Погруженная в эти мысли, она доехала до больницы, расплатилась и вышла. Здесь в вестибюле охраны из фирмы «Кандагар» не было, однако оказался еще более надежный страж — пожилая вахтерша. Блеск разноцветных и покрытых пленкой Юлиных аккредитаций произвел на нее не больше впечатления, чем если бы ей сунули под нос ворох использованных троллейбусных билетов. Видимо, у старушки был многолетний опыт по укрощению настырных мамаш, поэтому Юля сдалась, но взялась за местный телефон и начала звонить по всем номерам. От неосмотрительной уборщицы Громова узнала, что главврач еще не уходил из больницы, поэтому она звонила в его кабинет снова и снова. Вахтерша издали неодобрительно смотрела на нее, однако документы со словами «Смольный» и «ГУВД», видимо, произвели на нее какое-то действие, поэтому она не решалась оттащить посетительницу от телефона.
Наконец, главврач не выдержал и поднял трубку. Сперва он уклонялся от ответа, в результате чего был вынужден выслушать короткую, но очень динамичную лекцию о правах журналистов и обязанностях должностных лиц. Потом коротко и просто сказал:
— Дмитрий Климов? Он умер полчаса назад. Вас еще что-нибудь интересует?
Юля заранее подготовила пару профессиональных вопросов, но тут же поняла, что не сможет их задать. Она извинилась и попрощалась.
Итак, в живых ни осталось ни Нины, ни ее мальчика, которому не исполнился и год! Юля положила трубку, понимая, что не сможет сдержать слез. И плача, направилась к выходу, желая как можно скорее выйти на улицу, где в такую погоду любой прохожий без зонта напоминает плачущего человека…
— Здравствуйте, вы Юля Громова? — окликнули ее.
— Да, — она пыталась сообразить, где встречала этого человека. Похоже, однажды видела в компании с Алексеем и Ниной. Алексей тогда ляпнул, что это, мол, наш «Главбух», но поправился, перехватив недоуменный взгляд Юли: «Это начальник охранного спецподразделения».
— Я Павел Олегович, директор фирмы «Кандагар», охранявшей «Транскросс». Нам надо поговорить.
«Доохранялись!» — подумала Юля, однако вслух этого не сказала, лишь кивнув головой.
— Тогда давайте сядем в мою машину.
Они вышли из здания и сели в черную «Вольво», припаркованную неподалеку. Павел Олегович протянул Юле пачку «Мальборо». Она поблагодарила и взяла сигарету.
— Мерзкий денек, — сухо заметил Павел Олегович.
— Я их всех знала, — снова всхлипнула Юля.
— Я тоже, — сказал Павел Олегович. Девушка подумала, что он сейчас начнет ей объяснять, как долго знал и Алексея, и Нину, однако собеседник молчал. Наконец он заговорил опять:
— У меня будут к вам две очень трудные просьбы. Я надеюсь, вы сможете их исполнить. Первая: вы должны поверить мне. Понять, что я поступаю так не просто как человек, за деньги охранявший «Транскросс», но и давно знающий Нину. И вторая: забудьте о том, что сегодня посещали больницы.
— Почему? Это действительно необходимо?
— Да, необходимо для вашей же безопасности и безопасности Нертова, — голос Павла Олеговича был сух. — Согласно вашим служебным обязанностям, вам, правда, придется написать о происшедшем. Но необходимую информацию вы найдете в сводке ГУВД.
Юля только всхлипнула в ответ, вспомнив, как недавно разговаривала с Ниной по телефону. «Главбух» расценил всхлип, как знак согласия.
— Хорошо. Так куда вас отвезти?..
Глава третья. ДВА КРЕСТА — НЕ СИФИЛИС
ИВС — изолятор временного содержания, где уже вторые сутки парился Нертов — чем-то напоминал ему давнюю военную службу и гарнизонную гауптвахту. Такое же полутемное сырое бетонное помещение, половину которого занимал обшарпанный деревянный помост, а попросту — нары, тяжелые двери с глазком, гулкие шаги охранника в коридоре… разве что на «губе» в подобную «келью» забивали человек по десять, а то и по пятнадцать служивых, а в ИВС юрист находился один. Сосед, который пытался поговорить «по душам» с сокамерником, так и не получил ожидаемой информации и сегодня утром был уведен…
Тогда, на срочной, Алексея перед очередными учениями прикомандировали к отдельному взводу, расположенному чуть ли не в ста пятидесяти километрах от части, неподалеку от норвежской границы. Командировка, скорее, напоминала ссылку. По сравнению с полным соблазнов Мурманском, где прежде служил сержант Нертов, новое место службы даже не было огорожено со всех сторон аккуратно выкрашенным в теневые квадратики забором со звездочками — все равно справа и слева сопки, идти в самоволку можно только к таежным комарам. Лишь где-то вдалеке маячила пара серых пятиэтажек, приютивших семьи командного состава местного пехотного полка и стройбата.
Звучное название отдельного взвода «ПКП» — передовой командный пункт — могло ввести в заблуждение разве что гражданских родственников и друзей, которым после дембеля бывшие солдаты и сержанты вовсю заливали об ответственности и опасностях службы. На самом деле — обычная армейская рутина от учений до учений, когда взвод выезжал в «поле», где обеспечивал связь и охрану дивизионного командования. За каким фигом это было нужно, Нертов так и не смог понять — начальство квартировалось далеко, а местные части должны были в случае нападения вероятного противника держаться от четырех до пятнадцати минут. После этого их боевая задача считалась выполненной. За такой срок любой, даже самый расторопный комдив, мог разве что вылезти из постели и, приняв стакан чая, сесть в подошедшую машину, но уж никак не проехать на ней полтораста километров до места, откуда надлежало командовать. Впрочем, как говорится, «солдат спит, а служба идет», поэтому «пэкаписты» особо не роптали, находясь вдали от начальства.
Единственная неприятность во взводе существовала в лице его командира. Престарелый старлей, казалось Алексею, некогда прочитал всего одну книжку, а потому был опаснее любого другого, не читавшего вовсе, так как мнил себя очень умным.
«Ха, — подумал Нертов, впервые услышав разглагольствования взводного о своих достоинствах, — умные служат в других точках ЛенВО. А ты, видать, просто или разгильдяй, или “залетчик”».
И добро бы прикомандированный сержант только тихонечко думал. Так нет, умудрился еще пару раз поправить старшего товарища: «не лОжить, товарищ лейтенант, а клАсть; не договорА, а договОры»… В результате старлей не выдержал и, заявив, что раз «блокадник» такой начитанный, то и пойдет сейчас грузить всякие «фУгасы» на гауптвахту, а через пару дней, когда начнутся учения, вместе со взводом отправится в тайгу охранять дивизионное начальство от комаров. Обещание взводный тут же исполнил, так что через полчаса строптивого сержанта уже определили в камеру.
Жизнь на гарнизонной гауптвахте оказалась ненамного хуже, чем рядом с придурковатым комвзвода. Днем часть «губарей» обычно гоняли на работы в кочегарки, где, притащив несколько тачек угля, можно было вволю выспаться у теплых печей. Другим, кому везло больше, доставались склады военторга, под командованием жены «начгуба». Тетка она была стервозная, зато остальные работницы да продавщицы относились к солдатам достаточно тепло и от всей души подкармливали их «излишками» продовольствия. Единственным минусом, пожалуй, были жесткие нары и отсутствие белья. Впрочем, во время службы срочникам приходилось и без «губы» ночевать во всяких условиях. Тем более, если выбирать между «полем» с комарами и какой-никакой крышей над головой… А здесь, говорили местные аборигены, сам Гагарин бывал (каждому вновь попадающему под замок с гордостью показывали камеру, в которой якобы некогда сиживал первый космонавт СССР еще в бытность обыкновенным лейтенантом).
В общем, отоспавшись пару дней, Нертов решил, что спокойно выдержит на «губе» еще недельку, пока идут учения. Это казалось спокойнее, чем охранять дивизионное командование. Потому на ближайшее же построение он вышел в кителе с расстегнутыми на воротнике крючком и верхней пуговицей. Увидев такую «бурость», начгуб даже не заорал по своему обыкновению, а просто хмуро велел застегнуться. Нертов пробурчал, что ему душно, но все же, хотя и демонстративно медленно, начал застегиваться.
— Ты что, ДП не боишься? — недобро осведомился начгуб, видимо, ожидая от арестованного немедленного покаяния и должной прыти.
— Честно говоря, не боюсь, — скромно ответил Нертов. — Все равно придет взводный и заберет меня на учения. Куда комдив без охраны денется?
— Спорим, что не поедешь?.. Трое суток дополнительного ареста!
— Есть трое суток! — обрадовался Алексей.
К вечеру его вызвали в кабинет начгуба. По дороге часовой успел шепнуть: мол, приходил твой старлей, изорался, потом коньяк предлагал, а начгуб уперся и к фигам его собачьим. Представляешь, говорит: «Кру-угом! Ша-агом марш!.. А не то сам рядом сядешь, салага».
Добравшись до кабинета, Нертов окончательно решил, что начальник гауптвахты — мужик нормальный, а потому больше выпендриваться не стоит. И действительно, начгуб, отослав сопровождающего, разрешил Алексею устроиться на стуле, после чего поинтересовался, не специально ли сержант напросился на ДП? Нертов опустил голову: «Специально».
Видимо, взводный сильно допек не только сержанта, но и начгуба, а потому последний спросил, сколько времени Нертов намерен еще сидеть и что он умеет делать кроме как охранять комдива. Алексей, заметивший обшарпанные плакаты на стенах кабинета, впервые за армейскую жизнь признался, что может рисовать и работать плакатным пером.
Вообще-то, художникам всегда жилось на службе неплохо, но Алексей, прозанимавшийся по настоянию отца еще в школе рисованием, считал непорядочным орудовать кистью, пока товарищи убирают дерьмо в каком-нибудь наряде. Сейчас же ситуация была другая. До «дембеля» оставалось полгода, а что касается комдива — пусть его умник-взводный и опекает.
В результате две недели Нертов занимался только писанием-рисованием, свободно уходил с «губы» на почту за письмами и в «чепок» — солдатский магазин, а затем вышел сытый, выспавшийся и довольный. На прощание начгуб предупредил, чтобы сержант в ближайшее время ему на глаза не попадался:
— У меня, понимаешь, проверка на носу. Увижу — не сдержусь, еще на пару недель рисовать посажу. А ведь тебе, небось, еще дембельский альбом доделывать надо? — и чему-то улыбаясь, пошагал в сторону камер.
После окончания юрфака, во время службы в военной прокуратуре, Нертов насмотрелся на множество разных гауптвахт, похожих одна на другую как близнецы-братья. Правда, посещал он эти заведения отнюдь не в качестве «губаря», а либо для допросов подследственных, либо проверяя соблюдение правил содержания арестованных…
Теперь же Алексей снова оказался под замком. Скоро должно было минуть сорок восемь часов с момента его водворения в ИВС. Это значило, что или прокурор дает санкцию на арест, а подозреваемому предъявляется обвинение, или уже через несколько часов он выйдет на свободу.
Казалось, все, что милиция могла отработать, она сделала. А может, и больше: даже мужичонка, бестолково, но усиленно интересовавшийся записной книжкой московского бизнесмена, давно вышел из камеры и, очевидно, отчитался перед своими «работодателями».
«Кстати, интересно, перед кем? — подумалось Нертову. — Ведь про эту книжку я никому не рассказывал. Значит, существует еще один перекрасившийся оперок, столующийся у бандитов, убивших Раскова и мучивших Юрия Александровича. Впрочем, горе-“барабан” сдуру назвал фамилию опера, за которым якобы сидел. Вот с ним-то и поработаем при случае…».
Заскрежетал ключ в дверях. Пожилой милицейский сержант принес скудный ужин. Алексей поблагодарил и, заметив в кармане милиционера газету, попросил, ее почитать. Тот, проворчав, что, дескать, делать арестованным больше нечего, как развлекаться, все-таки газету дал: «Помни мою доброту. В “Крестах” не начитаешься».
Кое-как проглотив жидкую похлебку, Нертов развернул газету. Это оказался сегодняшний выпуск «Питерских новостей». Алексей начал просматривать их с последней страницы. Он сразу же пролистнул рубрику «Дом мод», которой почему-то в последнее время редакция все чаще дразнила своих нищих читателей, наискосок пробежал скрыторекламный репортаж о бесподобном отдыхе одного из руководителей газеты в Египте и содранную с информационных каналов полосу международных сплетен. Надеясь оставить самое интересное — городские новости — напоследок, Нертов несколько дольше задержался на очередной разоблачительной статье некого Гутмана.
Эта фамилия была знакома. Впервые Алексей обратил на нее внимание, начав отрабатывать связи журналистов Бананова и Щучкина, некогда писавших заказные пасквили против «Транскросса».
Тогда юриста через знакомых «подвели» к представителю некоего сообщества. Представитель в доверительной беседе назвал несколько фамилий «журов», с которыми «можно иметь дело». Одним из них и был Бананов.
«Хороший писака, — хмыкнул Представитель, — но с ним накладка вышла. Его “ивченковские” не вовремя перекупили. Всякого компромата понадавали, а он и расписался. Жаль, в редакции вовремя сообразили, шеф там с юристом шибко ушлые, а то бы имели мы теперь еще одну газетенку карманную».
На недоуменный вопрос Нертова, причем здесь «карманная газетенка», собеседник покровительственно разъяснил, что прибрать к рукам прессу можно несколькими способами. Один из них — воспользоваться ошибками журналиста. «Сливаешь какому-нибудь самонадеянному придурку кучу “компромата”, он строчит свои вирши. А обиженные граждане — в суд: “Пожалуйте опровержение. И еще денежки за страдания тяжкие, за вред моральный”. А денежки-то эти редакции взять негде. Вот и приходиться им самим отдаваться. Неужели не слышал никогда?»
К сожалению, о подобных вещах Нертову слышать приходилось. Несколько лет назад одна молодежная газета примерно таким образом несколько номеров подряд восхваляла чудо-ювелиров, да еще и денег им кучу задолжала. А вопрос-то, казалось, был мелочевый. Ну, назвали, одного из ювелиров преступником — кто ж тот номер помнит? Ан нет, обиженный гражданин бросился в суд, заявил, что его опозорили на всю страну («Я же несудимый!»). И вот результат: газета, изваляв себя в грязи, тихо захирела, уже никогда впредь не смея писать на «острые» темы…
А снова кого-то разоблачал, самодовольно заявляя при том, как тщательно он выверяет все факты, как бережно работает с документами… Нертов, «отрабатывая» тогда этого писаку, точно установил, что все его статьи в обязательном порядке проходят через юротдел газеты, безжалостно правятся и нередко возвращаются у на переработку как некондиционные. Что же касается документов, то, по мнению редакционного юриста, журналист может «смотреть в книгу, а видеть фигу», то есть описывать напечатанное даже в официальных бумагах с точностью до наоборот.
«Впрочем, чего я на него вдруг взъелся? — подумал Нертов. — Ну, отрабатывает свои деньги как умеет, удовлетворяет себя любимого. Подумаешь, комплекс Наполеона, ничего особенного…».
Он, наконец, добрался до первой полосы газеты и сразу же натолкнулся глазами на заголовок: «Взрыв по дороге на кладбище».
«Опять очередные “разборки”», — решил Алексей, нехотя начав проглядывать статью. Однако, прочитав первые строчки, он вдруг напрягся и, уже ничего не замечая вокруг, начал вновь и вновь перечитывать заметку, потом, отбросив газету в сторону, застонал и упал ничком на нары…
* * *
Аркадий Викторович Латышев перешел в городскую прокуратуру из района менее месяца назад и потому чувствовал себя несколько напряженно — будь ты хоть семи пядей во лбу, новый коллектив, новая работа все равно будут «притираться» с тобой в лучшем случае полгода. Тем не менее ни один из посетителей нового «важняка» не имел повода усомниться, что хозяин кабинета чувствует себя здесь, как рыба в воде. И уж, тем паче, не мог это сделать очередной визитер — оперуполномоченный уголовного розыска одного из райотделов милиции Филипп Игнатьевич Санькин, «приданный» Латышеву для работы по раскрытию убийства гражданки Климовой, ее охранника и сына.
Филиппа Игнатьевича по имени-отчеству звали разве что подследственные, да и то нечасто, ибо он обычно требовал от них обращения, которое считал официальным: «гражданин следователь». Действительно, до недавних пор Санькин трудился именно в этой должности. Но потом начальство ему намекнуло, что лучше бы он освободил ее по-хорошему, перейдя в ОУР или в участковые. Впрочем, «намекнуло» — слишком мягко сказано — просто поставили перед дилеммой: или — или. Санькину хватило ума согласиться на первое предложение.