Мешок и в самом деле был вымазан в краске настолько, что даже оставил на столе приметный след.
Мамерк Семпраний не собирался сдаваться.
— Но если в сумке юноши и нашли этот проклятый кошелек, то это еще не значит, что именно он его украл. Может, вор — его раб?
Ланиста во что бы то ни стало хотел избавить Марка от тюрьмы, дурацкая история нарушала все его расчеты.
— Мы все равно проводим в тюрьму обоих, — немного раздраженно ответил Теренций, которому уже стали надоедать все эти препирательства. — Правда, этот вот человек утверждает, что вор все-таки не раб, а его хозяин.
Мамерк с интересом всмотрелся в того, на кого указал центурион.
…Увидев входящего ланисту, Хригистон быстро повернулся спиной к двери — лицом к окну, будто приметив там что-то интересное.
По поручению Валерия Руфа Хригистон несколько раз покупал у Мамерка Семпрания его гладиаторов, так что они были знакомы; однако это знакомство было для вольноотпущенника отнюдь не из приятных. Дело было в том, что Хригистон, никогда не упускавший возможности подзаработать, докладывая своему патрону об очередной покупке, называл сумму затрат несколько большую той, которая была на самом деле, присовокупляя разницу к своим сбережениям. Валерий Руф, встретившись как-то раз с ланистой, вскользь заметил, что гладиаторы не стоят тех денег, которые были за них уплачены; тут-то все и открылось. Хригистона высекли, и с тех пор Мамерк Семпраний, встречаясь с ним, всегда с насмешливой внимательностью пересчитывал получаемые от него сестерции и расписки.
— А, да тут еще один мой приятель, — весело протянул ланиста. — А ну-ка, Теренций, — он повернулся к центуриону, посмотри на свои ладони, на ладони тех, кого ты обвиняешь, ну и заодно на лапы этого правдолюбца!
Ладони Марка и Саргона были совершенно чистые, а у центуриона — темно-красные, как и все, к чему прикасался мешок с сестерциями, намазанный в пурпуре. Когда же стражники вывернули руки Хригистона ладонями наружу (он почему-то не торопился это сделать), то все увидели причину его медлительности — ладони вольноотпущенника имели красноватый оттенок, несомненный след пурпура.
…Когда Мамерк Семпраний и Марк Орбелий наконец-то выбрались на улицу, то они сразу же направились к дому ростовщика Антинора. Всю дорогу ланиста весело подсмеивался над растерянностью разоблаченного мошенника, с удовольствием глядя на молодого римлянина, как на прекрасную вещь, которую ему вот-вот удастся приобрести, и с некоторым сожалением — на мешки с сестерциями, с которыми ему вот-вот придется расстаться.
Вслед за римлянами шли их рабы. Саргон вел лошадей Марка, а слуга ланисты — двух прекрасных скакунов своего хозяина, к седлам которых и были приторочены эти самые вместилища ничтожного металла, заключающего в себе свободу и рабство.
В дальнейшем все происходило так, как и намечал расчетливый ланиста: Марк уплатил ростовщику долг полученными от него сестерциями, а затем расплатился с ним самим, произнеся в присутствии народного трибуна клятву гладиатора.
* * *
Тем временем Хригистон, которому приходилось выкручиваться и из ситуаций много опаснее той, в которой он оказался, сумел-таки избавиться от тюрьмы и отвязаться от стражников, купив за пятьсот сестерциев их доброжелательность. Распрощавшись с негостеприимными караульщиками, он помчался к дому ростовщика, отчаянно надеясь все же опередить своих конкурентов, однако его старания, как и следовало ожидать, были тщетными. Хригистон опоздал. Понурясь, вышел он из дома Антинора и, страшась объяснений с Валерием Руфом, отправился в обратный путь.
Глава четвертая. Школа
Выехав из Рима, Марк расстался с Саргоном. Верный раб повез в дом Орбелиев печальную весть о происшедшем, а молодой римлянин вместе со своим спутником — ланистой, которого теперь можно было бы смело назвать его хозяином, отправился в гладиаторскую школу.
Школа Мамерка Семпрания располагалась на расстоянии двадцати стадий от города, к ней была проложена хорошая мощеная дорога, чья добротность свидетельствовала о привлекательности для многих того места, куда она вела (за исключением, разумеется, тех, кто там находился).
Путники ехали молча. После того, как договор между Марком и Толстым Мамерком был одобрен народным трибуном и занесен на лист папируса, они вообще мало разговаривали друг с другом; да и было бы странно, если бы юноша вдруг принялся делиться своим горем с ланистой, а ланиста — своей радостью с Марком, ведь теперь их разделяла несокрушимая стена людского тщеславия — не было больше юного римлянина и его умудренного годами наставника, но были хозяин и раб.
Вскоре всадники въехали в рощу пробкового дуба, за которой и находилась школа ланисты.
Разорение уже не угрожало Орбелиям, но стоило ли удивляться, что тем не менее будущее, сбросившее призрачные одеяния надежды и не заслоняемое более неопределенностью настоящего, представлялось Марку мрачным и неприглядным?.. Дед и отец его проливали кровь свою, утверждая величие народа римского, он же будет проливать кровь на потеху толпе. Если он будет убит на арене, то тело его оттащат в сполиарий[13], а затем, вместо погребения, сбросят в один из тех колодцев, куда сбрасывают умерших рабов. Он — гладиатор, и отныне друзьями его, рожденного свободным римлянином‚ будут отданные в гладиаторы преступники и рабы!..
Ланиста, Толстый Мамерк, был настроен куда как веселее своего нового воспитанника; радость от заключенной сделки, сулящей крупные барыши, распирала его, словно какая-нибудь проглоченная муха объевшегося паука. Однако он тоже не высказывал ни малейшего желания поболтать, не столько из-за высокомерия, сколько из-за благоразумия. Так хитрый торговец, скупивший по дешевке дорогой товар у неопытного простака, боится своей радостью выдать его истинную стоимость, опасаясь гнева одураченного.
Когда всадники проехали дубовую рощу, их взору открылось громадное мрачное здание, скорее тюрьма, нежели школа, окруженное высокой бревенчатой стеной. Это и было знаменитое детище Мамерка Семпрания, где Марку предстояло теперь научиться мастерству гладиаторов, которые живут, чтобы убивать, и убивают, чтобы жить.
Как только Марк и ланиста подъехали вплотную к обитым железом воротам, в проделанном над ними оконце мелькнула черная голова какого-то нубийца. Раб, видно, узнал своего хозяина: тут же послышался скрип отодвигаемого засова, и ворота распахнулись. Марк увидел целое селение, множество зданий, между которыми деловито сновали рабы: окруженный оливками дом ланисты, дома, или, вернее, бараки его рабов, бесчисленные конюшни, амбары, склады, а также возвышающуюся над всеми этими строениями темную громаду самой школы, где жили и обучались гладиаторы.
К прибывшим сразу же бросилось несколько человек, одетых в добротные туники. Это были, конечно же, рабы, поджидавшие своего господина, о чем говорила их излишняя поспешность.
Среди этих людей выделялся один гигант, на голову выше остальных, лицо которого было покрыто больше шрамами, чем загаром, а тело напоминало сильно пересеченную местность, где буграми, вздымались могучие мышцы, между которыми голубыми лентами наливались набухшие вены. Это был ближайший помощник ланисты, германец Протогор, в прошлом — гладиатор, в настоящем — учитель гладиаторов. Четверть века назад, во времена походов Германика Юлия Цезаря[14] к берегам Рейна, в бою с римлянами он был ранен, захвачен в плен и обращен в раба. Где только не приходилось побывать ему за долгие годы рабства!..
Познакомившись с плетью надсмотрщика на медных рудниках Кипра, Протогор закреплял свои знания и в мраморных карьерах Пентеликона, и на плодородных пашнях Кампании, и в знаменитых кузнях Толетума. В конце концов, поменяв несколько хозяев, он был куплен Толстым Мамерком, который и сделал его гладиатором. С тех пор фортуна, ранее упорно избегавшая германца, стала, казалось, оказывать ему некоторые знаки внимания: вместо того, чтобы подобно другим, менее удачливым искателям милости своенравной богини, быть убитым в первой же схватке, он, проведя двадцать боев, получил деревянный меч из рук эдитора[15] и почетную отставку. Став ветераном, Протогор был освобожден от арены, однако, будучи рабом ланисты‚ продолжал жить в гладиаторской школе, обучая своему искусству новичков. Вскоре Толстый Мамерк сделал его старшим среди учителей-ветеранов, своего рода управляющим, не столько благодаря успешности его обучения, сколько благодаря той жестокости, которой это обучение сопровождалось, и закономерного следствия таковой — ненависти к Протогору его питомцев; Поначалу германец стремился таким незамысловатым, но надежным способом отличиться и выслужить какое-нибудь преимущество для себя, но по мере того, как Мамерк Семпраний одаривал его этими самыми преимуществами, Протогор стал испытывать особое удовольствие в своей жестокости, которое он получал, удовлетворяя свое властолюбие, так свойственное людям, испившим чашу рабства, и утоляя свою злобу к хозяевам-римлянам (ее он вымещал на спинах бедных гладиаторов). И вот теперь Протогор, видя перед собой молодого римлянина, с удовольствием подумал о тех бедах и страданиях, которым предстояло свалиться на голову этого молодца до того, как он окончит свои дни на арене.
Въехав во двор, всадники спешились. Затем ланиста приказал одному из рабов отвести Марка в его новое жилище, а сам, переваливаясь и отдуваясь, поспешил в сопровождении Протогора на зов своего желудка, непривычного к столь длительному пренебрежению со стороны такого заботливого хозяина.
Школа гладиаторов представляла собой двухэтажное прямоугольное каменное здание старой постройки. Пройдя несколько коридоров, раб и Марк вошли в обширный внутренний двор, где как раз в это время проходили занятия гладиаторов. Сюда, располагаясь в два яруса, выходили многочисленные двери; двери верхнего яруса вели в маленькие каморки — жилища гладиаторов, внизу же находились комнаты учителей-ветеранов, триклиний, арсенал с оружием, а также обширные помещения с клетками для животных, предназначавшихся к травле. Вдоль верхнего яруса был протянут настил, поддерживаемый колоннами, сообщающийся с землей широкими лестницами; на него выходили двери каморок гладиаторов. Одну из этих каморок отвели Марку. Как только юноша остался один, он сразу же уснул, утомленный переживаниями последних дней.
Гладиаторская школа Мамерка Семпрания была одной из наиболее известных в Италии того времени. Здесь находилось одновременно около восьмисот гладиаторов, которые составляли четыре центурии меченосцев, выступавших на арене в одеянии, или фракийцев, или самнитов, или секуторов, или мурмиллонов. Пегниариев и андабатов у Толстого Мамерка не было: он говорил, что первые, сражаясь, палками или кнутами, лишали зрителей удовольствия увидеть себя убитыми, вторые же, выступавшие с завязанными глазами, не нуждались в мастерстве гладиаторов, им было достаточно сноровки мясника.
Каждая центурии состояла как бы из двух подцентурий: опытных гладиаторов-мастеров и новичков, которых называли «желторотыми». Мастерам разрешалось иметь пекулий[16]: подарки, получаемые от зрителей, они оставляли себе, а не отдавали ланисте. Накопив достаточную сумму, гладиатор мог даже выкупить себя, если, конечно, Мамерк Семпраний соглашался на это. Новичок становился мастером только после того, как выигрывал два боя на арене, сражаясь настоящим, железным оружием, а не учебным, деревянным. До этого момента он был прикреплен к одному из наиболее опытных гладиаторов, который обязан был научить его своему искусству.
Командовали центуриями ветераны, получившие отставку от арены, а ветеранами командовал Протогор.
…Марк крепко спал, и сновидения не тревожили юноши давая то обманчивое успокоение, которое заключается в бесчувственности. Вдруг сквозь сон до него стали доноситься чьи-то слова, вернее, незатейливая ругань:
— Вставай, негодный!.. Ну, долго еще ты будешь вылеживаться?.. Да ты что, мертвый, что ли?.. Ну ничего, сейчас я тебя воскрешу!
Получив хороший пинок, Марк вскочил, протирая глаза. Перед ним стоял низкий, но мускулистый человек в коричневой тунике, край которой по-военному не доходил ему до колен.
— Ну, очухался? — спросил незнакомец и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я твой наставник, гладиатор Диокл. Если и в следующий раз тебя не разбудит труба, то отведаешь розог. Собирайся, пора идти в триклиний.
Ответа от Марка не требовалось — он быстро оделся и пошел за своим строгим учителем.
Когда они вошли в триклиний, то оказалось, что завтрак уже начался. В огромном зале находилось восемь больших столов — по числу Центурий, за столами на длинных скамьях сидели гладиаторы, вовсю наминавшие густую бобовую кашу с салом. От множества одновременно говорящих людей в триклинии стоял неумолкаемый гул, однако за столом, расположенным у самого окна, все почему-то молчали. Вот туда и направился Диокл.
Подойдя к столу, наставник юноши сел на среднюю скамью, на свободное место, оставленное, по-видимому, специально для него. Марк же пристроился с краю стола, с той стороны, где находилась скамья Диокла и где стояла единственная нетронутая чашка с кашей. Сотрапезники-гладиаторы внимательно смотрели на него, некоторые — с доброжелательностью, но большинство — с какой-то странной усмешкой.
Стоило только молодому римлянину опуститься на скамью, как тут же мелькнула рука сидевшего рядом гладиатора — обладателя смуглой кожи нумидийца, и на шею юноши обрушился прекрасный удар, вероятно, один из тех, которыми мастера школы Мамерка Семпрания обучают новичков.
Марк вовремя заметил жест гладиатора и моментально распознал его отнюдь не дружелюбный характер, поэтому он не скатился под лавку, как от него ожидалось, а лишь слегка пошатнулся, успев пригнуть голову, — удар пришелся вскользь.
— «Желторотым» здесь не место, садись туда, — буркнул нумидиец, недовольный тем, что его удар не достиг желанной цели, и подтолкнул юношу к другому краю стола — в триклинии опытные гладиаторы и новички сидели напротив друг друга.
Марку, разумеется, пришлись не по вкусу все эти тычки да затрещины‚ которыми его стали потчевать на завтрак, однако он, не желая начинать потасовку в первый же день своего гладиаторства, молча пересел на противоположную скамью.
Затем Марк пододвинул к себе миску с кашей и потянул было ложку, громадную представительницу своего племени, намного превосходящую тех, которыми орудовали остальные едоки, однако она, казалось, приросла к столу.
Тут раздался оглушительный хохот сидевших напротив него гладиаторов, а те, которые сидели на той же стороне стола, что и он сам (то есть новички), как-то смущенно заулыбались, и было непонятно, то ли их тоже порадовала удавшаяся шутка, то ли их лица просто отражали буйное веселье, царящее напротив них.
— Видно, придется тебе, дружок, есть руками! — заметил один из весельчаков.
— Пусть лакает, как собака! — сказал другой.
— Или жрет, как свинья! — добавил третий.
Внимательно вглядевшись в ложку, Марк заметил головки трех маленьких гвоздиков, которыми она была накрепко прибита к столу. Разгадав секрет подвоха, юноша цепко ухватил ее, и, поднапрягшись, сумел-таки отодрать эту мечту обжоры, правда, в ложке остались дырки от гвоздей, а ручка ее треснула.
— Ты сломал, ты сломал нашу ложку! — заверещал нумидиец, с которым Марк уже успел познакомиться. Размахнувшись, нумидиец хотел было воздать юноше укоризну‚ полагающуюся за такой скверный поступок, однако в тот самый момент, когда его опытный кулак уже почти достиг своей цели — подбородка Марка, — молодой римлянин резко откинулся назад. Орудие возмездия просвистело мимо, а его владелец, не удержавшись, грохнулся об стол, опрокинув сразу несколько тарелок.
Кожа нумидийца приобрела цвет бобовой каши. Он вскочил, собираясь броситься на Марка с кулаками, однако сидевшие рядом с ним гладиаторы удержали его.
— Брось, Юба! Мальчишка — молодец, из него выйдет хороший гладиатор, — примирительно сказал один из мастеров, ливиец Тиринакс.
— А если он тебе не по нраву, ты еще успеешь разделаться с ним на арене, — успокоил нумидийца курчавый галл Неовист.
— Пусть «желторотый» знает свое место, — хмуро пробормотал Юба, которого напоминание об арене скорее утихомирило‚ чем успокоило. Немного подостыв, он с тревогой подумал, что юнец, видно, обладает изрядной ловкостью, и вразумить его было бы не просто.
На этом развлечения закончились, новичок был принят за общий стол, завтрак продолжался.
— Когда будешь в следующий раз отворачиваться от кулака мастера, делай это не так быстро, — тихо сказал Марку его сосед, такой же «желторотый», как и он сам. — Здесь считается, что хороший синяк не бывает лишним для мужчины. А также помни: ты должен всегда уступать дорогу мастеру и говорить с ним почтительно, пока сам не станешь опытным гладиатором.
— А разве для мастеров иметь синяк менее почетно, чем для нас? — спросил любопытный юноша.
— Они считают, что с них достаточно тех ударов, которые они получают на арене.
— А разве мы избегаем арены или, сражаясь, будем рисковать своими жизнями меньше, чем они?.. А ведь мертвому безразлично, сколько у него шрамов и ссадин.