– Римляне, покоряя народы, не навязывали им свои религиозные представления. Идолов какого-нибудь покоренного народа они ставили в Риме рядом со своими Юнонами и Юпитерами.
– Рим был могуч. Когда наш меч станет таким же победоносным, как римский, тогда, может быть, разноверье соседей не будет для нас опасным. Но рано заботиться о проявлении и распространении своего могущества на соседние страны, если у себя дома мы никак не можем объединиться и собраться в единую всегрузинскую силу.
– Речи твои разумны. Я был бы рад продолжить нашу беседу у нас, в Гелати. Но хотелось бы узнать, – добавил настоятель, уже вставая, – о чем еще собираешься написать?
– Влечет летописное дело.
– Добро, сын мой. Я и академия наша окажем посильную помощь. Через четыре дня я отбываю в Гелати. Будь же готов и ты отправиться вместе со мной.
Мамука подвел копьеносцев к дому Ваче Грдзелидзе. Мать Ваче, увидев вооруженную стражу, так испугалась – не случилось ли несчастье с сыном, что не могла отворить ворот. Мамука соскочил с коня, прошел во двор дома, обнял соседку. Вдова пришла в себя, успокоилась, пригласила Мамуку в дом.
– Вы испугались, тетя, а надо бы радоваться. Ваче приглашен ко двору, и мы приехали за ним по приказу царицы.
– Какое дело нашлось для Ваче при дворе грузинской царицы?
– Видишь ли, получилось так, что Цаго преподнесла царице книгу, разрисованную Ваче. Книга так понравилась Русудан, что она приказала найти художника.
– Но разве Ваче не вместе с Цаго?
– С Цаго? Почему он должен быть вместе с ней?
– Ну, а как же, третий день его нет в Ахалдабе, он ушел и не сказался даже матери. Соседские ребята говорят, что он ушел вслед за Цаго и Павлиа по Тбилисской дороге.
– Но Цаго и Павлиа приехали одни! Вот Цаго даже написала ему письмо, чтобы он приезжал скорее.
– Так, значит, какое-нибудь несчастье! Горе мне, какое-то несчастье приключилось с Ваче!
– Не горюй, мы его отыщем и на дне моря. Приказ царицы мы обязаны выполнять, успокойся.
Мамука сел на коня и повел копьеносцев на поиски потерявшегося живописца.
В то время как Ваче искали в Ахалдабе, он преспокойно знакомился с храмами и дворцами столицы. Часами простаивал он перед замечательными произведениями живописи и архитектуры. Уходил из храма или дворца, когда стража и священники выдворяли его чуть ли не силой. Ночью он работал в кузнице, утром умывался и, поев, ложился спать. Выспавшись, бродил по городу. Удалось разузнать, что Деметре Икалтоели теперь в Хлате, расписывает храм для царицы Тамты. Оказалось, что караваны в Хлат ходят часто. Дело за тем, чтобы собрать денег на дорогу. Все чаще Ваче стал думать о длинном, но заманчивом пути до Хлата.
Однажды он случайно услышал, что в свите царицы появилась какая-то девушка, затмившая красотой саму царицу. Смутное беспокойство на мгновение коснулось сердца Ваче после этих слов, но больше ничего не было сказано о новой придворной, и скоро Ваче забыл о случайно услышанной новости.
Ночевал он обыкновенно на окраине Тбилиси, недалеко от кузницы. Но однажды было какое-то такое настроение, что после работы Ваче не лег спать, а сразу с утра пошел бродить по столице.
И ночью во время работы иногда вдруг все валилось из рук, молоток не попадал по тому месту, куда хотел ударить, иногда сам собой опускался в руках кузнечный молот, будто руки ослабли и перестали слушаться. И теперь, во время прогулки по городу, Ваче было не по себе. Какое-то предчувствие томило его. Сам не зная зачем, он брел к Сионскому храму.
Постепенно стал нарастать, усиливаться звон колоколов. Он плыл от Сиони навстречу нашему печальному Ваче. Народ между тем выходил из домов, многие выбегали в поспешности. Все стремились к Сиони. Вдруг зазвучала макрули – ритуальная свадебная песня. Значит, кого-то венчают, и народ бежит поглядеть на жениха с невестой, подумал Ваче и тоже ускорил шаг.
Навстречу по улице катилась шумная ватага детей. Должно быть, сейчас появится и само свадебное шествие. Пришлось остановиться в сторонке, прижавшись к стене, среди таких же любопытных зевак. Ваче не нужно было тянуться на цыпочках, хорошо было видно и поверх голов.
В толпе обсуждалось происходящее:
– Говорят, очень уж хороша молодая Торели.
– В целом царстве нет ей равных по красоте. Она затмевает даже царицу Русудан.
– О ком идет речь? – робко спросил Ваче у соседа.
– Разве ты не знаешь? Придворный поэт Турман Торели женится на самой красивой девушке в стране. Теперь они обвенчались, идут из Сиони.
Свадебный кортеж в это время действительно показался из-за поворота. В толпе узнавали шествующих, называли их имена:
– Смотрите, Шалва Ахалцихели!
– Да, а вон Иванэ Ахалцихели рядом с ним.
– Ну как же, они ведь двоюродные братья жениха.
– А вот и жених.
– Правду говорили про невесту.
– Ну-ка я погляжу.
Головы тянулись вверх одна возле другой, каждый старался приподняться повыше, чтобы взглянуть на шествие. Ваче тоже увидел и жениха и невесту. Но больше он уж не видел ничего, в глазах потемнело, ноги странно обмякли, и все повернулось наоборот – небо туда, где земля и шествие, а шествие на место неба. Потом сквозь темноту и сон послышались голоса:
– Как будто очнулся.
– Веки дрогнули, сейчас откроет глаза.
Сердобольные люди прыскали на Ваче водой и подставляли под нос какое-то пахучее лекарство.
– Наверно, это от голода. Видишь, какой он худой.
– Наверно, от нужды.
– Пойду принесу ему вина и хлеба.
Ваче действительно открыл глаза и даже сел на тахте. Оказывается, его перенесли в тихую прохладную комнату в торговых рядах. На еду не хотелось и смотреть. Отодвинув тарелку, поднялся на ноги.
– Отдохни еще, поешь и полежи, – говорили ему. – Где ты живешь, мы проводим тебя до дому.
Но Ваче сердечно поблагодарил добрых людей и вышел на улицу. Он не знал, куда ему идти, но пришел почему-то к Куре. Только увидев накатывающиеся одна на другую тяжелые волны бурной реки, Ваче догадался, зачем он сюда пришел. Голова все еще кружилась. Может быть, теперь она кружилась от высоты, потому что Ваче стоял на мосту. Он глядел вниз на текучую воду. В глазах пестрило, волны перепутывались, разбегались, мерцали, и сквозь них, там, глубоко внизу, прорисовывался образ все той же Цаго, юной девушки из Ахалдабы, подружки детства, жены блистательного вельможи.
Проклятая книга Торели! Разрисовал. Вложил душу. Выходит, что приготовил приданое для Цаго. Наверно, счастливый муж положит эту книгу около супружеского ложа и будет самодовольно листать ее и читать вслух прильнувшей и обвившей его руками жене. От счастья и ласки Цаго смежит глаза и даже не взглянет на рисунки, и даже не вспомнит бедного влюбленного юношу, который ни в мечтах, ни во сне не мог бы представить себе такого счастья, а оно ни с того ни с сего, запросто досталось Торели.
Да и мог ли Ваче мечтать? Что у него есть – богатство, имя, положение при дворе? Неотесанный деревенский парень, он вырос в нужде и сиротстве, и никто не мог бы понять это лучше, чем Цаго, потому что и сама она сирота, и сама росла в такой же нужде. Но, дочь азнаури, она, конечно, мечтала и о богатстве и о блеске двора, и, конечно, эта ее мечта никаким образом не могла связываться с Ваче, с таким же бедняком, как она сама.
А если это так, если Ваче не мог и теперь уж не сможет никогда даже мечтать о милой Цаго, какой же смысл в том, что жизнь будет продолжаться и дальше? Зачем ночами бить молотом по железу в раскаленной кузнице? Зачем ему все искусства, и свое и чужое, зачем ему далекий берег успеха, если, доплывя до него, он не увидит там милой и желанной Цаго? Там тоже пусто, зачем же туда стремиться, пробиваясь сквозь все лишения жизни?
Ваче зажмурился, оперся о перила моста, чтобы перекинуть через них свое тело, и вдруг услышал издали крик о помощи. Он открыл глаза и увидел, что река несет барахтающегося, кричащего мальчика. Волны то перекатывались через ребенка, накрывая его с головой, то выносили кверху, то поворачивали на одном месте, как щепку. По берегу реки с воплями бежали женщины, они тоже звали на помощь.
Ваче прыгнул. Водоворот закрутил его, потянул вниз, но юноша рванулся, начал грести, рассек встречную волну и, борясь с течением, поплыл. Впрочем, плыть далеко было не нужно. Кура сама принесла к нему обмякшего, переставшего барахтаться мальчика. Ваче действовал бессознательно, он сильно оттолкнул ребенка к берегу, чтобы вышибить его из главной речной струи, схватил за волосы, приподнял голову над водой. В мире не было ничего, кроме несущейся ледяной воды, ребенка и стремления прибиться к берегу. Только ощутив ногами дно, Ваче как бы очнулся, и ему показалось, что на берегу собрался весь город. Женщина с протянутыми вперед руками пошла навстречу, словно не замечая реки, и вошла по колени в воду. Другие тоже хлынули с берега в Куру. Ребенка сначала потрясли вверх ногами, потом начали растирать, бить по щекам, пока не привели в чувство. Растолкав сгрудившихся людей, над ребенком склонился отец. Ребенок открыл глаза, узнал родителей и заплакал. Отец бросился на землю, обнял ноги Ваче, так что юноша насилу оторвал его и насилу поднял. Тогда отец стал обнимать и целовать Ваче, словно сам Ваче был его только что спасенным сыном.
Отец спасенного оказался купцом, и не просто купцом, но большим человеком, приближенным ко двору, едва ли не богатейшим человеком в Грузии. Звали его Шио.
Жизнь Шио прошла в вечных странствиях с караванами из города в город, из государства в государство. Поэтому женился он поздно. Тем более дорог ему был его единственный сын. Велико было бы горе купца, если бы единственный ребенок, единственный наследник торгового дела и богатства, утонул в Куре. Велика оказалась его радость, когда он увидел мальчика спасенным, пришедшим в сознание, живым. Всех, кто оказался на берегу, Шио пригласил в дом, приказал накрыть столы.
Ваче не ел, не говорил, не смеялся, как все на радостях. Он только пил, и пил много.
– Чем же тебе услужить? – говорил купец. – Я позвал бы теперь за стол именитейших людей столицы, вельмож, царедворцев, и они пришли бы, чтобы познакомиться с тобой. Но сейчас свадьба у придворного поэта, и все они там.
Купец, желая угодить, еще больше растравил сердце Ваче. Юноша резко поднялся из-за стола. Но хозяин не отпускал дорогого гостя, он повел его бесконечными закоулками в потайные подвалы, чтобы показать свои сокровища.
Груды золота, серебра, драгоценных камней, художественных изделий из серебра и золота ослепили бы кого угодно. Но что теперь были для Ваче золото или драгоценные камни?
– Бери сколько хочешь, – говорил между тем купец, – бери, не стесняйся, я от чистого сердца. Золоту и серебру я не знаю счета, сын же у меня один. Он один дороже мне всего этого богатства, и ты мне вернул его с того света. Поэтому бери что хочешь и сколько хочешь.
Но Ваче махнул рукой, отвернулся от сокровищ купца.
– Не только моих богатств, но и стариковской жизни моей мало, чтобы отблагодарить тебя. Но ты ничего не хочешь, что с тобой? Скажи, придумай, что для тебя сделать, и я для тебя сделаю все!
Купец чуть не плакал от досады, что не может ничем отблагодарить этого странного молчаливого юношу.
– Хочешь, стану твоим рабом, твоим слугой, буду выполнять каждое твое желание!
– Да нет, – заговорил наконец молчальник, – если уж на то пошло, моя просьба тебя не затруднит. Не знаешь ли ты каравана, уходящего в Хлат? Я хочу уехать туда. Пусть караван возьмет меня с собой.
– Бог мой! Да я сам только что вернулся из Хлата. Через два дня мои караванщики отправляются в обратный путь. Они доставят тебя так, что ни одна пылинка не сядет на твою одежду, ветерок не прикоснется к тебе. У меня в Хлате много друзей, все это большие, именитые люди. Да что! Я напишу письмо к самой царице Тамте. Она уважит меня, и ты будешь устроен при дворе… Но почему ты надумал уехать в такую даль?
– Там работает мой учитель Деметре Икалтоели. Он давно уж зовет меня к себе.
– Икалтоели! Я прекрасно его знаю. Да я и теперь встречался с ним, будучи в Хлате. Он расписывает храм для православной царицы Тамты. Со злостью глядят магометане на христианскую церковь, возведенную рядом с мечетью и двором мелика. Злятся, но ничего не могут сделать: любят Тамту и побаиваются нас, грузин.
Через два дня Шио и вся его семья и вся родня дружно проводили в Хлат юношу, принесшего им столь большое счастье и столь несчастного в собственной своей судьбе.
В Гелати и Тбилиси, в Аниси и Мцхету съезжались византийские, армянские и грузинские философы. Они вели диспуты, дабы совместными усилиями приблизиться к истине. Писались новые книги. Другие книги переводились с иноземных языков.
Но от всего этого был далек придворный поэт Торели. Он жил теперь как на необитаемом острове вдвоем со своей Цаго. Казалось, они забыли обо всем и обо всех, ничего не хотели знать, никого не хотели видеть. Съездили, правда, сначала в Тори, в родные места Торели, потом побывали в Ахалдабе, погостили у матери Цаго, а потом снова возвратились в свой уютный дом над Курой.
Цаго душой была совсем еще девочка, она радовалась, как ребенок, щебетала целыми днями, и под это щебетанье умудренный муж Турман Торели забывал и горести прошедших лет, и заботы о будущем, и долг перед царицей и перед народом. Турман Торели оказался на седьмом небе. Исчезло все, кроме радостей и утех любви. Он купил домик с садом. Домик наполовину нависал над Курой. Выйдя на балкон, можно было почувствовать себя как на корабле. Глядя на волны Куры, легко было отдаваться мечтаниям, уносящим вдаль.
В государстве происходили важные события. Царица Русудан, с согласия дарбази, выбрала себе в мужья сына арзрумского султана Тогрулшаха Могас-эд-Дина. Ослепленный красотой царицы, сын султана тотчас отрекся от магометанской веры и был крещен. Впрочем, эти условия поставил ему грузинский дарбази.
Братья Ахалцихели, Шалва и Иванэ, отправились в поход на южные земли. В царстве строились дороги, храмы, дворцы, больницы, богадельни, проводились каналы.
Если и были у Торели минуты отрезвления, то в эти минуты он думал лишь о том, неужели может кончиться такое счастье, неужели жизнь оборвет его каким-нибудь ужасным неожиданным бедствием.
Царица Русудан лишь временами жила в Тбилиси. Она тоже переживала медовый месяц и вместе с молодым мужем уезжала из столичной резиденции. Поэтому служба при дворе почти не беспокоила новую приближенную царицы. Но, правду говоря, Цаго манил к себе блеск двора, где постоянно пребывали то иноземные цари, то принцы, влиятельные вельможи, рыцари и философы, риторы и поэты. Цаго и сама была не последним украшением двора. Ее появление всегда встречалось скрытым восторгом. Долгие взгляды провожали ее. Она чувствовала на себе ласку одних взглядов, бескорыстный восторг других, затаенную зависть третьих. И тогда она старалась казаться еще стройнее и красивее.
Желание Ваче исполнилось, он прибыл в Хлат. Его подхватила, завертела и понесла волна иной, не похожей на прежнюю, жизни. Караван-баши, благодаря покровительству богатого купца, тотчас представил Ваче царице Тамте. Царица восседала на высоком троне из чистого золота, прекрасная, самоуверенная, гордая, привыкшая повелевать. По одному движению ее бровей сгибались до земли царедворцы Хлата. Каждый старался заслужить ее милость. Сам хлатский мелик, супруг Тамты, занимался лишь пирами и охотой, во дворце бывал очень редко, так что дочь Иванэ Мхаргрдзели Тамта была настоящей правительницей этого вассального для Грузии государства.
Годы тронули красоту царицы, но это могли бы заметить лишь те, кто видел ее в расцвете молодости. Ваче не видел раньше царицы, и теперь красота венценосицы поразила его настолько, что он смутился. Он почувствовал себя как бы слишком приблизившимся к некоему высокому и яркому огню, невольно отстранил голову и отступил шаг назад.
– Приблизься, – приказала царица. – Что в Грузии, мир? Сядь поближе и расскажи.
Юноша, смутившись еще больше, присел на стул, указанный царицей. Но очень скоро он почувствовал, что от его смущения и робости не остается никакого следа. Тогда он понял, что сила царицы Тамты не только в ее красоте, но в уме и сердечности.