– Вырвем, – сказал Санька.
– Ты не думай, что я жаден, – сказал Муханов. – Но если какой-либо тип на «Волге» гоняет, почему я не могу? Так?
– Верно, – сказал Санька. – Я сам такой. Мне тоже деньги нужны. Нас, наверное, в детстве воспитательной работой не охватили.
– Места эти не для роз. Помнишь шурфы? «Заготзерно» – компот по сравнению с ними. А раз так получается – отдай мне мой пятак, понял?
Муханов выпил еще перемороженного вермута и пошел в дальний угол барака, где веселились какие-то простецкие ребята. Они сидели на трех сдвинутых койках и дружно реготали над своими, понятными им одним шутками. Было в их гаме что-то столь безобидно-веселое, что даже женщины, которые в штыки встречали любой шум в позднее время, на сей раз молчали.
Санька Канаев решил написать письмо брату Семе. Он пытался изложить на бумаге, что такое Кертунг и почему там нельзя добыть столь необходимых человеку монеток. Но чем дольше он писал, тем больше ему вспоминался Кертунг, и в конце концов он бросил писать, а просто стал вспоминать. И чем больше ему вспоминалось, тем больше не верилось, что все это было с ним, с Санькой Капаевым, московским парнем, бывшим студентом и продавцом магазина. Снег и железный ломик. Он работал в спарке с Мухановым, может быть, если бы не Муханов, он бы так и не приспособился. Хорошо, что мало было на их долю этих шурфов, где долбишь бурку при свечке, и свеча горит с треском и удивительно быстро… Вот он Север, страна легких денег, приезжаешь в отпуск – аккредитивы пачками, покупай особняк или четыре машины. Кстати, о деньгах. Того, что дали, не хватит на билет до Москвы. Заработать бы как бы где бы, чтобы приехать фертом, пара вечеров в «Метрополе», а потом сесть перед братом Семой с пустым карманом и сказать: «Не тот вариант. Думай за меня дальше». Можно приехать и просто так, побитым щенком, припасть к плечу брата Семы, сам напросился, сболтнул тогда в пивной, прости, вразуми, больше не буду. Черт, хоть бы несколько сотен, чтобы вывернуться с честью: так, мол, и так, зарабатывать можно, но скучно…
Из дальнего угла барака, безмятежно покачиваясь, подошел малый в верблюжьем свитере и сказал:
– Брось канцелярию. Истина в вине, понял?
– Понял, – сказал Санька.
– Тогда идем к нам. Гуляем сегодня.
Канаев отправился туда, где призывным маяком горела мухановская шевелюра.
Ребята подвинулись, дали стакан. Муханов и здесь был в центре внимания, забрал гитару, играл перебор. И хоть играл он плохо, но был такой рыжий и так улыбался, что слушатели смотрели на него восторженными глазами. Всюду свой человек Муханов, пропади все пропадом, завьем горе веревочкой.
Какой-то человек все прислонялся к Санькиному плечу и спрашивал: «А откуда вы, как? На расчете, в отпуск?»
– Отпуск, – сказал Санька, – шестимесячный, – не сообразив, что в этих краях именно и полагался шестимесячный. – Пункт «г», понял? – уточнил Санька.
– А, – с разочарованием сказал человек и отодвинулся.
5
Утром его разбудила тоска.
Проснулся он гораздо раньше, но боялся открыть глаза, проснуться совсем, предчувствуя эту тоску. В бараке хлопали двери, и сквозь веки он чувствовал, как пробивается в замерзшие стекла синий рассветный сумрак.
Когда он открыл глаза, он прежде всего увидел Кольку Муханова. Тот спал на боку, выкинув из-под одеяла веснушчатую руку.
«Телеграмму надо дать, – вяло подумал Санька. – Телеграмму брату Семе». Она уже давно сложилась у него, эта телеграмма, наверное, он думал о ней вчера, может быть, думал даже во сне. Брат Сема пришлет деньги, и надо сесть в самолет.
Не выйдет у него возвратиться фертом. Трудовую придется выкинуть, нет, сохранить на память, бывал-де и я, осваивал Север.
Санька знал, что уедет отсюда легко, сорвется мотыльком па алюминиевых крыльях. Легкий он парень, Санька Канаев. Студент-продавец-шурфовщик.
А Муханов – что ж? Пусть выкручивается Колька Муханов.
Он поднял повыше подушку и прислонился к ней спиной, и тотчас же, как будто только это и надо было ему сделать, из темного угла барака шагнула фигура. Санька смутно вспомнил этого безликого малого.
– Здорово вы вчера, а, – парень с удовольствием причмокнул губами. – Здорово вы вчера дали.
Он сел на койку к Муханову, пружинная сетка прогнулась, и Муханов сразу открыл глаза.
– А вот и второй проснулся, – восхищенно сказал парень. – Голова, наверное, болит, а?
– Катись ты, – беззлобно прохрипел Колька. – Чего надо?
– Болит голова, – утверждающе сказал парень. – Сбегаю, а?
– Во, шакал, – удовлетворенно прохрипел Муханов. – Во, шакал, прямо с утра.
Он полез под подушку и достал деньги.
– Порядок, – сказал парень. – Правда, порядок, а?
Они пили водку с изображением какого-то дикого животного на этикетке. «Зверобой» пах больницей и быстро дал состояние бездумной лихости.
На противоположном ряду коек сидел седой старик. На тумбочке, застланной газетой, лежали куски рыбы, старик ел рыбу и смотрел па них.
– Ваше дело капец, – объяснял парень. – Потому – разведка. Потому что Чапдеев. Он здесь царь и бог. Такой он установил порядок. Сбежал бы ты, скажем, из стройконторы – плевать на твои сорок семь, пункт «г». А из разведки – выкинь трудовую или на материк улетай. Капец ваше дело.
Старик все жевал свою рыбу беззубыми деснами и смотрел на них.
– Папаша, причастись, – крикнул ему Колька.
– Не будет он, – сказал парень. – Я его знаю. Он пьяных не уважает.
– Смешной папашка, – усмехнулся Муханов. – Смешной, как тундра.
– Иди сюда, – неожиданно звонким голосом сказал старик. – Иди, не бойся.
– Я, что ли? – удивился Муханов. – На совещание?
Все-таки он встал и пошел к старику. Тот все жевал рыбу и смотрел на Муханова, пока он шел через проход в своих валенках.
– Явился по вызову, – хохотнул Муханов, обращаясь больше к ребятам, чем к деду. – По вызову в нетрезвом виде.
– Я тебя в рыбаки возьму, – все так же звонко сказал дед. – Рыбу ловить.
Колька озадаченно соображал несколько секунд, потом быстро и утверждающе спросил:
– И корешка возьмешь, дед?
– Кореш твой мне не нужен, – сказал старик.
– Без кореша не пойду, – безапелляционно отрезал Колька.
– Ладно, – сказал старик.
– Да ты золотой дед, – восхитился Муханов. – А мы, понимаешь, вот думаем, куда нам податься. Из разведки, понимаешь, ушли…
– А мне это не надо, не надо, – сказал старик. – Мне документов не надо.
– Тогда последний вопрос, – протрезвевшим голосом сказал Муханов. – Как заработок?
– Милый, – сказал дед и весь покрылся лучинками-морщинками. – Ко мне половина поселка просится. Сто рублей дают, только бы взял. А мне сто рублей не надо, я хороших людей ищу. К хорошим людям рыба идет. Я ее всю жизнь ловлю, я знаю.
– Дядя Митя, – раскатился парень. – Вы ребята держитесь за дядю Митю. Это такой старик…
– А ты мне не нужен, не нужен, балаболка, – сказал старик.
Потом Колька вернулся, и они стали допивать бутылку с диким зверем на этикетке. Старик все жевал и жевал свою рыбу, а они толковали, так, о разном, как будто так и положено: вчера – ничего, а сегодня – уже перспективы.
– Что вчера за ребята были? – повернулся к парню Санька.
– Так это Гайзулина ребята, неужели не слыхал? Шурфовщики. Знаменитая бригада. Меньше четырех на нос в месяц не бывает.
– Фартово, – сказал Муханов и постучал себя по коленке рыжей рукой. – Четыре в месяц – жить можно.
– Ну а ты? – спросил Санька.
– А я кореш этим ребятам, – сказал парень и нагло посмотрел Саньке в глаза. – Очко моя специальность, понял? – Он подмигнул доверительно и улыбнулся. Двух передних зубов у него не хватало.
– Это что? – спросил Муханов и постукал себя по зубам.
– Бывает, – жестко ответил парень.
Дед завернул остатки рыбы в газету и шустро натянул полушубок.
– Пошли, – громко скомандовал он.
Они стали натягивать ватники. Парень разлегся па мухановской койке и ковырял в зубах спичкой. Муханов посмотрел на него и вытянул деньги из-под подушки.
– Не бойся, – сказал парень. – Здесь это не в моде.
Они вышли на улицу, и апрельский свет резанул им глаза.
– Иди к Косякину, – сказал старик Кольке. – Иди и скажи, что дядя Митя просит трактор. Понял?
– Понял, – сказал Муханов и сразу пошел, как будто знал, где живет неведомый Косякин.
Старик пошел дальше, быстро переставляя ноги в торбасах. Они прошли мимо геологического управления. У входа бородатые ребята грузили автомашину.
– Ти панимаешь, куда кладешь? Ти кладешь мешки под ящики, – кричал низкорослый татарин.
– Не надрывайся, Сафат, – миролюбиво успокаивал татарина вчерашний парень в верблюжьем свитере. Но Сафат уже кричал на кого-то другого, и снова ему отвечали почтительно-ласковым тоном, как говорят с чудаковатым начальством. Видимо, это и был знаменитый Гайзулин.
– Четыре в месяц, – вспомнил Санька. – Жить можно…
К управлению подкатывали все новые машины. Дружные орды набрасывались на них. В сторонке, около прикрытой брезентом горы груза, стояли тракторные сани. Несколько парней вдумчиво совещались, поглядывая то на сани, то на груз.
– Ти думай головой, а не другим местом, – разносился голос Гайзулина.
Узкая стариковская спина маячила перед Санькой.
– Стоп, – неожиданно решил он и бегом вернулся в управление.
– Уходи, – неумолимо сказал отдел кадров. – Пг'иходи через шесть месяцев. И пг'ошу тебя, дг'ужок, не пей по утг'ам.
Саньке Канаеву хотелось его ударить. Но ударить было нельзя. Отдел кадров был человек без ног. Это он знал. Оставил человек ноги в тундре. Ничего нельзя было с ним поделать.
Узкая стариковская спина двигалась далеко впереди. Морщась от боли, Санька кинулся догонять. «Ладно, гады, – неизвестно к кому адресовался он. – Ладно. Будет еще парадный въезд». Кровь вчерашних мозолей не давала ему думать ни о чем другом.
Весь день они вдвоем грузили на тракторные сани бочки с бензином, потом рогожные мешки с солью, потом оленьи шкуры. Старик весь день торчал около них и, как бы советуясь, отбирал груз своей палочкой.
– Mo-может, вот этот мешочек. И вон тот тоже. Соль хорошая, серая. Рыба серую соль любит.
Вечером, когда сани были загружены доверху, Муханов спросил:
– Что дальше, дед?
– Идите, милки, гуляйте, – сказал старик. – Я вас далеко увезу. Там гулять негде и водочки нет. Там только ребята хорошие. К душевным ребятам я вас повезу.
Старик засеменил куда-то в сторону, в морозную вечернюю мглу поселка, туда, где на окраине поднимались вертикально в небо дымы стародавних домишек. Они отправились к гостиничному бараку. Подтаявший за день черный снег льдисто похрупывал под валенками. Ломило спину.
Канаев промолчал о том, что был сегодня в управлении. Не мог он этого сказать, как и не мог сообразить, почему до сих пор не отправил телеграмму брату Семе. Залезть бы сейчас в ванну, натянуть белую рубашку, дакроновый костюм, что раздобыл ему некогда Володя-аристократ, и завалиться туда, где весело. Муханову этого не понять.
Вчерашние парни снова сидели на сдвинутых копках и ревели страшными голосами:
Экспресс полярный звал меня гудками, И я сказал: «Как много дней в году. Чтоб не забыть, возьми ее на память». – И показал ей на Полярную звезду…
Они уже порядком раскраснелись, эти гайзулинские ребята. Верблюжий свитер подошел к Канаеву.
– Как дела, браток? – дружелюбно спросил он.
– Рыбачить будем, – ответил Санька. – На рыбалку завербовались.
– А-а. – протянул парень. – Рыбачить – клевое дело. Зафортунит, будете богачами. А нас, брат, перебрасывают. Последний день гуляем. Повезут на иную планету. Ты, главное, не унывай, понял. Пусть интеллигенция унывает. А у работяги, пока руки есть, он король, понял…
…И я сказал: «Верни ее обратно.
Не для тебя горит Полярная звезда…
– пели гайзулинцы.
6
Они лежали в тракторных санях под оленьими шкурами, и бледное полярное небо колыхалось над ними. Сани качались и вздрагивали на неровном льду. Трактор шел на юг к устью неведомой реки, где в царстве полушубочного старичка жили душевные ребята. Старичок сидел в кабине трактора. Иногда сани, вздрогнув, останавливались, и старик высовывал из дверцы свою шапку.
– Не замерзли-и?
– Живы, дед, – кратко отвечал Муханов. Санька Канаев вылез из-под шкур и посмотрел вперед. Ненужный свет тракторных фар желтил снег перед гусеницами. Было светло, почти светло. Прямо перед ними стоял темный скалистый мыс, похожий на хищную птицу в тот момент, когда она уже над самой землей, выпустив когти, готовит клюв. Трактор бездушно шел вперед в бледную мглу, и Канаеву стало страшно, как год назад стало страшно в тесном коридорчике от мертвой улыбки Пал Давыдыча. Он толкнул Муханова: «Смотри».
– Залазь, – ответил тот. – Залазь, тепло растеряешь.
Санька забрался под шкуры к теплой мухановской телогрейке. Ночной чукотский мороз успел пробрать его до костей. Саньку тряс озноб. Видение темного мыса все еще стояло перед глазами, потом запрыгали лица: брат Сема, Володя-аристократ, Пал Давыдыч, начальник отдела кадров. Санька мучительно старался собрать разбегающиеся мысли. Как-то давно он приобрел у одного морячка зарубежную игрушку: ножик, выскакивающий из ручки. Надо было нажать кнопку, и блестящая змейка вылетала с характерным металлическим щелком. Он поигрался с ней неделю, потом бросил. Но долго его преследовало чувство, что общение с людьми иногда похоже на разговор с этими ножичками: чуть что – и вылетает неожиданная змейка: «Осторожно, я зубастый». Даже с братом Семой иногда выходило так. Потом он вспомнил веселье гайзулинцев и ворчание ребят в ответ на вопли бригадира. Начальник отдела кадров, безногий дурак, ничего не понял. Ладно. Не пропадем. Без денег отсюда он не уедет. Будут деньги.
С тракторных гусениц на лицо шла снежная пыль.
Снег таял и стекал на воротник. Озноб все еще тряс Саньку. Он смотрел на светлое полярное небо с еле заметными звездами, и отчетливая, как злость, жадность жизни заползала в его душу. Потом Санька задремал.
Трактор встал.
– Вылазь, – толкнул Саньку Муханов. – Прибыли. Они выбрались из-под шкур и спрыгнули с саней.
Нерушимый, не затронутый еще весенним теплом снег лежал кругом. Рассеянный снегом молочный свет резал глаза. Из сугробов торчали крыши двух избушек. Четыре мужика спешили навстречу. Видно, это и были душевные ребята.
– Приехали, приехали, – сказал дед. – Тут теперь наша столица. – Потом звонко крикнул: – Ребят-та, давай разгружать. Все, что надо, привез. Пополнение привез, ребят-та…
– А этих зачем, дед? – спрашивал рослый бровастый мужик, весь какой-то военный даже в своей драной телогрейке.
– Раз привез, значит, надо, Слава, лучше, значит, – ласково ответил дед и засеменил к избушке поменьше.
– Замерзли? – спросил большеголовый, с изрытым оспой лицом. – Пойдем в избушку, чай горячий, сани потом разгрузим.
– Ха-ха-ха, – раскатился молодой парень. – Замерзли, выпить надо. Меня Толиком зовут, будем знакомы.
– Ты толковый, – сказал Муханов и поднял рюкзак, в котором звякнуло. – Пойдем знакомиться, что ли.
Они прошли к избушке побольше, в темных сенцах нащупали дверь и шагнули в теплоту. Изба оказалась большой. К стене примыкала кирпичная плита и как бы делила ее на две комнаты. Вдоль стен в той и другой комнате шли дощатые нары. Самодельный стол стоял посредине.
– Располагайтесь, – сказал большеголовый. – Вы кто и откуда?
– Беглые, – усмехнулся Муханов. – Беглые из разведки. Не сошлись на финансовой почве.
– Тут, братка, все, братка, не сошлись на этой почве, – сказал вошедший сутулый мужик. – И сколько я на этом Севере живу, тридцать лет, все время про финансы говорят. В свое-то время зарплату с наволочками ходили получать, все равно говорили.