В один из зимних вечеров, когда в большом опустевшем зале остались только дежурные, телефонист и я, ко мне подошел заместитель начальника штаба.
— Вы, кажется, хотели на фонт?
— Просилась!
— Завтра за вами приедут, можете собираться.
Я тотчас побежала в свою комнату собираться, хотя вещей никаких и не было. Просто хотелось подержать в руках дорожный плащ и поверить, что все это не сон, что я действительно еду. Мне везло, хотя в моем стремлении попасть на фронт не было логики — я должна буду признаться, что даже стрелять не умею, и моим новым товарищам, возможно, будет со мной нелегко. На другой день рано утром я поехала в город купить то, что, по моему разумению, могло пригодиться на фронте. В штаб вернулась к обеду, но пообедать удалось не сразу — за мной уже приехали. Начальник велел мне идти в гостиную и там ждать. Я очень волновалась: вдруг не возьмут? В зал вошел невысокий молодой человек в армейской форме, с большим маузером у пояса. В его внешности не было ничего примечательного, разве только большие серые глаза. Увидев меня, он помрачнел.
— Опять баба! — Нисколько не стесняясь моего присутствия, проговорил он разочарованно. — Не возьму. В штабе мне сказали, что здесь дадут переводчика- мужчину, кажется, его имя Хосе.
— К сожалению, Хосефа… Поговорите со мной все же.
Несколько секунд он стоял молча, как бы обдумывая что-то, потом обратился ко мне с явной досадой:
— Поговорить можно. Без дорог ходить умеете?
— Мы в Дагестане ходили все лето и через перевал…
— А стрелять умеете?
— Да, мы в тире стреляли.
Он неожиданно рассмеялся и, словно примирившись с судьбой, заметил: — А на фронте, знаете ли, стреляют…
— Представьте себе, я так и думала.
— В обморок, случайно, не падаете?
— В обморок случайно не падают, в обморок женщины падают, когда хотят.
Я начинала злиться, но приходилось сдерживаться, ведь все зависело от этого командира: не захочет — не возьмет.
— Ладно, делать нечего, я уже две недели работаю без переводчика, а время горячее, на нашем фронте со дня на день ожидают наступление фашистов… Поедемте, а там будет видно.
— А куда?
— В Малагу.
Мы выехали в тот же вечер и ночью были уже далеко от Альбасете. Машина шла на юг в Андалузию. Хорошо ехать ночью — шоссе свободно, и шофер выжимает из мотора все, на что тот способен. Мой новый начальник, Артур Карлович Спрогис, оказался на редкость неразговорчивым спутником; он только назвал свое имя — Артур, а потом погрузился в какие-то думы, и мне ничего не оставалось, как смотреть в окно или пробовать вздремнуть сидя. О Малаге я почти ничего не знала. Помнила, что есть такое вино — малага, но я его никогда не пробовала. Мне раньше в голову не приходило, что это название связано с именем одного из самых древних городов Европы — некогда финикийской колонией.
Уже вторые сутки дорога и дорога. Начинает болеть спина, мучительно хочется вытянуть ноги, но мы почти нигде не останавливаемся — надо торопиться. К вечеру подъезжаем к небольшому городу. При въезде застава. Документов не спрашивают, но и дальше ехать не позволяют. Я не сразу понимаю, в чем дело.
— У нас есть разрешение министерства!
— Здесь требуется только одно разрешение — местного алькальда.
— Здесь признают только разрешение градоначальника, — поясняю я Артуру.
— Спроси, как к нему проехать, спорить не будем.
Выясняется, что проехать к нему тоже нельзя: алькальд почивает, и до утра нам предлагается ждать, где нам будет угодно, но только не в городе. Командир молча обдумывает положение. Машина стоит. Шофер Паскуаль начал стыдить бойцов заставы, и я уловила, что он несколько раз произнес слово «сеньорита».
Решив поддержать Паскуаля, я выглянула из машины.
— Рубия! — раздалось одобрительное восклицание.
Машина тотчас же тронулась. Оказывается, «блондинка» — это тоже пропуск. В Альмерии Артур все же решил переночевать. Шоферу нужно было дать основательный отдых, но на окраине опять пришлось задержаться — город бомбили. Когда налет кончился, мы выехали на окраину. Бензоколонка и окружающие здания горели. С площади уносили убитых и раненых. Бойцы оттаскивали в стороны изуродованные машины. На рассвете мы снова были в дороге. Теперь шоссе шло по самому берету Средиземного моря. Становилось жарко. К северу тянулись невысокие скалистые горы, покрытые скудной растительностью.
Миновав несколько узких старинных улочек, остановились у одинокого приземистого строения. В темноте не разберешь — не то жилой дом, не то казарма. Оказалось, что здесь размещается разведотряд, которым руководит мой новый начальник. Он коротко предупредил меня об этом и просил больше вопросов не задавать. В дверях часовой. Он бросается к нашей машине с бурными приветствиями, обнимает шофера и протягивает руку Артуру. Все это, конечно, не по уставу, но Артур, видимо, не придает большого значения форме.
— Это не солдаты, — говорит он, заметив мое удивление. — Это шахтеры и крестьяне, получившие оружие совсем недавно.
Из дверей дружно высыпал весь отряд. Бойцы окружили Артура и стали о чем-то его расспрашивать. На меня никто внимания не обратил, возможно, просто не заметили. Артур подтолкнул меня вперед и попросил переводить. Как только я сказала первое слово, все головы повернулись. Круг сомкнулся, всем хотелось посмотреть на новую переводчицу. Впереди оказался высокий широкоплечий молодой человек. Его окликали «Тримотором», кличка явно подразумевала трехмоторный бомбардировщик. В действительности его звали Хосе Муньос Гарсия, и он был официальным командиром отряда. Голос у него был глуховатый, но довольно сильный. Речь неторопливая, но из того, что он говорил, я ничего не поняла. Артур меня успокоил:
— Наши ребята — андалузцы, у них свое наречие, скоро ты начнешь их понимать.
На следующий день мы поехали в штаб фронта. В центре города душно. С моря наплывают волны теплого воздуха с запахом рыбы от причалов, водорослей, выброшенных на берег прибоем, и мокрого дерева. Площадь перед штабом была пуста, но в штабе шла напряженная работа.
В просторной неуютной и темноватой комнате, куда мы вошли, слышалось гудение работающего телетайпа. Около него сидел широкоплечий, немного сутулый пожилой человек с явно славянскими чертами лица, зоркими умными глазами и поредевшими светлыми волосами. Это был советник фронта полковник В. И. Киселев. Рядом с ним я увидела невысокую девушку с каштановыми кудрями, розовыми щечками и печальными карими глазами. Вглядевшись, я узнала свою подругу по институту Машу Левину, бывшую старосту группы. Благоразумную и тихую Машу я никак не ожидала увидеть во фронтовой обстановке, но и здесь она выглядела спокойной, хотя озабоченность наложила на лицо морщинки. Мы обе очень обрадовались и, пользуясь тем, что нашим начальникам для разговора переводчиков не требовалось, начали толковать о своих делах. Однако к тому, о чем говорили начальники, я тоже прислушивалась.
Киселев, наскоро обменявшись с Артуром несколькими фразами, вернулся к телетайпу. Он был на связи с Генеральным штабом. Связист передавал донесение о положении на фронте. Киселев начал диктовать шифровальщику дополнение для передачи главному советнику Яну Берзину. Заканчивалось оно весьма неутешительно: «Положение становится критическим. Противник ввел в бой итальянский экспедиционный корпус, насчитывающий более двадцати тысяч солдат; кроме того, в наступлении участвуют около пяти тысяч легионеров — отборное фашистское формирование, и марокканская конница численностью до пятисот сабель. Данные разведки уточняются. Главный удар противник наносит на Малагу, наступая в направлениях: Гранада — Альгама — Велес-Малага с северо-востока; Ронда — Малага с северо-запада, и вдоль побережья Средиземного моря от Марбелье. Одновременно противник перешел в наступление на всех участках фронта. Вдоль берега курсируют три крейсера противника, возможен десант морской пехоты, предположительно в районе Фуэнхирола южнее Малаги. Береговых укреплений нет. Ближайшие подступы к городу удерживают отряды численностью до пятнадцати тысяч человек. В самом городе пять тысяч бойцов без винтовок. Анархистские части не боеспособны, действия нашей авиации ограничены отсутствием аэродромов для бомбардировочной авиации и в горах малоэффективны, боеприпасы на исходе, связь затруднительна. Удержать город в этих условиях невозможно…»
Донесение было похоже, скорее, на оправдание предстоящей сдачи города. Вообще, вся территория, на которой еще держались в Андалузии республиканцы, представляла собой узкую полосу побережья километров двести протяженностью, не защищенную ни береговой артиллерией, ни флотом, ни авиацией. Может быть, советник сгустил краски, чтобы выхлопотать в Генштабе подкрепление? Надежда на это была заманчивой, но слабой. Вернее всего, так все и было. Мне рассказывали, что когда генералу Клеберу предложили возглавить оборону Малаги, он ответил: «Я не хочу быть генералом поражения». Киселев закончил свой рапорт, подождал, пока он будет зашифрован и передан, потом молча взял свою фуражку, кивнул головой Маше и направился к дверям. Мы с Артуром последовали за ним. Видно, мне придется приобретать боевой опыт в отступлении…
Была ночь. Веяло спустившейся с гор прохладой. Шуршали тяжелые пальмовые листья, да изредка раздавались шаги патруля. Дом, в котором жили советники, стоял особняком в глубине сада, окруженного высокой чугунной решеткой. Широкая мраморная лестница вела прямо в столовую, временно расположенную в вестибюле. К ужину подали на плоских тарелках горстку каких-то ракушек. Внутри — маленький, сморщенный кусочек моллюска, по вкусу напоминающий мясо. Я погремела этими ракушечкам и осталась голодной. Пришлось просить добавки. Маша начала смеяться. Она уже привыкла к испанской кухне, а я в авиации была избалована русскими борщами. Сразу после ужина пошли спать.
Утро наступило солнечное. Начальник попросил меня пройти с ним в город, купить некоторые дорожные вещи. Мы шли по глухим каменным плитам, поглядывая на простиравшееся спокойное нежно-голубое море. Ни на одном море ранее я не видела таких нежных, мягких голубых тонов. А где-то поблизости затаились вражеские крейсеры, готовые обрушить на город огонь… Однако они еще не появились. Яркое теплое утро не располагало к грустным размышлениям, и вскоре я загляделась на богатые витрины магазинов. Там целые россыпи всяких безделушек и мишуры. Никогда не видела такого количества совершенно ненужных, но неотразимо привлекательных вещей. Закупив все необходимое, Артур предложил мне выбрать что-нибудь и для себя. В небольшом, пропахшем духами и кожей магазинчике я купила нелепые розовые перчатки. Зачем они мне? До обеда занимались картами. Я надписывала по-русски названия населенных пунктов в районах, которые Артур отмечал карандашом, и старалась запомнить их. Потом мы с Машей пошли побродить по приморскому бульвару. Время приближалось к полудню, было довольно жарко, и мы шагали по улице, не встречая прохожих. Было время сиесты — обязательного дневного отдыха южан. Когда-то вдоль Аламеды, приморской пальмовой аллеи, стояли мраморные статуи, найденные при археологических раскопках. Теперь их нет.
— Ты помнишь Казимира? — Спросила я.
Маша ответила не сразу.
— Разве ты не знаешь, что он погиб?
Я знала, но хотела узнать, как это произошло.
— Вон там… — Маша показала рукой на север, где на небе сейчас не было ничего, кроме одиноко плавающего белого облачка. — Там, за аэродромом, однажды утром показался итальянский «капрони». Наверно, разведчик — он шел низко и не спеша. В ту же минуту с аэродрома поднялся Казимир и, набрав высоту, спикировал на фашиста. Бой был коротким. «Капрони» резко снизился и, охваченный клубами дама, пошел в сторону линии фронта. Казимир продолжал его преследовать, сделал облет и вдруг резко пошел в штопор. Через несколько минут мы с Киселевым подъехали к месту падения. На поле мы увидели только обломки самолета, а Казимир… Я не могла смотреть, мне потом рассказали…
Маша замолчала. Несколько секунд она пыталась подавить слезы, но не смогла. Когда мы — русские девушки — поехали в Испанию, мы как-то внутренне подготовились встретить лишения, опасности и даже те страшные минуты, которые все же не хочется называть смертью. Но мы оказались совершенно неподготовленными видеть гибель товарищей. Думаю, что на войне это и есть самое тяжелое… Я знала Машу много лет. Мы вместе учились, потом работали, но я первый раз видела, как она плачет. Невольно подумалось, что если город придется оставить, то могила Казимира окажется у фашистов. От этой мысли стало еще тяжелее.
Вечером в штабе стало известно, что атаки противника прекратились почти повсеместно, наступило временное затишье. Во всех донесениях с фронта одни и те же просьбы: оружия и патронов. Оружия не было, патронов тоже. В штабе решили немедленно подорвать все мости на горных дорогах, ведущих к Малаге. Эта операция была поручена нашему разведотряду. В трудных случаях Артуру приходилось самому становиться во главе отряда. Хосе был всего лишь прошедшим действительную службу сержантом, имевшим очень небольшой боевой опыт. В горах севернее Малаги имелось всего три-четыре удобных для наступления ущелья, но самым опасным командование считало направление Гранада — Альгама — Велес-Малага: если противнику удастся перерезать его, то группа войск, защищающих город, окажется в мешке. На этот участок фронта мы и отбыли в первую очередь.
Мы выехали всем отрядом с запасом динамита, не дожидаясь утра. Дорога на Велес-Малагу шла по берегу моря. Самое благоразумное — ехать ночью. В предрассветном воздухе еще держится ночная прохлада. Начинают светлеть дальние вершины Сьерра-Невады, но отроги Альпухары еще покрыты зловещей мрачной чернотой. Маленький городок Велес-Малага примостился на территории, замкнутой скалистыми склонами гор. На небольшой возвышенности развалины мавританской крепости, но их можно заметить, если знать заранее. В окрестностях городка мавры жили с давних времен, но после восстания в конце пятнадцатого века большая их часть была уничтожена. Сколько же войн перевидала испанская земля, и сколько крови пришлось ей принять…
Вскоре дорога отступила от моря и втянулась в ущелье. Машина пошла медленнее. Артур спит, а я не могу, мне все это еще очень непривычно. Фары не зажигали, шофер едва различал перед собой дорогу, и где-то на повороте мы наткнулись на колонну стрелков. К счастью, никто не пострадал, но фары пришлось зажечь, иначе дальше ехать было опасно. Когда начало светать, стали различимы медленно идущие навстречу группы бойцов. Некоторые с винтовками, но большинство без оружия. Я уже знала, что на фронте не все вооружены, и все же не предполагала, что их так много. Не удивительно, что они, безоружные, отступали. Артур велел остановиться и разыскать кого-нибудь из офицеров. Наши бойцы выпрыгнули из грузовика и закурили. Я впервые увидела их при дневном свете. С виду это были обыкновенные рабочие ребята, одетые в спецовки и обутые в веревочные альпаргаты — матерчатую обувь с веревочными подметками. На головах самые различные шляпы, береты, андалузские сомбреро и горро, похожие на наши пилотки. Среди бойцов несколько человек довольно пожилых и один седой старик: малорослый, щуплый, но очень подвижный и энергичный. К моему удивлению, большинство бойцов оказалось белокурыми и голубоглазыми. Может быть, это потомки готов или англосаксов. Другие были черноволосыми и кареглазыми, какими я и представляла себе раньше всех андалузцев. Тримотор, то есть Хосе, был коренастым, но довольно высоким мужчиной; приземистым он казался из-за массивных плеч и привычки сутулиться. Лицо немного монгольского типа и карие чуть узковатые глаза. В прошлом крестьянин, он последние годы работал на рудниках, как и большинство бойцов отряда. Они очень дружелюбно поглядывали на меня, улыбались, но не заговаривали, очевидно, помнили неудачный опыт при первой встрече и не хотели меня конфузить.
— Если ты будешь сегодня плохо переводить, то мы все взлетим на воздух, — предупредил Артур, заметив, что я робею вступать в разговор с испанцами.
— А разве твои ребята не умеют обращаться с динамитом? — Спросила я, не на шутку перепугавшись.
— Не все. Есть и хорошие шахтеры-подрывники, но нам еще не приходилось подрывать мосты. Привыкай к андалузскому наречию.
Я подошла поближе и попробовала завязать беседу. Оказалось, что андалузское наречие отличается от кастильского незначительно. Андалузцы избегают произносить на конце слов твердые гласные и часто пропускают букву «д» в последнем слоге, а в общем, понять их не трудно. Бойцы охотно вступили в беседу, только очень громко кричали, надеясь, что так я лучше пойму, и внимательно следили за моей жестикуляцией. Наверно, она им казалась необычной. Я уже заметила, что некоторые жесты испанцы воспринимают как нечто противоположное, они вкладывают в них другой смысл. Когда русские хотят придать больше убедительности своим словам, они ударяют себя в грудь. Испанец при аналогичных обстоятельствах ударяет в грудь собеседника, а когда хочет подозвать его к себе, машет рукой точно так же, как делаем мы, когда хотим его прогнать. Лучше всех меня понимал шофер грузовика Клаудио. Он старший брат Хосе и в отряде пользуется особым уважением. Клаудио от рождения хромой, но шофер он прекрасный. Мне очень нравится его лицо: доброе, открытое, с чуть грустной улыбкой. У него большие серые глаза, внимательный взгляд и манера слушать, слегка наклонив голову. В отличие от других андалузцев, он при разговоре почти не пользуется жестикуляцией, только иногда приподнимает руку ладонью вверх, как будто ему хочется немного подержать слово, прежде чем отдать его слушателю.