За столиком «Катания» сидел президент Национального олимпийского комитета Италии с дамой. Увидев входящего Пако Хименеса в африканской тунике, он выпалил:
— Эй, Пако, ты что, только что высадился в Лампедузе? — и восторженно захохотал над своей шуткой.
— Olà, chico… [17]— процедил сквозь зубы Сарторетти.
Со столика «Кальтанисетта» его заметил обладатель майки с номером один команды «Рома», Серджо Париани. Увидев, как в зал вошел аргентинский центрфорвард с этой финтифлюшкой Сомаини, он выплюнул первую вилку баклажанов и скрючился над тарелкой, как морской пехотинец во вьетнамских джунглях.
— Присядь, присядь! — зашипел он на Риту Бальдо. — Это же Пако, чертова лахудра!
При звуке этого имени знаменитая ведущая передачи «Телегид-4» подпрыгнула на стуле:
— Где?
Серджо, стоявший на четвереньках под столом, удержал ее:
— Заткнись! Можешь ты понять, что если моя жена… А вдруг он меня увидел?
— Конечно увидел и сделал вид, что ничего не случилось. Настоящий джентльмен, не то что ты!
Используя старинную дыхательную технику, вратарь попытался погасить охватившее его волнение. Он расслабил брюшные мышцы, чтобы опустилась диафрагма, и сдавленно захрипел.
— Что за чертовщину ты вытворяешь? — прервала его упражнения журналистка.
— Волнение-волнение-волнение… Позвонить ему? Что делать, звонить? Звонить! Да, звонить.
Он вытащил мобильник.
Его загнали в угол. Патроны кончились, факел погас. У него осталась только кирка. Три медсестры-зомби окружили его и стали стягивать кольцо. Он поразил одну из них, и она рассыпалась. Но две другие уже впились в него зубами.
Тут зазвонил телефон. Пако выронил джойстик и взял трубку:
— Какого черта?
— Привет, это Серджо.
Пако терпеть не мог, когда ему звонили после половины восьмого.
— Давай говори…
— Ты меня не видел!
Пако опешил:
— В каком смысле?
— В том смысле, что ты меня не видел. Если Луана узнает…
— Да в чем дело? Абла громче, ничего не слышно, каброн! [18]Ты где?
— Я в «Кальтанисетте»! Ты меня видишь?
— Не-а! — Пако провел по лбу рукой. — У нас послезавтра дерби… куда ты пропал?
— Подожди, я подниму руку… А так видишь? Вот, теперь видишь?
Пако откусил кусочек сосиски, лежавшей на электрогриле возле дивана.
— Серджо, ты меня начал доставать!
— Эй, конечно, Сомаини… куколка, а?
— Ну, куколка… — Он ничего не понимал.
— Не врубаешься? Мы с тобой в «Сицилии». Видишь ли, жизнь иногда… В общем, это лучшее место… Я заказал баклажаны и советую тебе лапшу «алла Норма». [19]
— Серджо, ты меня задолбал!
— Извини, извини… Но ты ведь в «Сиракузах», и я хотел дать тебе совет…
Футболисты долго не могли понять, кто где и что к чему, но примерно через четверть часа клубок начал разматываться.
— Пожалуй, ты прав, это не можешь быть ты. Я тебя вижу, и у тебя в руке нет мобильника. Но тогда кто же это?
— Подожди-ка… В ресторане я и в то же время не я?
— Вот-вот. Но он говорит и двигается, как ты. Правда, одет он странно…
— Серджо, все в порядке. Я понял. Спасибо. Дальше разберусь сам.
Симона Сомаини очень устала, у нее слипались глаза.
Удивительно. Вот уже два года, как она спала не больше трех часов в сутки и не уставала. Точнее, со времени операции на груди она чувствовала постоянный прилив сил и такую энергию, что выдерживала ритм работы, который мог бы свалить слона.
А сегодня, ужиная с Пако Хименесом де ла Фронтера, она хотела только нырнуть под одеяло, и больше ничего. А ведь наверняка на улице ее поджидала армия фотографов, расставленная ее агентом.
Не спать. Не теперь. Не нынче вечером. Не с Пако.
Что произошло? «Шардонне Планета» со льдом, хлеб с овощным салатом-фантазией? Флавио Сарторетти и сам не знал. Но ему не было так хорошо с тех пор, как он победил в телевизионном конкурсе в девяносто девятом году. Единственным диссонансом была Сомаини, которая клевала носом и перестала его слушать. Три таблетки рогипнола, брошенные в ее бокал, пока она ходила в туалет, делали свое дело.
Вот незадача, а то он бы непременно трахнул ее сегодня.
Но ему очень было нужно от нее еще одну вещь, и спрашивать надо было быстро, пока она не вырубилась.
— Симона, послушай, ты знаешь одного актера, великого актера, muy lindo che se llama Flavio Sa… [20]
И вдруг он оказался в другом мире: Симона Сомаини, сидевшая перед ним, исчезла, на ее месте колыхалась какая-то жидкость и на него любопытно таращилась морда групера. А сквозь аквариумное стекло, расплываясь, приветливо махали руками Молитвенник, Закуска, Питбуль и Гробовщик.
Тут его схватили за волосы.
На улице возле ресторана Паоло Бокки нервно глядел на часы. Они сидели там уйму времени, и, по его расчетам, Сомаини уже должна была вырубиться.
С минуты на минуту Флавио выйдет вместе с актрисой. Бокки забрался в автомобиль и стал следить за выходом из ресторана. Наконец двери распахнулись. Четверо орков со страниц «Властелина Колец» волокли какой-то мокрый тюк, завернутый в тряпку, похожую на тунику Мбумы.
Он выругался. План, кажется, провалился.
Он увидел нечто невозможное в природе. Один из «ультра» согнул Сарторетти, как рекламный проспект, и, вопреки всем законам физики твердых тел, засунул в багажник «форда-Ка».
Потом все четверо вскочили в машину и уехали.
Бокки выскочил из «131-го» и оседлал «кабаллеро».
Он не мог все это так оставить.
— Помнишь фильм «Бен Гур» с Чарлтоном Хестоном? — спросил Молитвенник у Флавио Сарторетти, который лежал на земле посреди цирка Массимо, пристегнутый цепью к «харлей дэвидсону» модели «уайд глайд» восемьдесят третьего года.
Сарторетти прохрипел что-то, видимо означающее «да».
Закуска увеличил обороты двухцилиндрового двигателя до четырех тысяч, газанув в лицо комика:
— Помнишь гонки с грузом?
Сарторетти понял. Это был один из его любимых фильмов, вместе с «Крамер против Крамера».
— Сколько кругов положено сделать?
Сарторетти прошелестел:
— Че… тыре, как кругов под… ки… лем…
— Молодец. — Молитвенник повернулся к Закуске. — Давай, вали!
Закуска сделал вираж, выпустив фигурную струю дыма, выжал педаль газа, стрельнул глушителем и поехал на одном колесе.
С высоты общественного розария Бокки наблюдал, как друга тащат по древнему римскому стадиону. Тот брыкался, как марлин в сети, среди собачьего дерьма и битых бутылок.
Бывший хирург закрыл лицо руками. Под рев мотоцикла, что отдавался в стенах Августинского собора, он погружался в бездну отчаяния.
Надо было придумывать другой план!
Спустя два месяца
Для Паоло Бокки это были два тяжелых месяца.
Первые две недели после провала операции он провел в коробке под мостом Сикста, прислушиваясь к реву моторов над головой. Несмотря на все усилия, никакой другой план в голову не приходил.
Мбума возвращался поздно и был не в духе: его мучила тоска по засушливым просторам родины. Бокки решил, что пришло время действовать.
Сарторетти использовать не выходило: он лежал в коме в клинике Фатебенефрателли.
Однажды утром, когда Бокки подрабатывал мытьем витрин в магазине Трони, он увидел на экране плазменного телевизора Симону Сомаини, дававшую интервью. Он бросил тряпку и скользнул внутрь магазина.
— Я снова буду доктором Кри, как и прежде, опекающей всех слабых. Мы старались как можно ближе подойти к реальности. В общем, все будет как в настоящей больнице.
— А есть какие-нибудь новости в съемочной группе? — спросил расфуфыренный ведущий.
— Конечно. Прежде всего, новый режиссер. Микеле Морин… мастер… и, в общем…
Бокки почувствовал землетрясение в правом полушарии мозга, там, где содержится память.
Микеле Морин…
Пять лет назад он его оперировал.
Это был шедевр. Одно из тех хирургических вмешательств, что достойны занять место в тележурналах или на страницах альманаха «Природа», но о которых не принято распространяться. Учитывая исключительную интимность вмешательства, был подписан контракт о полной секретности на весьма солидную сумму. Хирург увеличил до двадцати пяти сантиметров член Микеле Морина, который в состоянии эрекции едва дотягивал до девяти. Операция длилась семь часов.
Микеле Морин теперь зависел от его милости.
Антонелла Иоцци голышом сидела на кожаном диване в квартире на проспекте Анджелико. Она была худа, пепельные волосы коротко острижены, над острыми сосками болтались на цепочке круглые очки в золотой оправе. Маленькие голубые глаза разделял крючковатый нос. Она сидела неподвижно, как в зале ожидания на вокзале. Перед ней, широко расставив длинные ноги, в одном кимоно, стоял знаменитый режиссер Микеле Морин.
Не то чтобы Морин был сражен красотой своей секретарши, просто Умберто, главный осветитель труппы, уверил его, что Антонелла — мастер минета и проделывает его с таким искренним энтузиазмом, что все остальное отходит на задний план.
Как правило, прежде чем начать съемку, Микеле Морин заставлял всех женщин труппы заняться с ним оральным сексом. Он завел этот обычай вовсе не по причине своих грязных наклонностей, а по двум простым соображениям: во-первых, профессиональная дисциплина требовала, чтобы вся женская половина труппы ощущала себя сообщницами. Во-вторых, надо было ублажать свои двадцать пять сантиметров.
— Не угодно ли полюбоваться на эту кефаль! — шиканул он яркой метафорой, вытаскивая из-под кимоно хирургический шедевр.
Антонелла, которой недоставало многих диоптрий, водрузила на нос очки.
— Ого, ну, громадина! — воскликнула она с сильным умбро-маркийским акцентом.
Режиссер схватил ее за волосы, как Персей Медузу, и потянул на себя.
В этот деликатный момент в тридцати метрах от них раздался звонок в дверь.
— Кого там еще несет?
Если это была Грация, костюмерша, то дело принимало интересный оборот. Можно было бы заняться кое-чем втроем.
— Подожди… у меня сюрприз.
Открыв дверь, он был разочарован.
Там стоял мужчина.
— Зря стараетесь, я ничего не куплю. И вообще, кто вас впустил? — На следующем заседании товарищества собственников он привратнику голову оторвет.
— Микеле! Неужели ты меня не узнаешь?
Режиссер быстро обшарил свою знаменитую фотографическую память, но это лицо ничего ему не говорило. Должно быть, это один из тех актеришек, что ходят и выпрашивают снять их в эпизоде.
— Нет. Извините, я занят… — И попытался закрыть дверь.
Но мужчина просунул в щель старый мокасин фирмы «Феррагамо»:
— Микеле, как уверенно ты стал разговаривать. Значит, преодолел психологический барьер? — И он покосился на член, который свисал из-под кимоно, как язык соборного колокола.
Микеле нервно одернул кимоно:
— Да что вам нужно?! Уходите!
— Это — мой шедевр! — сказал незнакомец, указывая на лобок режиссера.
Мозг Морина спроецировался в прошлое, на пять лет назад, когда в клинике Сан-Беллармино он познакомился… как же его звали… Бо… Бокки! Паоло Бокки! Они находились в кабинете у хирурга, который взвешивал на руке его причиндалы.
— Прибавить четыре-пять сантиметров — и у тебя не будет проблем…
— Нет, доктор, я хочу превзойти всех.
Если уж светило обеспокоилось, то, наверное, выявились какие-нибудь противопоказания, затруднения или, чего доброго, начнется отторжение…
— Профессор, простите меня! Я вас не узнал. Пожалуйста, входите! — И он провел Бокки в кабинет.
Антонелла подождет.
— Скажите, доктор, что-нибудь случилось?
Бокки уселся и закурил сигарету.
— Да, кое-какая проблема есть.
— Ради бога, доктор, не заставляйте меня сидеть как на иголках! — Безотчетно он потрогал пах.
— Представьте себе, что вы сняли фильм… шедевр… ну, я не знаю… «Апокалипсис наших дней», но никому не можете его показать. Как бы вы себя ощущали?
Куда это он клонит?
— Плохо бы ощущал…
— Вот и я говорю. Это, — он снова указал на режиссерский член, — мой шедевр. Что вы скажете на то, чтобы мне начать его немножко рекламировать?
Микеле Морин побелел:
— Что… что это значит?
— Вам известно, что есть фотодокументация объекта до и после операции? Убежден, что многие журналы дорого заплатят за такой материал! И прежде всего потому, что дело идет о знаменитом режиссере.
В голове Морина промелькнуло видение: сотни женщин перемигиваются у него за спиной… его высмеивают в убийственных репризах… и сам он, с веревкой на шее. Ретроспектива его работ на канале RAI-3 в два часа ночи…
Этот гаденыш его шантажирует.
— Вы не имеете права, — захныкал он, — это противоречит законам Эскулапа. Вы меня губите. Вы подписали контракт о секретности, и я…
— И что вы мне сделаете? Вычеркнете меня из сословия медиков? — развязно заявил Бокки. — Без вас вычеркнули. Посадите в тюрьму? Уже отсидел. Подадите в суд? А я неимущий, с меня взять нечего, значит, и терять мне тоже нечего. А вот вам… В хорошенькое дерьмо вы вляпались, а?
— Я понял. Вы — бессердечный злодей, вы пользуетесь слабостью другого…
— Браво!
Делать было нечего. Этот сукин сын припер его, как «рейндж-ровер» в узком переулке.
Морин бессильно опустился на диван в стиле Людовика XVI.
— Сколько вы хотите?
Бокки помотал головой:
— «Чего вы хотите?» Вот это будет правильный вопрос.
— Ладно. Чего вы хотите?
Бокки погасил сигарету.
— Вы приступили к съемке сериала «Доктор Кри». Сценарий третьей серии напишу я.
Морин не понял:
— Зачем?
— Затем. В этой серии бедняжка доктор Кри обнаружит у себя в левой груди узелок и ее прооперируют. Из врача она станет пациенткой. Драматургической шероховатости в этом нет. Для операции пригласят знаменитого хирурга из Штатов. Меня. В сопровождении афро-американского ассистента Мбумы Бованды-младшего.
Морин спросил себя, не переборщил ли он с ксанаксом [21]прошлой ночью.
— Но зачем вам это, профессор? Вы хотите стать актером?
— Нет.
— Но я не могу… Меня ни в грош не ставят. Все решает дирекция канала. И Сомаини будет против. Я…
— Синьор Морин, я не буду с вами препираться. Дело обстоит так: через два дня у вас будет сценарий. Или третья серия, или «Новелла-2000»! Спешу откланяться.
Бокки поднялся и вышел из дома.
Сцена 12. Операционная. День
Доктор Кри лежит под наркозом на операционном столе. Операционная бригада с нетерпением ждет прибытия знаменитого хирурга Джона Престона.