- Бывает небольшая, а бывает ничего… На мужика, может, и не кинется, а на дитё вот кинулась.
Прихлебывая чай, он стал рассказывать Севе о повадках рыси, но стукнула входная дверь, весело заскакал Шагистый, послышался голосок: «Перестань, глупый, повалишь!» - и Катя постучала в дверь:
- Малышок, я для тебя письмо из нашего ящика вынула!
Письмо?… В сенцах Костя получил из рук Кати серый пакет, заклеенный хлебным мякишем, с косолапо написанным адресом, и растерялся, так как получил письмо впервые в жизни.
- Я думала, это мне письмо, а это тебе, - разочарованно сказала Катя.
- С фронта, поди? - спросил он.
- Вот смешной! Разве фронтовые письма бывают с марками?… Что ты его вертишь? Распечатай! Фу, какой ты! Дай сюда!…
Она надорвала конверт и вынула лист шершавой бумаги, а из этого листа выпал маленький листочек и медленно опустился на пол. Катя подхватила его, развернула и взялась за сердце.
- Ох, Костя, знаешь, это… - прошептала она.
Костя смотрел на листочек, боясь принять его, - и все-таки принял, посмотрел и прочитал. Там было написано, что сержант Дмитрий Григорьевич Малышев пал смертью храбрых в боях с фашистскими захватчиками. И Костя все понял, но будто он в эту минуту был где-то очень далеко, и то, что он понял, поэтому казалось каким-то смутным, неправильным. Он стоял неподвижный, испуганно глядя на бумажку.
- Пойдем! - шепнула Катя, взяла его за руку и провела в гостиную.
За ними пробрался Шагистый и понюхал медвежью шкуру, которую он знал еще тогда, когда эта шкура была живой, страшно рычала и отбивалась от него лапами с острыми, кривыми когтями. В память об этих когтях Шагистый не сел на шкуру, а устроился прямо на полу, положив морду между лапами и переводя взгляд с одного на другого. У хозяев что-то случилось: сидя на медвежьей шкуре, они молчали, но они думали очень грустное, и Шагистый это чувствовал.
- А ты? Тоже такое получила? - спросил Костя.
- Нет… я такого… не получала, - едва слышно ответила Катя, и ее глаза стали неподвижными и прозрачными, как стеклянные. - Если я такое получу, я… непременно умру…
Шагистому захотелось поскулить. Он подошел к Кате и чуть-чуть лизнул ее в щеку. Щека была мокрая, соленая. Катя не рассердилась, только слабо отмахнулась. Стараясь не наступать на медвежью шкуру, Шагистый потянулся к Косте, ткнулся носом в его плечо и снова лег.
- Шагистый нас пожалел, - сказала Катя. - Хочешь, я прочитаю письмо?…
Писал румянцевский сосед под диктовку Павлины Леонтьевны Колобурдиной. Отвечая Косте, старушка сообщала, что ей передали из военкомата похоронную о Митрии. «Погиб наш сокол ясный, погубил его фашист проклятый», - писала Павлина Леонтьевна, а дальше было несколько поклонов от знакомых.
- Если я тоже получу такое, я непременно умру, - повторила Катя.
Горе сжало сердце Кости. Он как-то вдруг снова понял, что Митрия нет на свете. Он встал, ушел, сел в сенцах возле кадки с водой и обнял за шею Шагистого, который последовал за ним. Так он сидел, поджав ноги по-вогульски, и смотрел в темноту широко открытыми глазами.
…Митрий, Митрий, как же это так, большой брат Митрий! Как же смог убить тебя фашист? Ведь ты медведя убил… Ты белку бил малой пулькой в ее быстрый глазок, чтобы не портить шкурку. Ты за сохатым бежал быстрее ветра, и зверь не мог уйти… Как же это убил тебя фашист?! Ты бы не поддался ему, Митрий! Ты бы ударил его насмерть длинным ножом и руками придушил бы его, а коли что, так и зубами бы грыз его, проклятого…
Да нет, никто не поверит ни в Румянцевке, ни в городе Ивделе, ни в вогульских юртах, что большой Митрий, веселый Митрий пал наземь. Не верит этому и Костя и не поверит никогда. А то, что он молча плачет, обхватив шею Шагистого и прижавшись к нему головой, так это просто потому, что о Митрии написали такую страшную бумажку, это потому, что болит его сердце, а он не волен теперь над своим сердцем.
Потом его глаза наполнил жгучий невидимый огонь. Он глядел, глядел в темноту, и ему казалось, что там стоит кто-то черный, злобный и ненавистный - такой ненавистный, что сердце стало тяжелым, как свинец. Он знал, кто это! Это был тот, кто раздавил танком дом Севы, кто осиротил его товарищей из молодежного цеха, кто убил Митрия, кто принес столько горя в богатую и счастливую страну. До сих пор он был далеко, а теперь стоял в двух шагах, совсем близко, и насмешливо щерился.
- Постой, постой! - едва слышно произнес Костя. - Постой, будет тебе! - повторил он, до боли сжав кулаки.
ТИШИНА
Бывает так, что после бури ветер сложит крылья, тучи останутся на небе и наступит тишина. Тяжелая тишина охватила Костю. Дни потянулись медленные, сумрачные. Он пораньше уходил на завод, привозил заготовки, работал, не отлучаясь от станка, делал все больше и больше, следил, чтобы Сева не раскисал, не лодырничал, но, сколько бы он ни сделал, радости не было, и кончалось все усталостью без мыслей и желаний. Обедал он как-то неохотно, забывал поужинать - не хотелось есть.
В цехе все знали, что погиб его брат-фронтовик, и, не высказывая этого, жалели Малышка.
Раньше парторг Сергей Степанович при встречах с Костей в шутку спрашивал, не жалеет ли он, что променял звание первого снайпера молотка на станок, а теперь смотрел внимательно, будто хотел без слов понять, о чем он думает, и в его серых глазах светилось сочувствие.
Парторг нередко бывал в молодежном цехе. Обычно его сопровождала Зиночка Соловьева, но однажды он пришел за колонны без Зиночки и, опершись на свою палочку, долго смотрел, как работает Костя.
- Ну, молодец, парень! - сказал он вполголоса. - Видел я сегодня на доске показателей… Норму ты выполняешь, и твой товарищ подтянулся. Это хорошо! Значит, напрасно я за тебя боялся. Крепко стоишь…
Костя склонился к станку, в носу у него защипало.
- Вот какие наши люди! - проговорил Сергей Степанович, точно беседовал с собой. - Лишился ты единственного брата. Большое это горе… Другой, может быть, руки опустил бы, а ты все лучше работаешь. Понимаешь, это значит, что твой труд - это борьба, что ты врагу мстишь и за брата и за все!
- Понимаю, - шепнул Костя непослушными, дрожащими губами. - Я, может, еще больше сделаю.
- Уже немало фашистов от твоей честной руки в землю легло и еще больше ляжет!… - Сергей Степанович помолчал, глядя на Костю все так же внимательно, и добавил: - Одно мне в тебе не нравится, Малышев: похудел ты, осунулся. Ты себе этого не позволяй, следи за собой. Ослабеешь - врагу легче будет. Я скажу, чтобы тебе дали дополнительное питание.
- Не надо… Обойдусь… Как все, так и я…
Тут случилось то, что очень удивило ребят: парторг своей подогнутой, искалеченной рукой обхватил Костю, привлек к себе, заглянул ему в глаза, ничего не сказал и ушел, ступая быстрее, чем обычно.
Забившись за инструментальный шкафчик, Костя просидел там до тех пор, пока ребята не убежали обедать.
На заводе стал чаще бывать Миша. Иногда Костя шел с ним посмотреть, как подвигается копка канавы от нового сборочного цеха к речке. Продрогнув на канаве, они забирались в термический цех, за печи, и Миша рассказывал о теплой стране Украине или тихонько пел украинские песни, которые очень нравились Косте, потому что были печальные.
Подготовка к походу в тайгу тем временем продолжалась, но вел ее главным образом Колька и возмущался, что Сева не проявляет никакой инициативы. Зато у Кольки инициативы было сколько угодно. Например, он купил в магазине «Охотник» два светящихся карманных компаса и, проверяя их, ходил на работу по одному компасу, а с работы - по другому. Он также достал геологическую карту Урала, какие-то научные книги и, захлебываясь, толковал о горах Тум, Мартай, Попова сопка, так как был уверен, что Бахтиаров поведет их именно на эти горы. Однажды он сказал, что решил привести Севу к кровавой клятве.
- Не делают у нас так по-дурному! - высмеял его Костя. Чем глупее были выдумки Кольки, чем больше суетился, увлекался этот паренек, тем насмешливее улыбался Костя, а после разговора с парторгом вся затея вдруг представилась ему детской игрой, и ему было странно, что Сева продолжает в ней участвовать, хотя и без прежнего пыла. Но к чему Костя относился ревностно, так это к соблюдению полной тайны. Он приказал компаньонам прекратить на заводе всякие разговоры о подготовке экспедиции. Колька охотно согласился с ним, назвал соблюдение тайны конспирацией и предложил всем посвященным при случайных встречах на заводе подмигивать друг другу левым глазом. Костя отнесся к этому как к очередной глупости и нарочно забывал подмигивать. Сева последовал его примеру, так что Колька подмигивал один.
Итак, соблюдалась полная тайна-конспирация. Тем большей неожиданностью явился для Кости один разговор с Ниной Павловной.
Глава пятая
КРАХ КОНСПИРАЦИИ
Однажды Нина Павловна и Костя вместе шли на работу в утренних сумерках. Мороз оборвался, было тепло, и они не спешили.
- Не ладится дело, Малышок! - пожаловалась Нина Павловна. - Сколько уж у нас перебывало ученых, сам профессор Колышев взял над нами шефство, а всё семь с половиной, иногда восемь успешно закаленных «рюмок» из десяти. Главк пишет, что он согласен на пятнадцать - двадцать процентов брака «рюмок» по вине закалки. Но как жаль терять пятнадцать - двадцать деталей из каждой сотни! Надо, во что бы то ни стало надо добиться минимального брака!
Сверху они увидели костер. Его жгли землекопы. Канава приближалась к холму.
- Вот скоро дополнительную сборку пустим, деталей потребуется еще больше, - проговорила Нина Павловна. - Надо спешить с моей работой. А вы, ребята, подгоните «трубы». Завод снова получил повышенное задание. Начинаются самые горячие дни. - Она помолчала и с усмешкой заметила: - Знаешь, я готова разочароваться в тебе, Малышок. На первых порах ты кое-чего добился - заставил Севу помогать девочкам, атмосфера за колоннами стала лучше, но… Ты считаешь, что Сева работает хорошо?
- Ясно, лучше работает. Вчера уже норму дал.
- Мне кажется, что норма ничего не доказывает. Сева не увлекся работой по-настоящему, она не стала его главным интересом. Антонина Антоновна заметила странную вещь: Сева тайком сушит сухари и складывает в мешочек под топчаном. Сахар он тоже копит…
Конспирация лопнула с треском. Растерявшийся Костя ждал продолжения.
- Мне кажется, что Сева хочет сбежать с завода, - подвела итог Нина Павловна. - Я, конечно, и мысли не допускаю, что ты с ним заодно. Ведь так?
- Так, - ответил Костя.
- Ты понимаешь, что это было бы черным предательством, которое никогда не простится, не забудется?
- Понимаю… Да и Севолод к работе привыкнет - не уйдет. Глупость это, больше ничего…
- Боюсь такой глупости! - сказала Нина Павловна. - Придется обратиться к Зиночке и Герасиму Ивановичу, если не удастся отговорить Севу. Это твой долг, потому что ты, по-видимому, знаешь о глупости, как ты называешь Севин замысел. Севе надо наконец понять, что мы должны помогать фронтовикам без задних мыслей, отдавая работе все силы, все думы. Поговоришь с Севой?
- Поговорю, - пообещал Костя, обрадованный, что Нина Павловна пока не дает делу хода.
- С Катей тоже нехорошо, - озабоченно проговорила Нина Павловна. - От нее только и осталось, что ее характер да глаза. И это нельзя объяснить лишь последствиями болезни. Конечно, она спрятала какое-то горе, какое-то беспокойство и надорвалась. Нет ничего тяжелее такой ноши, если ее несут в одиночку. Малышок, посоветуй Кате обратиться к доктору! Убеди ее!
Так кончился этот неожиданный разговор.
ПОРВАННАЯ ГАЗЕТА
Костя легко себе представил, как может дальше пойти дело: Нина Павловна, чего доброго, скажет о приготовлениях Севы Зиночке Соловьевой, та при случае скажет Мише, а Миша вспомнит разговор о тамге, свяжет приготовления к побегу с именем Кости и обвинит его в том, что он неверный человек…
Взбудораженный, Костя бросился в красный уголок, где Сева перед работой обычно читал газеты и журналы. Здесь Севы не было.
Заведующая красным уголком Анна Семеновна с возмущением о чем-то рассказывала Зиночке Соловьевой, потрясая газетой.
- Малышок, Малышок! - окликнула Зиночка. - Что творится с Севой? Сел читать газету, потом порвал ее, нагрубил Анне Семеновне… Что это за некультурность!
- Никогда больше не позволю ему брать газеты! - заявила тоненькая и строгая Анна Семеновна. - Если каждый начнет рвать газеты, что будут читать другие?
Костя нашел товарища в цехе, за колоннами. Сева сидел на стеллаже, маленький, съежившийся, запустив пальцы в свои пышно отросшие пепельные волосы, а в сторонке растерянно топтался Колька.
- Ты зачем газету некультурно порвал? - спросил Костя. - Вот будет тебе от Зиночки!
- Не твое дело, хоть ты не лезь! - качнул головой Сева, поднялся и, как деревянный, потащил за собой тележку.
- Что с ним случилось? - спросил Колька. - Я ему говорю: «Нужно понемногу покупать дробь», а он ругается: «Пошел вон, ты мне надоел!» Вот так здорово!
Когда они присоединились к Севе, он уже кончал грузить заготовки; отрезки труб гремели, с силой брошенные на тележку.
- Стой! - приказал Костя. - Кто велел сухари сушить?
- Инициатива масс, - пошутил Колька. - А тебе жаль! Это он мой хлеб сушит.
- Не дам тамгу! - забушевал Костя. - Нина Павловна от бабушки прознала, что Севолод сухари запасает. Понятно - сбежать надумал.
- Фунт! - поразился Колька. - Мы же условились, Севка, что ты будешь сухари конспиративно сушить, как только бабушка куда-нибудь уйдет.
- Она, наверное, по запаху догадалась, - безучастно сказал Сева.
- Конспирацию выдумали, головы дырявые! -продолжал бушевать Костя. - Велит Нина Павловна уговорить Севолода на заводе остаться, хорошо работать, кабысь он под моим влиянием. А то расскажет она Зиночке. Будет вам конспирация, не наморгаетесь!
- А ты скажи, что уговорил… - сразу нашелся Колька. - Ты, Севка, нажми на работу!
- Чего ты мной распоряжаешься! - крикнул Сева. - Что я тебе - раб? Да? Вы мне оба надоели! «Кабысь-кабысь»! Без вашего влияния обойдусь! - И он яростно потащил тележку.
- Стой, жилу сорвешь! - сказал Костя и стал помогать. После того как все станки получили полный запас заготовок,
Костя спросил:
- Значит, тамга тебе ни к чему, коли меня слушать не хочешь? Вот и ладно.
- А ты и обрадовался, - насмешливо сказал Сева, швырнув рукавицы в шкафчик. - Не радуйся. Не мне тебя слушать. Ты меня слушать будешь… - Он полез зачем-то в шкафчик, закрылся от Кости дверцей и вдруг проговорил незнакомым, будто очень далеким голосом: - Если бы ты знал, что они с Каменкой сделали. Они ее в зону пустыни превратили, гады проклятые! - Он помолчал, захлопнул шкафчик и поднялся с красными пятнами на щеках, но спокойный, будто натянутый. - Ну, чего смотришь? - прикрикнул он на Костю. - Я сейчас одну штуку пойду искать, а ты… поработай на двух станках!
Это было большое решение: Сева несколько раз отклонял предложение Кости работать на пару и делал это из принципа - не хотел, как он выражался, обезьянничать с Кати Галкиной. Теперь, к великой радости Кости, он вдруг отказался от этого глупого принципа.
Как только резец прошел половину заготовки на его станке, Костя пустил станок товарища. Девочки подошли посмотреть, что получается.
- Зачем ты бегаешь от станка к станку? Совершенно лишнее, - тотчас же стала советовать Катя. - С твоего места хорошо видно, что делается на Булкином станке. Зачем ты торопишься? Вот смешной!
Когда пришло время ставить новую заготовку, она предложила:
- Давай помогу, гога-магога!
- Не трожь! - отказался он и действительно успел все сделать, потому что заставил себя не торопиться, и оказалось, что времени достаточно.
Установив заготовку, он, умышленно замедляя движение, направился к своему станку.
- Вэри вэл! - невольно признала Катя.
Леночка тоже одобрила:
- Ой, трэ бьен!
Костя уже знал, что это по-английски и по-французски значит «очень хорошо».
- Саво! - сказал он.
- Что такое? - удивилась Катя.
- Хорошо! Вогулы-манси так говорят, - пояснил Костя. - Думаешь, мы не умеем по-непонятному?
Появился Сева. Он осторожно нес две баночки из-под консервов, наполненные водой и сплющенные так, что на них получились носики. Одну он отдал Косте, сказал: «Вот, гляди!» - вылил немного воды на резец, и сталь в ответ благодарно зашипела.