Андрей ВОРОБЬЕВ, Михаил КАРЧИК ДЕЛО О ПРОДАЖЕ ПЕТЕРБУРГА
Пролог
День обещал выдаться удачным, но все испортила водочная бутылка. Леонид Бананов, вышедший из ванной с песней на устах, споткнулся о пустую посудину и растянулся в коридоре. Песня осталась недопетой.
Он долго сидел на полу, потирая ушибленное колено. «Так ведь можно и насмерть! Что за жизнь собачья? По своей квартире не пройти. Надо бы весь этот стеклянный хлам за окошко, да поскорей». Однако Лелик решил не хулиганить. Окно выходило на Московский проспект, и кто-нибудь из прохожих-проезжих мог оказаться под стеклопадом. Тогда как? Сложить в рюкзак с полсотни пустых бутылок, накопившихся за последние три месяца, и снести их в ближайший пункт приема не хотелось. Негоже журналисту одного из престижных изданий Петербурга, с ежемесячным доходом в тысячу баксов, стоять рядом с бомжами, передавая грубому продавцу стекляшку за стекляшкой. Да и лень.
Казалось, проще всего вынести всю стеклотару на лестницу. Но Бананов знал — бутылки сразу же станут добычей дворничихи, моющей сейчас ступени. С ней Лелик основательно поссорился года два назад, когда мчался по лестнице вниз и сбил ведро с грязной водой. Извиниться времени не было. Теперь, при каждой встрече, дворничиха замахивалась на него шваброй.
Еще раз выругавшись из-за того, что такую простую проблему никак не решить, Бананов включил чайник и сел на табуретку, ожидая, когда тот вскипит. Чай уже был заварен, когда в квартире раздался звонок. Удивленный Лелик подошел к двери. Гостей в эту пору он не ждал.
— Добрый день. Посуду сдать не хотите? — послышался голос, который можно было назвать приятным.
— Не… — машинально начал Бананов, тут же сообразивший, что на грязной лестничной площадке стоит решение его проблемы. — Хочу, хочу!
На всякий случай он заглянул в глазок. Перед дверью стояла высокая девица в грязной куртке. Возле ее ног красовалась пустая картонная коробка.
«Вроде, ничего. Если будет придираться, что бутылки в пыли, можно будет ей сказать: “Могла бы принцесса лучше распорядиться своей мордашкой, да и остальным. На Старо-Невском”. Конечно, скажу, когда она мне деньги за посуду отдаст».
Думая таким образом, Лелик торопливо защелкал замками: как бы девица не приняла его первую реакцию за окончательный отказ!
Его опасения оказались напрасными. Девица никуда уходить не собиралась. Она осторожно вошла, тщательно вытирая ноги (видно, недавно крепко шуганули в другой квартире) и вежливо обратилась к хозяину:
— У вас много стеклотары?
— Вам не унести, — отозвался Бананов, попутно размышляя, правильно ли он поступил, обратившись на «вы» к этой полубомжихе.
Он вышел на кухню, где располагались главные залежи, и вытянул на середину ящик, доверху наполненный сосудами из-под водки и коньяка. Это была лишь самая малая часть, остальная посуда валялась россыпью.
«Чего-то я забыл сделать, — подумал Лелик, по-прежнему восхищенный тем, как легко решилась такая гнусная проблема. — Ах, да, забыл закрыть дверь!» Он вышел в коридор. Девица была уже не одна. На пороге стоял парень во вполне приличной кожаной куртке. За его спиной виднелся еще один.
— Это наши грузчики, — пояснила гостья.
— Подождите на площадке, — ответил Бананов.
Больше он ничего сказать не успел, ибо события развивались стремительно.
Девица шагнула в сторону, вжавшись в стену, а «грузчик» бросился на Бананова. Тот от растерянности не успел даже поднять руку для защиты, как получил точный удар в челюсть. Лампочка, шкаф и другие принадлежности коридора дрожали перед глазами Лелика, пока мощные руки волокли его в глубь собственной квартиры.
Окончательно он пришел в себя уже в столовой, брошенным в кресло со связанными руками. Один из парней схватил телефон с журнального столика, и со всей силы грянул им о паркет. Потом нагнулся к Бананову. Тот же судорожно переводил взор с озверелой морды налетчика на его правую руку, ибо в ней был зажат нож.
— А ну, быстро, где у тебя?..
— Извините, это вы о чем? — пролепетал Лелик.
Острый конец клинка уткнулся ему в подбородок. Стало больно, и журналисту показалось, будто вниз, к кадыку, медленно сползает большая муха.
— Ты чего, зверенок, не понял, что ли? Сам знаешь.
— Жень, не торопись, — вмешалась в диалог девушка. — Отрежь ему сперва ухо.
«Гады, пронюхали, узнали! — в голове журналиста мельтешились мысли, как тараканы на прожариваемом противне. — Но как? И почему я их сам пустил? Может, я и на бутылку не случайно наступил? Нет, их не переиграть. Ни сегодня, так завтра. Ладно, сдаюсь! Придется отдать Сокровище. Лишь бы в живых оставили».
— Внутри дивана, коробка из-под искусственной елки. Там, на дне, папка.
Парень с ножом по-прежнему стоял возле Бананова, а его компаньоны ринулись к дивану. Лелик, взор которого был направлен в потолок, слышал, как они зашуршали разным хламом. Затем шуршание прекратилось — видно, посетители наткнулись на папку.
Потом раздалась ругань.
— Ты чего нам мозги компостируешь, дешевый лох?! — орал парень, размахивая открытой папкой, из которой на пол сыпались бумажки. — Я тебе сейчас это дерьмо в рот запихаю и подожгу!
— Жень, — осведомилась девушка, — неужели нам еще одного лоха резать придется?
— Придется, — согласился парень, которого звали Женей. — Слушай, ты, собачий аборт, у нас времени мало. Если мы у тебя меньше, чем на «полтонны» баксов не наберем, тебе не жить. Понял?
— Понял, — быстро пролепетал Лелик. Так быстро, что разбойники не успели бы уловить с трудом скрываемую им радость. — В столе, на верхней полке кошелек. И в буфете, там вложено в блокнот.
— Ну, смотри! — Женя угрожающе показал кулак. Однако радостные возгласы его напарника и девицы сообщили Бананову, что добыча обнаружена.
— Жень, тут «тонна» баксовых будет.
— Вали все в сумку. Потом разберемся.
Пока двое налетчиков складывали добычу, третий привязал Лелика к креслу и заткнул ему рот салфеткой с бумажного столика.
— Сиди тихо. Если вздумаешь заявить — писец!
Пленник ожесточенно закивал головой: что вы, никуда заявлять не собираюсь!..
Через минуту хлопнула дверь. Издали донесся топот: гости неслись вниз по лестнице.
Кляп разбойники засунули настолько неудачно, что Бананов без особого труда ухватился за кончик салфетки и вытянул ее. Дышать стало легче. Конечно, ситуация хреновая и придется помозговать, как выпутываться дальше. Но пока можно немного порадоваться.
Безусловно, денег жалко. В блокноте было восемьсот баксов. В кошельке — две-три тысячи рублей, Лелик не помнил. Судя по дребезжанью из буфета, утащили и серебряный набор. Ложки мелкие, чайные, правда, дореволюционные, но гости к нему гонять чаи ходили редко, так что с потерей придется смириться. Может, еще вынесли комбайн — «Панасоник». Все это дерьмо, по сравнению с тем, что он хранил в диване! Там было Сокровище, заботливо собранное и сохраненное за последние годы.
Скоро выборы в Законодательное собрание. Этим «отморозкам» (если они прежде не попадутся еще на каком-нибудь деле), как всем добропорядочным гражданам, будут совать в ящики бесплатные газетки. Перед тем, как порвать ее для туалетных нужд, кто-нибудь из них заглянет вовнутрь и хмыкнет: «Не фига себе делишки! Вот, оказывается, какие козлы эти депутаны и депутутки! Сколько наобещали, сколько наворовали. Какой кретин все это накопал?»
Это ты кретин, Женя, криминальный мальчик с немытыми руками! Ты со своим напарником и лярвой-наводчицей (пока он вытаскивал бутылки, девка, точно, успела бросить взгляд на квартиру и поняла — здесь поживиться можно) за месяц возьмете пять-шесть «тонн» баксов. Больше вряд ли, в навороченную квартиру ради десяти бутылок вас не пустят. Потом тебя прихватят и дадут на полную катушку, потому что такие, как ты, осточертели всем. Даже родной мамочке.
А журналист Бананов заработает через пару месяцев раз в пять побольше и будет спокойно пить чай в своей квартире, помешивая новой ложечкой. Даром, что ли, он собирал за эти годы все, что имело отношение к некоторым гражданам, имеющим привычку заседать в роскошном дворце на Исаакиевской площади?
В папке, весившей пару килограммов, было все. Копии распоряжений районных советов и районных администраций, товарные чеки, протоколы из вытрезвителей, выписки из архивов психдиспансеров и целая коллекция фотографий. На этих выборах не будет ни одного кандидата, чья фамилия не упоминалась бы в этой коллекции.
Конечно, все это можно отыскать по отдельности. Но долго и хлопотно. А здесь все собрано. Все ждет покупателя. Или покупателей. Говорят, раз в год стреляет и незаряженное ружье. Это ружье было заряжено, только провисеть на стене ему пришлось несколько лет.
Лелик криво усмехнулся и стал соображать, сможет ли он освободиться от веревок, не призывая на помощь соседей. Неплохо было и вызвать милицию. Глядишь, задержали бы, по горячим следам… Нет, менты сейчас заняты своими «чистыми руками», какое им дело до трех простых налетчиков? Ладно, пусть милиция сегодня отдохнет. Мы ее тревожить не будем.
* * *
С годами Расков начал замечать: иногда ему нравится отсутствие жены. Это напоминало детство. Самыми приятными днями были те, когда в школу надо идти к третьему уроку, родители уже на работе и можно встать на час позже, повалявшись в кровати с романом Дюма, неторопливо позавтракать, злоупотребляя вареньем, наболтаться по телефону с девчонкой, которую и так все равно скоро увидишь в классе.
Сейчас Леониду Павловичу Раскову, начальнику отдела уголовного розыска, было без двух лет шестьдесят. И все же он ловил себя на чисто детской радости, когда, проснувшись рано утром, вдруг вспоминал — Клава в Москве. Опять очередное заседание Фонда. А значит, раньше сегодняшнего вечера ее не ждать. Нет, он не конфликтовал с женой. Эта, довольно-таки неприятная, полоса их жизни осталась в прошлом…
Они ссорились вовсе не из-за поздних, иногда почти полночных, возвращений мужа. Клава прекрасно сознавала: не за бухгалтера вышла, так что если и пенять, то лишь на саму себя. Поэтому, обед всегда ждал его на плите. Но за обедом, особенно, когда для аппетита приходилось выпить рюмку водки, Расков начинал говорить о каких-то мелких и очень интересных обстоятельствах очередного дела. Поводы случались самые неожиданные. «Когда осматривали квартиру этого Пульмана, то на шкафу была фарфоровая пантера, такая же, как у нас… Какой проходимец! А на допросе выяснилось, что знаком с Басилашвили».
Потом он понял, что такие разговоры стали столь же неотъемлемым обеденным ритуалом, как рюмка холодной водки. Жена уже не ждала, когда он начнет рассказ, она сама начинала расспрашивать мужа. В те годы, когда самым длинным телефильмом были «Семнадцать мгновений весны», Клава каждый вечер наслаждалась сериалом «Из жизни сотрудника уголовного розыска».
Расков поймал себя на том, что рассказы становятся все длиннее и тут уже не обойтись без имен, дат, прочей оперативной мелочевки, которую не полагалось знать даже супруге начальника ГУВД. Он решил проблему просто, одним ударом, как десять лет назад бросил до этого курить после неприятного анализа и ночного разговора с женой. Вот и сейчас, извини, Клава, будем говорить о чем угодно, хоть о содержании отдела мод журнала «Крестьянка», но только не о работе!
От дурных привычек отвыкать трудно. Перманентная ссора длилась почти год. Сперва жена обижалась, возмущалась, иногда даже говорила: «Ты, случайно, не нашел себе другую собеседницу, после которой со мной общаться скучно?» Однако воля мужа оказалась каменной. Прошло три года, и Клава свыклась с мыслью, что разговоры о работе за семейным столом закончились навсегда.
За маленькие победы приходится платить. Жена не говорила с ним о работе. Она вообще ни о чем с ним не говорила. Леонид Павлович приходил домой, и Клава становилась поварихой-подавальщицей, когда он садился за стол, молчаливой прачкой, всегда следящей, чтобы у мужа всегда было чистое белье, предупредительной горничной, семейным бухгалтером, кратко объясняющим мужу, куда потрачены деньги. Только ночью, только в постели она становилась Женой. И то все делалось быстро, почти никаких разговоров. Казалось, супруга сказала ему: «У нас появились тайны друг от друга, значит откровенность — ушла».
К тому же лет шесть назад Клава погрузилась в новые дела. Она стала председателем фонда, занятого то ли проблемами семьи, то ли — детей. Фонд процветал, снимал роскошный офис на Невском; пару раз переключая питерские телеканалы, Расков видел супругу, уверенно выступающую на очередном круглом столе. Получали ли дети и семьи реальную отдачу от Фонда, зачем его жена — недавняя чиновница от педагогики — занялась этим, муж не спрашивал. Ибо знал, что ответ будет схож с теми, какие десять лет назад получала она сама.
И вот сегодня Леонид Павлович чувствовал себя особенно хорошо от того, что жены нет дома. Можно было пройтись в ванную в одних трусах, зная, что навстречу не попадется Клава, вставшая гораздо раньше и уже одетая так, будто сегодня очередное заседание Фонда. В такие минуты, глядя на эту строгую красавицу, Расков чувствовал себя крепостным пастухом, которого по приказу барина обвенчали с крепостной балериной. Однако в это утро квартира была пуста.
Расков быстро принял душ и вошел в столовую. Кроме трусов, на нем был старый, штопаный халат. Леонид Павлович не любил одевать его при жене, он стеснялся халата, как благополучный человек стесняется спившихся одноклассников. Сегодня можно было не стесняться.
Квартиру заполнил голос Дюка Элингтона. И это было возможно лишь в отсутствии Клавдии. Жена джаз не любила, иногда подкалывала мужа: «Ты кем был в молодости? Милицейским курсантом или стилягой?» Расков, правда, отвечал на это: «Судя по твоим музыкальным вкусам, я выкрал тебя из цыганского табора». Действительно, Клава слушала романсы с утра до вечера. Несколько раз, когда ему было неохота искать ключ, он минут пять тыкал пальцем в кнопку звонка, но его трель тонула в лирических волнах, выплывавших даже на лестничную площадку…
Расков понял, что сейчас происходит то же самое. Сквозь волну джаза пытался пробиться некий посторонний звук. Подобно звонку, он раздавался со стороны двери. Похоже, дверь открывали ключом.
«Нет, Клава приехать не могла. Алена тоже в Москве, но она бы предупредила перед приездом. И у дочери нет ключа, зачем ей в столице ключ от питерской квартиры?»
Тотчас он подумал, что Алена тут ни при чем. Дверной замок меняли в прошлом году, одна связка ключей у него, другая у жены, которая сейчас сидит на заседании своего Фонда в столице. Может, ему послышалось? Нет, точно, ключом тычут в скважину! А может, это не ключ?
Гадать долго не пришлось. Распахнутая дверь хлопнула о стенку, в коридоре раздался топот ног, и в комнату ворвались трое парней. Расков одним прыжком оказался возле стола. Оставалось только раскрыть ящик и рывком выхватить табельный «Макаров». Однако этой секунды не было. Раскова обхватили сзади за шею, он двинул локтем назад, хватка ослабла, но в эту секунду на затылок обрушился удар.
Перед глазами поплыл ковер. Потом Леонид Павлович чувствовал, как его поднимают с пола, задирают голову. Послышалось шипение, и в лицо брызнула струйка дезодоранта, схваченного бандитами с ближайшей полки.
— Просыпайся, ментовская тварь! Долги пора отдавать.
Полуослепший Расков пытался разглядеть говорившего и его подельников. По опухающему лицу катились слезы. «Из-за химии плачу, — подумал Расков. — А надо бы из-за себя. Расслабился. Ведь понял же за секунду — что-то не то. Успел бы взять пистолет».
Однако старый опер тут же понял, что винить себя не в чем. У нас, все-таки, не Москва, где бандиты пару раз в месяц отстреливают особенно докучливых сотрудников. В Питере так не принято. Но тогда что же надо этим подонкам?
— Ну, ты еще не просек? Нет, ребята, какими тормозами становятся менты перед пенсией! Смотреть противно. Блокнот нам нужен. Блокнот, понял?!
Расков наконец-то разглядел всех троих. Двое — стандартные «быки», которые пусть десять лет и ходят в казино высшего разряда, пиджаки на пугале сидели бы лучше. Третий был еще объемистей, его вытянутую лошадиную морду украшали очки-«хамелеоны». «Жеребец» пока молчал, но как понял Расков, командует здесь он.