшебное кольцо.
Я взглянул на изоленту, обмотанную вокруг среднего пальца, тронул белый камушек.
— Ты отлично справишься, — улыбнулась Сунья.
Я глубоко вдохнул и толкнул дверь.
До того как его исключили на три дня, капитаном был Дэниел. Теперь он с черной завистью наблюдал, как директор обсуждает с Райаном тактику предстоящего матча. А Райан стоял, важно сложив руки, и кивал как заведенный. Мяч лежал возле его ног, словно он так с ним и родился. Дэниел сидел на лавке; лицо злое, правая нога дергается. Увидел меня и покачал головой: мол, как это меня пропустили в раздевалку, не говоря уж о команде. Я и бровью не повел, открыл мешок для физкультуры и вытащил трусы.
На полу стопкой лежали спортивные рубашки, я выбрал себе с длинными рукавами, чтоб прикрыть свою футболку с пауком.
Директор велел нам встать в кружок, два мальчика с двух сторон положили мне руки на плечи. Я даже губу закусил, чтоб не расплыться в улыбке.
— Это самая важная игра нынешнего спортивного сезона, — начал директор, и все смолкли. Аж дыхание затаили. И глаз не сводили с директора. — Если сегодня мы одолеем Грасмир, то выйдем на первое место. (Я обвел глазами команду, и у меня даже сердце заныло, так захотелось победить.) Некоторые игроки основного состава отсутствуют, но мы должны сделать все от нас зависящее вместе с нашими запасными, — продолжал директор, а меня вдруг жутко заинтересовал пол, и я принялся его разглядывать. Директор что-то еще говорил, не помню что.
Родители, бабушки и дедушки собрались у края поля. Среди множества русых, черных и рыжих голов в глаза бросались три головы: одна розовая, одна зеленая и одна в желтом хиджабе. Пока мы поджидали другую команду, я старался держаться как бывалый спортсмен: помахал руками, попрыгал на месте (ноги в стороны, руки вверх), пробежался взад-вперед по левому краю, даже сделал вид, будто веду мяч, хотя никакого мяча у меня не было.
Наконец прибыла команда Грасмир. Судья скомандовал:
— Капитаны в центр поля.
Райан шагнул вперед, а Дэниел от зависти стал пунцовым.
— Орел, — сказал Райан.
— Нет, решка, — покачал головой судья.
Значит, вводить мяч в игру будет другая команда. Раздался свисток, и начался мой первый футбольный матч, где я не был вратарем.
Первые три раза, когда я получил мяч, у меня его сразу отобрали. Парень, который меня прикрывал, выглядел на все тринадцать — у него даже имелся пушок над верхней губой и кадык такой величины, что его следовало бы назвать не адамовым яблоком, а адамовой дыней. Сильный парень, упрямый, и от него пахло дезодорантом, как от взрослого. Через пять минут у меня все ноги были в грязи, колено, по которому меня лягнули, саднило, пальцы в тесных бутсах онемели, но в жизни еще я не был так счастлив! Мой защитник был крупным, но неповоротливым, я с легкостью его обходил.