Джордж Стейнер
На мой взгляд, он виновен… не в том, в чем его обвиняют, но все равно виновен.
Орсон Уэллс, о «Процессе»
Он направлялся к своему арт-агенту Титорелли, когда на улице перед ним возникла Бродяжка. День был холодный, повсюду вокруг лежали сугробы почерневшего снега. Бродяжка была одета не по погоде. Бродяжка дрожала, обхватив себя руками. Галерея Титорелли находилась в Темме (в Тени Манхэттенского Моста), и, хотя была середина дня, на мощеных брусчаткой улицах не было ни одного прохожего. Над ними возвышались ржавые довоенные склады, раньше принадлежавшие мафии, а теперь поделенные на студии-мансарды и престижные квартиры-лофты. Небо было бледно-серым, холодный ветер с Ист-ривер слегка отдавал тухлятиной. Огромные глаза Бродяжки манили К. В них блестели — но не проливались — слезы. Бродяжка взяла К. за руку. Ее рука была холодной, пальцы ерзали в ладони К. Под сенью гигантского железного моста они вместе направились к зданию Титорелли. К. хотел отвести Бродяжку туда, где тепло и уютно. Сквозь стеклянную витрину, на которой было выгравировано имя Титорелли, К. увидел, как Титорелли и его ассистентка Лилия оживленно обсуждают картину, прислоненную к стене за стойкой у входа. К. покосился на Бродяжку, и Бродяжка кивнула К. Интересно, подумал К., как примут Бродяжку Титорелли и Лилия. Может быть, в холодильнике в подсобке осталось немного сыра и крекеров с последней презентации, что-нибудь, чем можно угостить Бродяжку. К. представил себе, как Бродяжка ест из блюдечка с пола, словно кошка или собака. Теперь он воображал, что Бродяжка останется с ним навсегда, отправится с ним домой, где и заживет. Он толкнул стеклянную дверь, и они вошли в галерею. Бродяжка тут же метнулась прочь от К. и бесшумно промчалась вдоль стены, избегая, как кошка в соборе, пустого пространства посередине. Так никем и не замеченная, Бродяжка проскользнула через дальнюю дверь в подсобку; К. один двинулся к Титорелли с Лилией. Арт-агент и его ассистентка рассматривали полотно: на поросшей травой вересковой пустоши два дерева обрамляли кусок серого неба. Приблизившись, К. увидел, что все пространство за стойкой занимают точно такие же холсты: деревья, трава, небо.
— Слишком мрачно, — махнул рукой Титорелли.
Лилия только кивнула и выдвинула на место отвергнутой картины следующую.
— Слишком мрачно, — повторил Титорелли и снова: — Слишком мрачно, — когда Лилия продемонстрировала ему третий экземпляр небрежно выписанного пейзажа.
Лилия убрала в сторону третье полотно и взялась за четвертое.
— Почему бы вам не повесить их вверх ногами? — предложил К., чтобы не слышать четвертого «слишком мрачно» и спасти Лилию.
— Вверх ногами? — повторил Титорелли, продолжая буравить картину взглядом, как будто его предыдущий вердикт еще не был окончательным. — Это может быть гениально. Давайте посмотрим. — И затем, подняв глаза: — А, привет, К.
К. поприветствовал Титорелли, а также Лилию. Ассистентка робко потупилась. В присутствии К. она всегда смущалась и молчала.
— Ну же, детка, быстро — вверх ногами! — скомандовал Титорелли.
К. изогнул шею, вглядываясь в подсобку и гадая, что сталось с Бродяжкой.
— Титорелли, у тебя есть что-нибудь попить? — спросил К.
— В холодильнике могла остаться кола, — рассеянно махнул рукой Титорелли.
Из выставочного зала К. проскользнул в подсобку, где среди нагромождения холстов и упаковочных ящиков с трудом отыскал небольшой холодильник. Бродяжки нигде не было видно. Он прошагал к холодильнику и отворил дверцу.
Бродяжка сидела в холодильнике. Бродяжка дрожала от холода, обхватив себя руками за плечи, в ее широко распахнутых глазах стояли слезы. Бродяжка вытянула руку и снова стиснула ладонь К. Бродяжка вылезла из холодильника и настойчиво потянула К. за руку к вертикальным стеллажам с крупными холстами у дальней стены. Отодвинув большой упаковочный цилиндр, загораживавший вход, Бродяжка шагнула в последнее отделение стеллажа, оказавшееся пустым. К. последовал за ней. К его удивлению, стеллаж не оканчивался задней стенкой, а вел куда-то во тьму, прорезаемую лишь узкими полосками света из боковых щелей. Бродяжка с К. повернули за угол, и коридор внезапно расширился, перед ними был вестибюль с высоким потолком и стенами все из тех же стеллажных планок, в щели между которыми едва сочился свет. В темноте К. различил громоздкий силуэт, чью-то массивную фигуру посреди вестибюля. Полыхнул огнем тлеющий кончик сигары, сухо зашуршала бумага. Когда шуршание затихло, К. услышал долгий вздох. Бродяжка опять выпустила руку К. и затерялась между теней. Глаза К. стали привыкать к полумраку. Наконец он разглядел, кто это перед ним. В кресле сидел невероятно толстый мужчина с высоким суровым лбом, кустистыми седыми бровями и бородой. Закутанный во множество пиджаков, жилетов и шарфов, он курил огромную сигару. К. вспомнил, что видел его по телевизору. Это был Рекламный Телепушер.
Рекламный Телепушер защищал определенные потребительские товары: вино, консервированный горошек и грушевый компот, некоторые марки автомобилей и тому подобное. Он подкреплял их продвижение всей своей степенностью и весом, своим корпулентным авторитетом.
— Очень хорошо, К., что вы зашли, — произнес Рекламный Телепушер.
Теперь К. узнал и его голос. Тот самый голос в трубке, звучно предупреждавший насчет обвинений в его адрес.
— Давно пора начать подготовку к вашей защите, — продолжал Рекламный Телепушер. — Дата предварительного слушания уже назначена.
Рекламный Телепушер снова затянулся сигарой, кончик ее снова полыхнул; Телепушер довольно хмыкнул. Запах у сигарного дыма был несколько застоявшийся.
— Вы тут случайно не видели маленькую девочку… Бродяжку? — поинтересовался К.
— Видел, но сейчас это неважно. Ей уже не поможешь, — ответил Телепушер. — Надо сосредоточиться на вашей защите.
Телепушер пошуршал в своем жилете и достал пачку документов; сунул сигару в рот, чтобы освободить руки, и принялся перебирать бумаги.
— Не сейчас, — произнес К., ощущая ужасную срочность, сокрушающее чувство вины по отношению к Бродяжке. Не попросить ли Телепушера одолжить один из его обширных шарфов, подумал он; одного будет явно достаточно, чтобы укутать Бродяжку с ног до головы, уберечь ее от холода. — Я хочу помочь… — начал К., но Телепушер его перебил:
— Раньше надо было думать, тогда и не попали бы в такой переплет. — Он заглянул в бумаги у себя на коленях. — Среди прочего, вас обвиняют в Самопоглощенности.
К. принялся обходить его, держась за стенку, словно железный шарик в подшипнике, кружащий вокруг Телепушера-оси.
— Самопоглощенность, Самолюбование, Самодовольство, — продолжал Телепушер.
К. обнаружил, что не в силах больше слушать голос Телепушера, переполненный не чем иным, как самодовольством; он молча и на ощупь продолжал свой поиск, двигаясь как можно медленнее, чтобы не ушибить Бродяжку, если на нее наткнется.
— Ага, вот еще одно обвинение — в Имитации.
— А может, в Самоимитации? — тут же съязвил К.
Реплика показалась ему весьма остроумной, однако Телепушер, как будто ничего не заметив, продолжал ворошить бумаги и перечислять пункты обвинения:
— Неплодовитость, Нескромность, Незаконченность…
К. пришел к выводу, что Бродяжка наверняка сбежала из тупичка, в который его завела, проскользнула назад в коридор за стеллажами, возможно, даже юркнула беззвучно у него между ног.
— Смотри Незаконченность: Неудача, Некомпетентность, Неспособность достичь цели или финала; также смотри Великая Китайская стена, Вавилонская башня, «Великолепные Эмберсоны» и так далее, — продолжал Телепушер.
К., не обращая на него внимания, шагнул назад в узкий коридор.
— Смотри Имитация: Подлог, Подделка, Чревовещание, Имитация отца, Имитация неевреев, Имитация гения, Узурпация сценариста…
К. зашагал по коридору к галерейной подсобке, и голос Телепушера вскоре затих. Темный, прорезаемый узкими полосками света проход за стеллажами вывел К. все в ту же тесную подсобку. Бродяжки нигде не было видно, но там его ждала Лилия; когда он появился, она подошла к нему вплотную и зашептала на ухо.
— Я сказала Титорелли, что мне нужно в туалет, — игриво произнесла она. — Хотя на самом деле вовсе не нужно.
От былой робости, которую она всегда демонстрировала при Титорелли, не осталось и следа. Ее блестящие черные волосы, прежде стянутые заколкой, были распущены, очки — сложены и убраны в карман блузки.
— Вы не видели тут ребенка? — спросил К. — Маленькую… Бродяжку. В лохмотьях. С огромными глазами. И тихую как мышка. Она только что должна была тут прошмыгнуть.
Лилия помотала головой. Наверное, подумал К., он неточно выразился, ведь Лилия стояла у самых стеллажей, поджидая его.
— Совсем крошка… — И К. опущенной ладонью указал карликовый рост.
— Нет, — сказала Лилия. — Мы тут одни.
— Все это время Бродяжка была со мной в галерее, — объяснил К. — Мы вошли вместе. Вы с Титорелли были заняты и не заметили.
Лилия беспомощно помотала головой.
— Бродяжка словно призрак, — сказал К. — Ее вижу один я, и она меня преследует. Наверняка это не просто так.
— Странное, должно быть, ощущение, — отозвалась Лилия и погладила К. по руке. — Практически серлингианское.
— Серлингианское? — переспросил К., не слышавший раньше этого термина.
— Именно, — кивнула Лилия. — Ну знаете, как в «Сумеречной зоне».
— Ах вот оно что, — закивал К.; такая аллюзия удивила его и порадовала. Но все же она была не совсем точной. — Нет, пожалуй, ощущение не столько серлингианское, сколько… — Нужный эпитет никак не приходил в голову.
— Титорелли очень обрадовался вашему предложению, — прошептала Лилия в самое ухо К. и придвинула свои губы еще ближе; по его руке прокатилась волна ее тепла. — Он повесил их все вверх ногами — увидите, когда вернетесь в зал. Только, пожалуйста, не прямо сейчас.
К. немного встревожился; советовал-то он в шутку.
— Но как насчет авторского замысла? — спросил он у Лилии.
— Авторский замысел никого не волнует, — ответила Лилия. — Все равно автор умер. Кто его знает, что он там замышлял. К тому же он требовал, чтобы после его смерти картины уничтожили. Вы их спасли, так что слава и почет вам.
— Да что в этом почетного — перевернуть все вверх ногами, — отозвался К.
Но Лилия как будто не замечала его сомнений. Она оттянула ворот его рубашки, потом, зажмурившись и мечтательно улыбаясь, провела пальцем поперек его шеи.
— У вас есть татуировки? — прошептала она.
— Что? — переспросил К.
— Татуировки, где-нибудь на теле, — пояснила Лилия и, еще дальше оттянув его ворот, заглянула под рубашку.
— Нет, — сказал К. — А у вас?
— Да, — ответила Лилия с застенчивой улыбкой. — Всего одна. Хотите посмотреть?
К. кивнул.
— Отвернитесь, — скомандовала Лилия.
К. отвернулся к задней стене подсобки. Чем-то сейчас занят Титорелли, подумал он. Интересно, заметил ли галерейщик их с Лилией отсутствие.
— Все, можете смотреть, — сказала Лилия.
К. повернулся к ней. Лилия расстегнула и широко распахнула блузку. Бюстгальтер на ней был из черного кружева. К. неудержимо потянуло наброситься на нее, осыпать ее шею поцелуями, но в последний момент он сдержался: что-то виднелось в ложбинке между ее грудями, какая-то отметина или знак. Лилия расстегнула защелку между чашечками бюстгальтера и, прикрывая груди ладонями, чуть развела их в стороны. В открывшейся ложбинке К. увидел татуировку. Это был портрет Бродяжки или ребенка, очень похожего на Бродяжку, — растрепанного, с огромными блестящими глазами и крошечным, печально искривленным ртом. Приглядевшись, К. заметил, что у ребенка, вытатуированного на груди у Лилии, тоже есть татуировка: ряд крошечных цифр на запястье.
— Мне пора идти, — сказал К. — Титорелли уже, наверно, беспокоится.
— Приходите ко мне сюда, когда захотите, — прошептала Лилия, быстро застегивая блузку. — Титорелли все равно.
— Я позвоню, — сказал К., — или напишу мейл. У вас есть электронная почта?
Ему было тревожно, не терпелось вернуться в зал, броситься вслед за Бродяжкой.
— Просто пошлите мне мейл на адрес галереи, — ответила Лилия. — Все равно на ваши мейлы отвечаю я. Титорелли никогда их не читает.
— Но вы отвечаете голосом Титорелли! — сказал К.; это было настолько неожиданно, что Бродяжка отступила в его мыслях на второй план.
— Ну да, — отозвалась Лилия неожиданно глубоким псевдобасом; сам Титорелли говорил далеко не так басовито, но свою мысль она донесла. — В интернете я прикидываюсь мужчиной, — продолжала она тем же голосом и, прижав подбородок к груди, сузила ноздри, словно изображая нелепую пародию на сильный пол. — Только никому не говорите.
К. быстро чмокнул ее в щеку и устремился в зал галереи, где Титорелли как раз пристраивал на стену последний из пейзажей. Перевернутые пейзажи висели теперь по всему периметру.
— А вот и вы, — сказал Титорелли и вручил К. несмываемый маркер. — Мне нужна ваша подпись.
— Вы не видели тут… ребенка… Бродяжку? — спросил К., обходя Титорелли слева; ему хотелось поскорее разделаться со всеми бумагами.
— Букашку? — переспросил Титорелли.
— Да нет, Бродяжку — ребенка с огромными печальными глазами, — объяснил К. — Ну, где бумаги?
Через витрину галереи К. посмотрел на улицу, и ему показалось, что он видит Бродяжку — та стоит на заснеженной брусчатке, снова обхватив себя за плечи, и смотрит на него.
— Не бумаги, — сказал Титорелли, — а картины. — Он указал на ближайший из перевернутых пейзажей, постучал пальцем по правому нижнему углу рамы. — Достаточно ваших инициалов.
К. с раздражением нацарапал на картине свою метку.
— Я должен торопиться, — произнес он.
Бродяжка терпеливо ждала среди сугробов, маня его своими скорбными, переливчатыми глазами.
— Вот, — сказал Титорелли, подводя К. за локоть к следующему из перевернутых пейзажей.
К. подписал. На улице Бродяжка отвернулась.
— И следующий, — сказал Титорелли.
— Все, что ли? — возмутился К.
На улице Бродяжка двинулась прочь, уже не более чем пятнышко, почти незаметное на фоне снега.
— Будьте так добры, — произнес Титорелли.
К. подписал оставшиеся полотна и направился к двери.
— Может быть, теперь мы сможем как-то подать этот ужас, — бросил ему вслед Титорелли. — Если они пойдут, я скажу ей написать еще несколько, она может штамповать их во сне.
— Прошу прощения? — развернулся К., совсем сбитый с толку. Подать ужас? Штамповать во сне?
На улице Бродяжка исчезла.
— Разве этот художник не умер? — спросил К.
— Не умер, — ответил Титорелли. — Если, конечно, ее можно назвать художником. Это все дело рук Лилии.
Бродяжка исчезла.
«Гражданин Кафка» (название панк-группы на флаере, Сан-Франциско, ок. 1990 г.)
Очнувшись однажды утром от страшного сна, розовощекий вундеркинд обнаружил, что он у себя в постели превратился в трехсотфунтового рекламного телепушера.
Проснувшись однажды утром после навеянного красным криптонитом сна, Супермен обнаружил, что он у себя в постели превратился в двух евреев-комиксистов.
Очнувшись однажды утром от страшного сна, клоун Видимый-миру-смех обнаружил, что он у себя в постели превратился в гигантского клоуна Невидимые-миру-слезы.
Очнувшись однажды утром от страшного сна, рисующий безутешных детей художник обнаружил, что он у себя в постели превратился в собственного адвоката, которого в его голливудские дни обвиняли в шарлатанстве, плагиате и в том, что он перекрасил волосы Риты Хейворт в черный. Здорово, подумал он, этого-то мне и не хватало. Как выяснилось, он стал настолько тяжелым, что с постели ему пришлось скатываться.
Очнувшись однажды утром после страшного сна, модернизм обнаружил, что он у себя в постели превратился в гигантский постмодернизм.