========== Часть I. Чарльз. Глава 1. Под откос ==========
Эта история началась, когда мне было семнадцать лет. Мой отец, обедневший барон Сеймур, умер от чахотки, и мы с папенькой остались одни на растерзание многочисленным родственникам, имевшим виды на наше небольшое поместье. Старинный дом, ещё хранивший остатки роскоши и былого блеска при жизни отца, теперь обветшал и превратился в скорбный скелет, лишь отдалённо напоминавший наше былое уютное гнёздышко.
Мы распустили всех слуг кроме повара и уборщика, двух стариков омег, которые остались скорее не потому, что мы продолжали платить им скудное жалование, а потому, что любили нас и не захотели бросить в беде. Они продолжали, как и прежде, хлопотать по дому, готовить, пусть и более скромную, но всё же вкусную еду, приводили дом в порядок, пока это было возможно. Мы с отцом долго использовали остатки нашего семейного состояния, но и они подошли к концу. Обливаясь слезами, отец вынужден был продать все гобелены и старинные картины, веками украшавшие стены нашего дома. Вырученных денег хватило, чтобы прожить около года. Мы перебивались, как могли. Слуги работали уже скорее за еду, чем за деньги, но не жаловались. Наша семья никогда не относилась к домашним пренебрежительно, и двух старичков мы воспринимали, скорее, как родственников и друзей, чем как слуг.
Наш дом осиротел. В нём не осталось ни картин в богатых рамах, ни статуэток из золота и фарфора. Потом в ход пошла мебель из нежилых комнат. Мы распродали кабинетный гарнитур отца, добротный дубовый стол, шкафы, кресло, а выручили с этого денег на полтора месяца жизни. Комнаты опустевали одна за другой, мебель осталась только в кухне, столовой и двух комнатах — в той, что занимали слуги и в той, где жили мы с отцом. Пока было лето, мы могли ещё оставаться в доме, но наступила зима, а денег на дрова не оставалось.
У нас не осталось ничего. Мы не могли больше содержать такой большой дом, да нам он и не был нужен. Чтобы решиться нам потребовалось двое суток. Отец был бледен, щёки его ввалились, глаза запали, он всё время кашлял, а постоянный холод усугублял его состояние, и мы, собрав остатки сил в кулак, дали во всех газетах объявление о продаже особняка. Отец был болен, а я по молодости совершенно не мог заниматься торговыми делами, так что нам пришлось пригласить нотариуса из Лондона, который устроил сделку и подготовил документы. В день, когда надо было подписать злосчастный договор, отец не вставал с постели, плакал, но всё же нашёл в себе силы подняться, одеться в траурную одежду, которую не снимал со дня смерти мужа, спуститься к покупателю и нотариусу и дрожащей рукой начертить в нужном месте витиеватую подпись. Мой отец всегда был красив, но в этот момент он выглядел трагически и почти страшно в своей красоте. Ему едва минуло сорок лет, он был болен, чёрная атласная рубаха подчёркивала бледность его кожи, его льняные кудри, в которых ещё не начала пробиваться седина, его огромные серые глаза. Он был похож на скорбящего ангела, который отдаёт в чужие руки имение, достоинство и гордость старинного рода, в который влился чуть меньше, чем двадцать лет назад.
Новый владелец нашего дома, буржуа, толстяк и ловелас, пытался намекнуть моему отцу, что мы оба можем остаться в родном доме, если будем поласковее с его новым хозяином. Отец в отвращении отверг это мерзкое предложение и заявил, что мы уедем завтра же. Наши слуги, два старичка, решились уехать с нами.
На следующее утро мы покинули дом, собрав в два чемодана наши личные вещи, прихватив с собой пару золотых украшений, доставшихся отцу после брака по наследству, и деньги, вырученные за продажу дома. Слуги уехали налегке — у них было с собой по маленькому мешочку с одеждой, и только. Мы заранее договорились с нотариусом, старым другом нашей семьи, что он подыщет нам съёмное жильё, маленький скромный домик, в котором мы сможем протянуть, пока я не выйду замуж. Так сказал отец, но я по его интонации прекрасно понял — где мы сможем протянуть остаток своих дней. Кто возьмёт омегу, пусть и хорошенького собой, но без приданого? Никто. Я уже давно смирился с тем, что останусь один навсегда, что, возможно, по бедности буду вынужден идти в гувернёры, воспитывать чужих детей, но никогда не узнаю счастья иметь своих.
Домик, что нам нашёл нотариус, оказался небольшим, но очень уютным. Пожилой хозяин занимал первый этаж, а мы второй. В свои комнаты мы попадали через общую прихожую, ели в общей гостиной, вместе с хозяином. Вообще, нас приняли очень радушно, старичок вошёл в наше положение, и вскоре стал относиться к нам, как к родным. Наши слуги принялись трудиться и здесь, всё так же хлопотали на кухне, содержали в порядке наши вещи и всё так же поддерживали нас. Они же стали доставать для нас работу — деньги за продажу дома мы отложили, заплатив только за первое время жизни, а сами стали брать на дом шитьё. Поначалу нам было трудно привыкнуть к мысли, что теперь мы должны зарабатывать деньги, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, но постепенно мы свыклись и уже проще воспринимали свои исколотые иголками пальцы и болящие к вечеру от напряжения глаза.
Мы спокойно прожили в домике три месяца, скромно и тихо, на свои средства, своим трудом. Но отцу становилось всё хуже. Я спал с ним в одной комнате и каждую ночь слышал, как он кашляет и хрипит. Лицо его осунулось, пожелтело, блеск в глазах стал болезненным, и вскоре врач произнёс страшный приговор — чахотка. Отец держался из последних сил, до последнего занимался шитьём, натянуто улыбался и делал вид, что чувствует себя хорошо. Но вскоре он окончательно слёг. По ночам я не отходил от его постели, протирал его лоб влажной тряпкой, держал его за руку, говорил с ним, а он то спал, беспокойно и чутко, то просыпался и бредил, звал отца, просил меня не отходить от него. Две недели ему становилось хуже час от часу, и в одну из самых тяжёлых ночей мы вызвали врача. Тот, покачав головой, сказал, что больной не переживёт этой ночи. И точно, отец умер к утру. Он не прожил и сорока трёх лет.
На похоронах не было почти никого. Я, двое наших слуг да хозяин дома, который по-отцовски привязался и ко мне, и к моему покойному отцу. Я стоял рядом с гробом, то и дело машинально поправляя белоснежные лилии вокруг воскового лица. Когда после службы гроб заколотили, когда его подняли и начали опускать в глубокую чёрную яму, я не мог плакать. На меня напало какое-то жуткое оцепенение — я не мог пошевелиться, кажется, не мог вдохнуть, уж тем более не мог произнести ни слова. Меня пробудил от этого оцепенения страшный звук — стук комьев земли и глины о крышку гроба. Слёзы хлынули из глаз, из горла вырвались судорожные, глухие рыдания, и я бы упал на землю, если бы меня не подхватил наш добрый старичок слуга. Когда гроб закопали и поставили крест, я остался стоять там же, где стоял. Дул сильный ветер, лицо и руки замёрзли, но я был не в силах сдвинуться с места. Мне казалось, что отец все ещё со мной, пока я стою здесь. Начало темнеть, и я медленным шагом двинулся в сторону дома. Я мог бы нанять кэб — деньги с собой были, но мне хотелось идти пешком, изнурить себя усталостью, чтобы ею заглушить душевную боль. Я шёл и шёл, пока не увидел, наконец, знакомый домик. Слабой рукой я отворил калитку, поднялся на крыльцо и в изнеможении прислонился к столбу, поддерживавшему навес над порогом. Моё возвращение выдал скрип калитки, и дверь открылась спустя полминуты после того, как я подошёл. Я не могу сказать, чьи руки увлекли меня в дом, я не помню, кто довёл меня до спальни, не помню, кто помог переодеться ко сну, кто накрыл одеялом и задул свечку.
Я надеялся, что быстро засну, но ни на секунду не сомкнул глаз в комнате, где утром скончался мой отец.
========== Глава 2. Перемены ==========
Я напрасно боялся, что мне придётся съехать из занимаемого мною домика — хозяину даже в голову не пришло, что следует выселить меня. Я продолжал шить, стараясь ничего не брать из скопленных денег, шил много и быстро, и со временем получаться у меня стало всё лучше и лучше. Чёрную одежду я теперь не снимал никогда — в знак скорби по отцу.
Однако родной человек, всё же, у меня появился. После смерти моего отца старичок хозяин ещё сильнее привязался ко мне. Он тоже когда-то потерял свою семью и детей, а второй раз не женился — слишком любил покойного мужа. Много лет он прожил один, старый вдовец, без ласкового слова и омежьей компании, и когда мы с отцом перебрались к нему, он несказанно нам обрадовался. Этот чудесный старичок полюбил нас, как родных, утверждал, что мой отец похож на его покойного сына, который умер в одиннадцать лет, а я, стало быть, на его внука, который мог бы родиться, сложись обстоятельства иначе. Смерть моего отца была для него почти такой же сильной утратой, как для меня, и мы, сокрушённые общим горем, сильно сблизились. Раньше я звал его мистером Аддерли, а теперь стал звать дедушкой Норбертом. Мне это было не столь принципиально, как ему — он, когда его называли дедушкой, чувствовал, что на старости лет обрёл когда-то потерянную семью.
Он был совсем старенький, ноги его часто болели от подагры, он плохо слышал, и я часто проводил с ним свободное от шитья время. Он сидел в кресле у камина, иногда дремал, а я читал ему газету, книгу, часто просто разговаривал с ним. Он всё корил меня, что я ношу траур, но я решил для себя, что не сниму его, пока не выйду замуж. А это значило — никогда не сниму. Дедушка Норберт перестал брать с меня плату за занимаемые комнаты, и я только давал повару денег за еду, так что у меня выкроился небольшой доход, который мне удалось скопить. На сбережённые деньги я купил две новые чёрные рубашки. Атлас был менее качественным, чем на старых моих рубашках — я теперь покупал почти самую дешёвую одежду. Я мог бы купить ткань подороже и сшить себе всё необходимое сам, это было бы дешевле, чем платить и за ткань и за пошив, но это отняло бы время от работы, так что я решил потратить чуть больше денег, зато сэкономил время. Итак, я купил две чёрные рубашки и новый плащ, который надевал только по воскресеньям, когда ходил в церковь. Ещё я купил букет белоснежных лилий и отнёс их на могилу отца. Денег у меня осталось совсем немного, и я было решил их не тратить, но не удержался и купил книгу в старинном переплёте для дедушки Норберта. У меня осталась одна невыполненная покупка — я мечтал купить себе новую шляпку. Я видел её в витрине дорогого магазина, и стоила она немало, но я дал себе слово непременно накопить денег и на неё. Она была небольшая, чёрная, по форме напоминала цилиндр, какой носили альфы, но более изящная. Она была обвязана чёрной атласной лентой с бантом, в центре которого была приколота брошь с большим драгоценным камнем. На лицо спускалась небольшая чёрная вуаль. Моя шляпа совсем уже износилась, и я мечтал купить себе новую, но теперь это было невозможно.
Дедушка очень обрадовался новой книге. Он, как всегда, сидел в кресле, углубившись в газету, и моё появление произвело на него весьма оживляющее воздействие.
— А, мой мальчик! Ты вернулся! — он отложил газету и, повернувшись всем корпусом ко мне, протянул руки. Я улыбнулся ему и, подойдя, поцеловал в щёку, а после сел рядом, в соседнее кресло.
— Как вам, дедушка, моя новая рубашка? Красивая? А плащ?
— Красивая, сынок, красивая, да только опять чёрная.
— Я, дедушка, не хочу снимать траур. Тем более что положено носить его целый год, а прошло всего несколько месяцев со смерти моего отца.
— Знаю, Чарли, знаю, только грех такому молодому, такому красивому омеге хоронить себя заживо. Ты должен быть красивым, чтобы приглянуться какому-нибудь альфе.
— Да кому же я понравлюсь, дедушка? У меня ведь и приданого нет.
— Ну, вот ещё! — гаркнул старик. Он имел свойство раздражаться по пустякам, как и многие пожилые люди. — Я своего покойного мужа без всего взял! Ни гроша у него за душой не было, а я взял! Не на деньгах я женился!
— Я знаю, дедушка, так ведь мало сейчас таких альф, как вы, — я ласково улыбнулся ему и погладил по сухой, сморщенной руке. Он улыбнулся и приосанился, как бы говоря: «Ты не смотри, что я старик, я, мол, ещё ничего! А в молодости-то каков я был!». Мой комплимент успокоил его, как и всегда. — А вот смотрите, дедушка, какую я вам книжку купил. Вы же такую хотели?
— Такую, деточка, такую, спасибо тебе. Уважил старика. Ох, спасибо, этой-то книги мне и не хватало. Я её ещё в молодости читал. Ах, спасибо.
Я с улыбкой наблюдал, как он суетится с книгой — рассматривает обложку, листает пожелтевшие страницы, гладит переплёт. Потом он поднялся и шаркая прошёл к большому книжному шкафу, поставил томик на свободное место и вернулся.
— Знаешь что, деточка, так дело не пойдёт. Ты что же это, замуж не собираешься?
— Нет, не собираюсь. За кого же я пойду?
— Ты, прости меня, деточка, дурак, коли считаешь, что тебя не возьмут оттого, что у тебя нет денег. Возьмут. Только ты сам этому препятствуешь. Будешь ходить как ворона, чёрный, так никто и не посмотрит на тебя. — Он заметил, что я насупился, — ну что ты хмуришься? А ну как я умру? Ты что тогда делать будешь? Сидеть всю жизнь один? И никого-то у тебя не будет? Нет, я так это дело не оставлю. Я найду тебе жениха. Я тебя замуж выдам, и вот тогда умру со спокойным сердцем. Твой папенька-то умер, так вот я теперь о тебе позабочусь вместо него. Ну всё, всё, иди. Дай старику в тишине посидеть.
Я улыбнулся и вышел, прихватив с собой свёрток с новой одеждой. Я был более чем уверен, что его обещание выдать меня замуж — всего лишь слова, которые он никогда не исполнит. Однако в душе моей зародилась слабая надежда на то, что я всё же стану мужем и отцом. Что появится человек, которому неважно моё состояние, который женится на мне только потому, что полюбит. Дедушка, однако, оказался куда более деятельным, чем я предполагал. Два месяца спустя после нашего разговора, он подозвал меня к себе и велел внимательно выслушать.
— Ну, сынок, я теперь могу считать свой долг исполненным. Жених для тебя нашёлся. Да мне и долго искать не пришлось — он мой дальний родственник по линии отца. Богатый человек, герцог, пусть и старше тебя, а всё же партия очень удачная. Он богат, поэтому твоё приданое для него не имеет значения. Я списался с ним, отправил ему твой портрет, ну тот, что папенька-то твой заказывал. Ты понравился ему, и он готов на тебе жениться. Ты проживёшь ещё полгода у меня, пока не закончится твой траур, а потом уж к нему поедешь. А я теперь и на покой могу…
Я не знал, что ответить. Судьба моя решилась вот так, запросто. Просто письмо, просто портрет, просто дальний родственник. Чувства мои были весьма неоднозначны. С одной стороны я был несказанно рад, что нашёлся человек, готовый жениться на бесприданнике, готовый прожить со мной жизнь и подарить мне детей. И я с трепетом подумал о том, что, возможно, мы полюбим друг друга, как любили мои отцы, возможно, рядом с этим человеком я обрету счастье. Но вдруг… ах, как много было этих «вдруг». Он старше? А вдруг на сорок лет? Вдруг меня выдают замуж за старика? А вдруг он не полюбит меня, или я его не полюблю? А вдруг он и вовсе плохой человек? Вдруг я буду несчастлив с ним всю жизнь? Душа моя разрывалась от противоречивых чувств, но я не смел показать этого дедушке Норберту.
— О, дедушка, я счастлив! — я выдавил из себя улыбку. — Спасибо большое, без вас я остался бы одиноким на всю жизнь…
Я почтительно склонился перед ним и опустил лицо, чтобы он не увидел слёз, мелькнувших в моих глазах. Он остался доволен, а я взволнован и возбуждён. В тот день настроение моё переменилось тысячу раз. То я читал сборник сонетов, сидя у окна, то вскакивал, не в силах усидеть на месте, то смеялся, кружился по комнате, даже померил несколько не траурных рубашек, а то плакал, лёжа на диванчике и уткнувшись носом в подушку. Несколько раз я брался за работу, но она валилась у меня из рук и, спутав все нитки, я решил больше и не пытаться.
Все полгода я пребывал в таком переменчивом настроении, хотя больше грустил, чем радовался. Зима пролетела незаметно, Рождество не принесло той радости, что в детстве, я много шил, чтобы отвлекаться, много читал, много проводил времени с дедушкой, с которым должен был расстаться весной, чтобы уехать в поместье жениха.