Когда барыни разъехались, я спросил Петра, правда ли, что кровь у него голубая. Он ответил:
— Нет, обыкновенная.
О чем бы я Петра ни спрашивал, он всегда мне отвечал. И за это я его любил. Конечно, не только за это, а еще за то, что он не танцевал перед Протопоповым и барынями и никого на свете не боялся.
И все мы Петра полюбили. На базаре жить было страшно: ночью кругом ни души, кричи не кричи — никто тебя не услышит. А с тех пор как у нас поселился Петр, мы больше никого не боялись, даже самого Пугайрыбку, и спали спокойно.
11. Дэзи
Однажды мадам Прохорова приехала с девочкой моих лет. На девочке была беленькая меховая шубка и такая же шапочка. Отец как увидел девочку, так сейчас же сказал:
— Ангел! Настоящий ангел!
Девочка была похожа на мадам Прохорову, только без усиков. А красивей мадам Прохоровой, я думаю, никого на свете не было.
Не знаю почему, но, когда девочка посмотрела на меня, мне стало так неловко, что я убежал в нашу комнату. В комнате я долго высидеть не мог и опять пробрался в зал. На девочке шубки уже не было, а было коротенькое зеленое платьице с золотыми пуговичками. Я спрятался за шкаф и оттуда смотрел на нее. В это время пришел посетитель и заказал пару чаю. Я не стал ждать, когда Петр возьмет у него чек и пойдет за чаем, а сам побежал на кухню. Там я вместо одного чайника с кипятком взял целых два и понес их в правой руке через весь зал на глазах у девочки. Даже посетитель удивился и сказал:
— Ух ты! Такой маленький, а смотри, два чайника припер!
Девочка дергала мадам Прохорову за платье и спрашивала:
— Мама, он лилипут? Мама, он лилипут?
— Да нет же, — отвечала мадам Прохорова, — он мальчик.
Девочка смело подбежала ко мне и спросила:
— А почему у тебя пуговички не серебряные? Разве ты не гимназист?
Мадам Прохорова сказала:
— Ну вот, Дэзи, ты поговори с мальчиком, а я пойду почитаю людям «Жоржетту». Петр, проводи же меня.
Я тогда не подумал, зачем ее провожать, если «тот» зал был у нее перед глазами. Не подумал потому, что девочка все задавала и задавала мне разные вопросы. Спросит и, не дожидаясь ответа, уже спрашивает о другом.
— А почему ты такой худой? Тебе не дают хлеба, да? Мама тоже не ест хлеба, чтобы сохранить талию. А где тебе елку поставят? А шпага у тебя есть? У Шурика шпага еще деревянная, но он сказал, что все равно будет из-за меня драться на шпагах с самим капитаном Протопоповым. А почему у вас так много столов? А шоколад «Пок» ты любишь? А какие у тебя коньки? «Снегурочки»? У меня «снегурочки» и еще… как их? Вот забыла…
Когда мадам Прохорова назвала свою девочку таким странным именем, я вспомнил, как одна барыня гуляла по тротуару с маленькой кудлатой собачкой и все ей кричала: «Дэзи, сюда! Дэзи, вернись!» Поэтому, как только девочка на минутку умолкла, я спросил:
— А почему у тебя собачье имя?
У девочки были и без того большие глаза, а тут она их так раскрыла, что, кроме глаз, я уже больше ничего не видел.
— Мама, — сказала она жалобно, — он ругается!..
Я хотел ей сказать, что и не думал ругаться, но в это время меня кто-то ущипнул сзади. Оглянулся, а это Витька.
— Девочка, — сказал он, — ты не обижайся: он у нас немножко дурачок, потому что заморыш.
— Я и сама догадалась, — сейчас же ответила ему девочка. — Он у меня все спрашивает и спрашивает и не дает мне слова сказать.
От такой несправедливости я вспыхнул и убежал в «тот» зал. А Витька остался с девочкой.
В «том» зале за длинным столом сидела мадам Прохорова и читала вслух толстую книгу. Босяки смотрели на патронессу осоловелыми глазами. Вдруг мадам Прохорова сняла руку с книги и почесала себе колено. Потом она почесала бок, потом спину, а потом вскочила и сказала:
— Кажется, я здесь паразитов набралась. Нет уж, читайте сами. — И быстро ушла, стуча каблучками.
Даже в «том» зале было слышно, как она говорила отцу:
— Это ужасно! Кусаются, как собаки! Посыпайте, Степан Сидорович, ваших посетителей антипаразитином. Купите пуд и сыпьте каждому за воротник по горсти.
Босяки при ней курить стеснялись, а теперь ожили и принялись вырывать из «Жоржетты» листки и крутить цигарки.
Когда я вернулся в «этот» зал, ни мадам Прохоровой, ни ее хорошенькой девочки там уже не было. Витька что-то жевал. Увидев меня, он полез в карман, развернул серебряную бумажку и отломил от коричневой плиточки маленький кусочек.
— На, — сказал он.
— Что это? — спросил я.
— Шоколад. Это меня Дэзи угостила.
— Ну и ешь сам! — крикнул я и убежал на кухню.
12. «Каштанка»
Целый день я ходил понурый. Мне казалось, что все меня презирают, что я и на самом деле уродец и самый несчастный на свете человек.
Петр заметил, что со мной творится неладное, и спросил:
— Чего, Митя, закручинился? Или обидел кто?
— Так, — ответил я, пряча глаза. — Просто так.
— Просто, брат, ничего не бывает.
— Лучше б я умер маленьким! — вырвалось у меня.
Он не стал больше меня расспрашивать, но на другой день опять подошел и сказал:
— Тут один лотошник книжку оставил с картинками. Вот подожди, закроем чайную и почитаем. Говорит, интересная.
Чайную закрыли. Петр принялся мести полы и мыть клеенки на столах. Чтоб скорей сесть за книжку, я усердно ему помогал. Отец не любил, когда газ напрасно горит. Петр потушил в «том» зале рожок и зажег маленькую керосиновую лампочку. Света ее хватало, только чтобы осветить книгу, но от этого сидеть за столом в темном зале было особенно уютно. Книга пахла краской, как и та материя, из которой путешественник сшил мне брюки. На картонном переплете был нарисован уличный газовый фонарь, вокруг фонаря мелькали снежинки. У подъезда дома стоял бритый мужчина в шляпе-цилиндре, в шубе нараспашку. Он смотрел вниз, а внизу, у его ног, жалась собака, похожая на лисицу. Ее спина и даже ресницы были залеплены снегом.
— Начнем, — сказал Петр. — Глава первая. «Дурное поведение».
И он стал читать о собаке Каштанке, которая обрадовалась, что хозяин, столяр Лука Александрыч, взял ее с собой гулять, и от радости гонялась за собаками, бросалась на вагоны конножелезки и в конце концов потерялась.
Пока Петр читал, губы его все время морщились, будто он вот-вот рассмеется. Но он не рассмеялся, а когда дочитал первую главу, то положил на книгу руку, покачал головой и сказал:
— Хорошо.
— Читай дальше, читай! — попросил я.
— Нет, уже поздно. Иди спать, а то папаша заругает. Завтра будем читать. «Таинственный незнакомец» — называется следующая глава. Наверно, дальше еще интересней.
Уходить мне не хотелось, но не хотелось и Петру противиться. Я вздохнул и пошел.
Заснул я не скоро, все ворочался и ворочался, так что мама даже спросила меня, не заболел ли я. А когда заснул, то мне приснилось, будто собака, похожая на лису, застряла в снежном сугробе, поднимает к мордочке то одну, то другую лапку и дует, чтобы согреть их, а Дэзи стоит перед ней на серебряных коньках и хохочет звонко-звонко.
За ночь я успокоился, и, хотя вспомнил о Дэзи сейчас же, как только проснулся, книжка с картинками оттеснила мою обиду: умирать мне уже не хотелось, а хотелось узнать, что будет дальше с Каштанкой.
По мере приближения вечера нетерпение мое возрастало. И вот мы с Петром опять за столом с ночником.
— Теперь ты читай, а я буду слушать, — сказал Петр.
Читал я по слогам, запинаясь и от волнения путая слова.
Петр взял у меня книгу и стал читать сам. И, как вчера, морщил губы, чтоб не рассмеяться. Читал он о том, как Каштанку взял к себе толстенький бритый человек в шубе нараспашку. Каштанка поела, разлеглась посредине комнаты и стала решать, у кого лучше — у прежнего хозяина или у нового. У нового обстановка бедная: диван, кресло, ковры, а у старого — богатая: верстак, куча стружек, лохань. Тут Петр не выдержал и засмеялся.
— А что ты думаешь, — сказал он, весело посмотрев на меня своими синими глазами. — Может, собака и правильно решила задачу. — Но вдруг он потемнел в лице и с натугой выговорил: — Богатство… Кареты, бриллианты, манто… Будь оно проклято все!..
Некоторое время он сидел молча и смотрел куда-то вбок, хотя там было темно и пусто. Потом потянул к себе книжку и стал читать дальше. Но губы у него больше не морщились, а на лбу так и осталась складка.
Книжку мы читали целую неделю — каждый вечер по одной главе. А когда кончили, то мне было и радостно, что Каштанка нашла своих хозяев, и грустно, что толстенький бритый человек потерял сначала гуся Ивана Ивановича, а потом и Каштанку. Как он, наверно, горевал!..
— Понравилась тебе книжка? — спросил Петр.
— Ох, так понравилась, так понравилась!.. — Я не знал, как высказать то, что чувствовал.
— Ну так возьми ее себе.
От восторга у меня перехватило дыхание.
— А если… А если лотошник придет за ней?
Петр засмеялся:
— Не придет. Я тебя обманул. Книжку эту я купил. Вижу, что ты смутный ходишь, взял и купил.
Я схватил руку Петра и прижался к ней губами. Петр руку отдернул и сердито сказал:
— Вот это зря! Ты никому — слышишь? — никому руку не целуй! Только матери можно.
13. Опять у Зойки
Хотя в оба зала народу набивалось полно, все-таки редко кто из босяков пил чай. Дамы-патронессы, от которых с появлением Петра не стало отбою, затеяли новое дело. Чтобы босяки и нищие пили на подаяния чай, а не водку, попечители придумали чековые книжки. В каждой книжке пятьдесят листиков, и на каждом листике напечатано:
Настоящий чек принимается
в чайной-читальне общества трезвости
вместо одной копейки монетой
Дамы-патронессы разослали во все дома письма. Они писали, что подавать милостыню деньгами не надо, а надо подавать чеками, и тогда пьянство в городе будет выведено начисто. Но босяки и нищие были тоже не дураки: набрав чеков побольше, они по дешевке продавали их базарным торговкам, а сами шли в монопольку. В чайную же являлись уже пьяненькие.
Маше, Вите и мне прибавилось работы: мы ходили по домам и продавали чековые книжки. Подойдем к двери, постучим или надавим кнопку — и ждем. Выходит хозяин или хозяйка и спрашивает, чего нам надо. Отвечала обычно Маша:
— Нас прислали дамы-патронессы из общества трезвости. Мы принесли вам чековую книжку для пьяниц. Пожалуйте полтинничек.
Получив полтинник, мы прятали его Витьке в карман, а карман, чтобы не залезли чики-рики, зашпиливали английской булавкой. Но чаще нам говорили:
— Идите вы с вашими дамами-патронессами знаете куда!..
И захлопывали перед носом дверь.
Все-таки ходить по домам было интересно, а то ведь все в чайной да в чайной. Только если мы долго ходили, у меня начинали болеть ноги, и я весь раскисал. Тогда Витька говорил: «И чего он с нами увязался! Сидел бы дома». Но Маша всегда меня защищала и оставляла где-нибудь посидеть — или в лавочке, или в парикмахерской. Потом они за мной заходили, и мы возвращались домой вместе.
Однажды мы шли около железнодорожного переезда. Я сказал:
— У меня ноги болят. Я посижу около будочки.
Маша и Витя пошли дальше, а я открыл дверь и вошел в будку. Рыжая лежала на топчане, укрытая старым ватным одеялом. Лицо у нее было желтое. Увидя меня, она зашевелила бескровными губами и слабым голосом сказала:
— Бабуленька, посмотри, кто к нам пришел. Заморышек пришел.
Бабка, нагнувшись над тазом, что-то стирала. Ее серые космы свисали к самой воде.
— Вот и хорошо, что пришел, а то ты одна совсем тут затомилась.
— Ты больна? — спросил я.
Рыжая упрямо качнула головой:
— Была больна, а теперь уже здоровая.
— Ну-ну, здоровая! — заворчала бабка. — Одна тень от тебя осталась. Фелшар сказал, цыпленком кормить надо, а где его, того цыпленка, взять! Цыпленок, гляди, двугривенный стоит. Кусаются они нынче, цыпленки эти.
Я подсел к рыжей на топчан и сказал:
— Хочешь, я тебе сказку расскажу?
Она слабо улыбнулась:
— Про гуся? Про гуся я и сама знаю.
— Нет, эту ты не знаешь. Я про другого гуся, про Ивана Ивановича.
Она повеселела:
— Ой, умора! Да разве ж гусей зовут по-человечьи?
— Зовут. Вот слушай.
Я хотел ей рассказать все, что мы с Петром прочли в книжке, но с самого начала сбился, запутался и умолк.
— Нет, — сказал я, — лучше я тебе все это прочту. Вот приду еще раз и принесу книжку.
— А ты разве умеешь читать? — недоверчиво спросила она.
— Умею.
— Ну, прочти. Тебя Гришей зовут?
— Что ты! Меня Митей зовут. А ты — Зойка, я знаю.
Кто тебе сказал? — удивилась она.
— Тебя так на базаре называли, когда ты барыню отбрила, помнишь?
— А, ту, мордастую! Ты тоже видел? Я ее еще и не так! — Она посмотрела на меня смеющимися глазами и задорно сказала: — Меня все знают, вот я какая!
— Ну и дурочка, — проворчала бабка. — Живи потихонечку — и тебе хорошо будет.
Зойка свистнула. Я никогда не слышал, чтобы девочки свистели.
Теперь, когда мы отправлялись продавать чеки, я всякий раз засовывал под рубашку книгу. Но ходили мы на другие улицы и только дня через три попали опять к переезду. Зойка еще лежала.
— Принес? — спросила она сердито. — Небось скажешь, что забыл?
— Нет, что ты! — ответил я. — Принес.
— Долго ж ты нес.
Я вынул книгу и опять примостился на топчане. Зойка взяла ее у меня из рук и недоверчиво полистала.
— Ладно, читай. Посмотрю, какой ты чтец. Может, ты и по покойникам читаешь?
— Вот и опять дурочка, — ласково пожурила бабка. — Кто он, псаломщик? Читай, Митя, не обижайся: она недужная.
Оттого, что книжку эту мне читал Петр, а потом я сам ее перечитывал два раза, я больше уже не запинался и читал так, точно знал каждую строчку наизусть. Сначала Зойка смотрела на меня сердито и недоверчиво, потом совсем забыла обо мне и слушала, расширив свои зеленые глаза и полуоткрыв рот. А под конец стала хватать меня за руки и выкрикивать:
— Постой, постой! Как он сказал? Ха-ха-ха!.. Ой, умора!..
— Ну, Каштанка! — в свою очередь, откликалась бабка из своего угла. — Попала в переплет собачка!
Я прочитал первую главу и закрыл книжку.
— Читай! — крикнула Зойка и даже толкнула меня ногой.
Но я боялся, что Маша и Витя будут искать меня и ругаться, и поспешил к двери, а книжку оставил Зойке.
— Читай сама, — сказал я. — Да поскорей, а то мне книжка нужна.
Через несколько дней я опять попал в будку. Зойка по-прежнему лежала и, мне показалось, стала еще желтей лицом.
— Ну, прочитала? — спросил я.
Зойка молчала. Бабка вздохнула и понуро сказала:
— Как же она прочтет, если она неграмотная.
Зойка так и подскочила на топчане.
— И неправда твоя, и неправда! Я все буквы знаю!
— Буквы знаешь, а складывать их не умеешь, — стояла на своем бабка.
Но Зойка не сдавалась.
— А вот и умею! А вот и умею!..
Она вытащила из-под подушки замусоленный букварь и стала водить пальцем под строчкой.
— О! — выкрикивала она буквы. — В! Ц! А! Овечка! Видишь, бабка, прочитала! Овечка!
— Не овечка, а овца, — поправил я.
— Ну, овца. Это ж все равно. Видишь, и на картиночке овечка с рожками.
— Вот по картиночкам ты и читаешь, — упорствовала бабка. — Не будь картиночек в букваре, ты б и одного словечка не сложила.
Зойка с размаху швырнула букварь в угол и отвернулась к стене. Полежав так немножко, она успокоилась и опять повернулась к нам.
— Ну, читай, — приказала она мне.
И не отпустила, пока я не дочитал всю книжку. Слушая, она то переливчато смеялась, то задумывалась и тогда делалась похожей на взрослую. С таким задумчивым видом она выслушала всю главу, в которой рассказывалось, как умер гусь Иван Иванович.
— Вот так и я умру, — сказала она и плотно сжала бескровные губы.