Я выждал три минуты и постучал. Открыла миссис Каммингс.
— Дамы, добрый день, — жизнерадостно сказал я.
Лицо у Майры было очень строгое.
— Кора, мне надо кое-что обсудить с мистером Нортом, прошу вас, оставьте нас минут на пять вдвоем.
— Ох, миссис Грэнберри, вы не должны обращаться ко мне с такими просьбами. Я направлена сюда как медицинская сестра и должна досконально выполнять все приказы доктора.
— Я вас прошу только выйти на веранду. Можете не закрывать дверь, но, пожалуйста, не слушайте, о чем мы говорим.
— Мне это совсем не нравится; ох, совсем не нравится.
— Миссис Каммингс, — сказал я, — поскольку я вижу, что для миссис Грэнберри это очень важно, я встану у двери на веранду, где вы меня будете видеть. Если дело коснется медицины, я буду настаивать, чтобы вам это сообщили.
Миссис Каммингс удалилась, а я стоял и ждал, как часовой.
— Теофил, барсук барсуку всегда говорит правду.
— Майра, я предпочитаю сам судить, какую правду надо говорить, какую нет. От правды может быть вреда не меньше, чем от лжи.
— Мне нужна помощь.
— Задавайте вопросы, а я попробую помочь, насколько это в моих силах.
— Вы знаете такую женщину — Флору Диленд?
— Я три раза ужинал у нее дома в Наррагансетте.
— Вы знаете женщину по фамилии Демулев?
— Один раз встретился с ней там за обедом и один раз, случайно, — на улице в Ньюпорте.
— Она распутница, потаскуха и — как это в «Томе Джонсе» — тварь?
— Ну, что вы! Она даже не лишена изящества. Она, как теперь говорят, «эмансипированная» женщина. Я бы никогда в жизни не назвал ее такими отвратительными словами.
— «Эмансипировать» — значит освобождать. Она была рабыней?
Я рассмеялся настолько весело, насколько мог.
— Нет, конечно… А теперь перестаньте говорить чепуху и объясните, в чем дело.
— Она красивее меня?
— Нет.
— Барсук?
— Барсук!
— БАРСУК?
— БАРСУК!.. Она очень хорошенькая женщина. Вы очень красивая женщина. Я иду звать миссис Каммингс.
— Постойте! Вы ужинаете почти каждый четверг с моим мужем и мисс Демулен в «Мюнхингер Кинге»?
— Нет. Ни разу. Объясните, пожалуйста, в чем дело.
— Я получила два анонимных письма.
— Майра! Вы их тут же порвали.
— Нет. — Она подняла со стола книгу — под ней лежали два конверта.
— Мне стыдно за вас… На земле — а особенно в таком месте, как Ньюпорт, — нас окружают люди, чьи мысли заняты ненавистью, завистью и злобой. Время от времени они принимаются писать анонимные письма. Говорят, это вспыхивает и затухает, как эпидемия гриппа. Вам надо было разорвать их на мелкие клочки не читая — и забыть о них. Там сказано, что я ужинаю с этими особами в «Мюнхингер Кинге»?
— Да.
— Вот вам образчик лжи, которой полны анонимные письма.
— Прочтите их. Прочтите, пожалуйста.
Я рассудил про себя: «Черт с ним, завтра все равно уволюсь».
Я внимательно рассмотрел конверты. Потом пробежал письма: читаю я быстро. Закончив второе, я рассмеялся.
— Майра, все анонимные письма подписаны либо «Другом», либо «Вашим доброжелателем». — Она заплакала. — Майра, барсуки не плачут, если им больше одиннадцати.
— Извините.
— Много лет назад, Майра, я решил стать сыщиком. Если мальчик честолюбив, так уж честолюбив. Я прочел все специальные руководства — серьезные, мрачные учебники. И помню, что любое анонимное письмо дает двадцать одну верную «ниточку» к автору. Позвольте мне взять эти письма, и за две недели я найду автора и выгоню его — или ее — из города.
— Теофил, но, может быть, он или она правы. Может быть, мой муж любит мисс Демулен. Может быть, у моего ребенка уже нет отца. Тогда мне лучше умереть. Потому что я люблю мужа больше всех на свете.
— Барсуки не плачут, Майра, — они дерутся. Они умные, они храбрые, и они защищают то, что у них есть. А еще у них есть одно свойство, которого я не вижу в вас.
Она смотрела на меня в смятении.
— Какое?
— Они — как выдры. У них есть чувство юмора. Они склонны к веселью и озорству.
— Нет, Теофил, у меня это тоже было. Но последнее время — слишком много болезней, одиночества и скуки. Верите, отец называл меня «чертенком». Ах, Теофил, обнимите меня.
Я, смеясь, сжал ее руку и сказал:
— Ни в коем случае!.. А теперь обещайте мне, что на неделю забудете эту несчастную историю… Барсук всегда умеет поймать змею. Можно я позову миссис Каммингс?.. Миссис Каммингс, пора заниматься. Миссис Каммингс, вы прекрасный друг, и вы должны знать, о чем мы говорили. До миссис Грэнберри дошла отвратительная сплетня. Я сказал ей, что сплетня не минует ни одного умного, красивого, богатого человека. Разве я не прав?
— Ох, мистер Норт, вы совершенно правы.
Само собой, весь этот разговор насчет двадцати одной ниточки был обыкновенным очковтирательством. Пробежав письмо, я выяснил, что мистер Грэнберри каждый четверг ужинает с мадемуазель Демулен в одном из кабинетов «Мюнхингер Кинга». Дальше говорилось об ужинах у Флоры Диленд и, увлекательно, обо мне — «одиозной личности», а дальше шла ханжески-сочувственная болтовня. Я решил, что это написано женщиной, какой-нибудь бывшей приятельницей Джорджа Грэнберри, праздного изобретателя-прожектера, — а может быть, и одной из Грэнберри. Я вернулся к занятиям, как будто ничто их и не прерывало. Мы читали «Уолден».
Мне нужна была помощь — иначе говоря, дополнительные сведения.
Я условился с Генри встретиться за бильярдом у Германа. В перерыве я спросил его, знает ли он Джорджа Ф.Грэнберри. Задумчиво натирая мелом кий, он сказал: «Странно, что вы об этом спрашиваете» — и возобновил игру. Когда партия кончилась, мы расплатились, сели в углу и заказали наше обычное.
— Я не люблю называть фамилий. Назовем нашего знакомого Длинноухим. Кусачки, от безделья все мужчины и женщины впадают в детство. Женщины переносят безделье легче, но мужчины все становятся младенцами. Поглядите на меня: когда моего начальника нет, мне надо сражаться с этим каждую минуту. Сейчас-то я, слава богу, занят. Переписываемся с Эдвиной и строим планы. Мы распорядители Бала слуг, который будет в конце лета, и тут много работы… Длинноухий происходит из очень большой семьи. Мог бы хоть сейчас получить работу в семейной фирме, но там и без него десятки членов той же фамилии, и все — пошустрее его. Они его не хотят. В деньгах он не нуждается. До войны в Нью-Йорке и Ньюпорте были десятки молодых и не очень молодых людей вроде него, богатые и досужие, как портновские болваны. В двадцать шестом году их можно перечесть по пальцам одной руки. Когда я сюда приехал, он был уже разведенный, так что ржавчина, наверно, рано завелась. Все говорят, что раньше он был умный и люди его любили. На войну почему-то не попал. Снова женился — на девушке с Дикого Запада, не то из Теннесси, не то из Буффало. Слабая здоровьем. Видят ее редко. У таких людей появляется страстишка к вину, к женщинам и картам. У некоторых — страстишка прихвастнуть, выставить себя большим человеком, чем-нибудь таким особенным. Длинноухий притворяется изобретателем. У него мастерская в Портсмуте — очень секретная, очень важная. Слухи: одни говорят, что он делает хлеб из водорослей, другие — что бензин из навоза. Во всяком случае, он там прячется. Кое-кто говорит, что он там вообще ничего не делает — только играет электрическими паровозиками и клеит марки в свой альбом… А был отличный малый. Он был лучшим другом моего начальника, а теперь начальник только головой качает, когда о нем заходит речь.
— Это развод его так сломал?
— Не знаю. Я думаю, просто ничегонеделание. Безделье — это грибок… Держит где-то здесь втихомолку девицу — конечно, он не один такой… Вот и все, что я знаю.
На следующее занятие я пришел с целой сумкой. Среди других книг там были три экземпляра школьного издания «Двенадцатой ночи» и три «Как вам это понравится». Я просидел над ними несколько часов, выбирая сцены для совместного чтения.
— Дамы, добрый день. Сегодня мы попробуем кое-что новое. — Я вынул экземпляры «Двенадцатой ночи».
— Нет, Теофил, только не Шекспира! Умоляю!
— Вам не нравятся его пьесы? — спросил я с лицемерным изумлением. Я начал запихивать книжки в сумку. — Меня это удивляет, но, помните, мы с самого начала договорились не читать того, что вам скучно. Извините меня! Я ошибся по неопытности. До сих пор я занимался только с мальчиками и молодыми людьми. Я заметил, что после недолгого сопротивления они кидаются на Шекспира с жадностью. Они у меня разгуливают взад-вперед по классу, изображая Ромео и Джульетту, Шейлока, Порцию… и читают запоем! Помню, как я удивился, когда мистер Грэнберри тоже сказал, что всегда считал Шекспира «пустозвоном». Ну что ж, у меня тут есть еще один роман.
Майра внимательно смотрела на меня.
— Подождите!.. Но пьесы у него какие-то детские. Все время девушки переодеваются мужчинами. Идиотство!
— Да, некоторые переодеваются. Но заметьте, как он к этому подводит. Девушки вынуждены переодеваться, потому что их всего лишили; загнали в угол. Виола потерпела кораблекрушение в чужой стране; Розалинду отправили в изгнание — отправили в лес; Имогену оклеветали в отсутствии мужа. Порция переодевается юристом, чтобы спасти лучшего друга своего мужа. В те дни уважающая себя девушка не могла ходить от двери к двери, выпрашивая работу… Ладно, бог с ним!.. Но что за девушки… красивые, смелые, умные, находчивые! И еще я заметил у них одно качество, которого вам… по-моему… немного… не хватает, Майра.
— Какое?
— Юмористический склад ума.
— Что?
— Я не знаю точно, что я хочу этим сказать, но у меня сложилось впечатление, что, наблюдая жизнь так внимательно — при их-то молодости, — они не прячутся от действительности: их нельзя потрясти, нельзя сломать, нельзя сбить с панталыку. Сознание их покоится на такой надежной основе, что даже когда происходит катастрофа, они встречают ее с юмором и весельем. Когда Розалинду прогоняют в разбойничий лес, она говорит двоюродной сестре Селии:
Теперь готовься радостно к уходу:
Идем мы не в изгнанье — на свободу [62].
Хотел бы я слышать, как это произносила Эллен Терри. А вскоре после того, как Виола потеряла брата в кораблекрушении, кто-то спрашивает ее о семье, и она — под видом юноши Цезарио — говорит:
Я нынче, государь, — все сыновья И дочери отца [63].
— Хотел бы я услышать, как это произносила Джулия Марло.
Майра резко спросила:
— Что толку от вашего… замечательного «юмористического склада»?
— Шекспир помещает этих трезвых девушек среди людей, у которых неправильные отношения с действительностью. Как заметил позже один автор: «Большинство людей — дураки, а остальным грозит опасность от них заразиться». Чувство юмора позволяет нам ужиться с их глупостью — и со своей собственной. В этом что-то есть, вы не находите, миссис Каммингс?
— Да, мистер Норт, я думаю, поэтому сестры и смеются, когда они не на дежурстве. Это помогает нам… как бы сказать… выжить.
Майра смотрела на меня невидящим взглядом.
Миссис Каммингс спросила:
— Миссис Грэнберри, может, мы попросим мистера Норта почитать нам немного из Шекспира?
— Ну… если не очень долго.
Я нерешительно опустил руку в сумку.
— У меня была мысль — читать по ролям. То, что Майре, я подчеркнул красным, миссис Каммингс — синим, а остальное читаю я.
— Ох, — воскликнула миссис Каммингс, — я не умею читать стихи. Не могу. Вы уж извините.
— Кора, если мистер Норт так хочет, я думаю, мы должны его послушаться.
— Господи помилуй!
— А теперь помедленнее — только помедленнее!
За неделю мы прочли сцены из этих пьес — по несколько раз меняясь ролями, — и сцену на балконе из «Ромео и Джульетты», и сцену суда из «Венецианского купца». Миссис Каммингс сама себе удивлялась, читая за Шейлока. И не кто иной, как Майра, просила после каждой сцены: «Давайте еще раз!»
Однажды Майра встретила меня у дверей, с трудом скрывая волнение:
— Теофил, я просила мужа прийти сюда в половине пятого. Мы возьмем сцену суда из «Венецианского купца», а его я заставлю играть Шейлока. Вы будете Антонио, я — Порцией, а Кора — за остальных. Давайте раз прорепетируем до его прихода. Кора, не ударьте в грязь лицом, когда будете Герцогом.
— Ох, миссис Грэнберри!
Мы взялись рьяно. Майра знала свою роль наизусть.
Стук в дверь: вошел Джордж Ф.Грэнберри II. Майра проворковала:
— Джордж, милый, мы просим тебя помочь. Пожалуйста, не отказывайся: меня это очень огорчит.
— Что от меня требуется?
Она дала ему раскрытую книгу:
— Джордж, ты должен читать за Шейлока. Только очень медленно и очень кровожадно. Точи нож о подошву. Мистер Норт с распахнутой грудью прислонится к столу, а руки у него связаны за спиной.
— Ну уж уволь, я не актер.
— Ну Джордж! Это просто игра. Мы прочтем два раза, чтобы ты освоился, — только медленно.
Мы начали, запинаясь, отыскивая свои реплики на странице. Наклонившись ко мне с разрезным ножом из слоновой кости, Шейлок сказал вполголоса:
— Норт, я вам охотно перережу глотку. Мне это все не нравится. Вы тут отравили атмосферу.
— Вы наняли меня для того, чтобы я приохотил вашу жену к чтению и особенно к Шекспиру. Я это сделал и готов покинуть ваш дом, как только вы заплатите по трем полумесячным счетам, которые я посылал вам.
Он поперхнулся.
Во время первой репетиции Майра притворялась, будто читает без интереса, и все время запиналась. Но во второй раз мы играли с полной отдачей. Майра отложила книгу; поначалу ее молодой юрист Бальтазар держался с несколько игривой важностью, но от речи к речи он становился все внушительнее.
Джордж тоже увлекся. Он ревел, требуя «уплаты» и свой фунт мяса. Он опять свирепо навис надо мной с ножом в руке. Затем произошло нечто необычайное.
Порция. Вы признаете вексель?
Антонио. Да.
Порция. Ну, так должен жид быть милосердным.
Шейлок. А по какой причине должен? А?
Тут Джордж почувствовал, что на плечо его опустилась рука, и голос за его спиной — серьезный и важный голос, вещавший из мира зрелости, давно им покинутого, произнес:
— Не действует по принужденью милость; Как теплый дождь, она спадает с неба…
…Мы в молитве О милости взываем — и молитва Нас учит милости…
Джордж выпрямился и бросил костяной нож. Он смущенно пробормотал:
— Продолжайте. Я зайду… в другой раз. — И вышел из комнаты.
Мы переглянулись удивленно и немного виновато. Миссис Каммингс взялась за шитье.
— Мистер Норт, эти спектакли нас чересчур возбуждают. Я не хотела об этом говорить, но миссис Грэнберри все время встает и расхаживает по комнате. Не думаю, что доктору это понравится. Последнее время мы не делали перерыва, чтобы поговорить. Вы обещали рассказать миссис Грэнберри про ваши школьные годы в Китае.
Я поклялся себе, что сегодня же вечером уволюсь, пока не прогнали, — но и сам не уволился, и меня не прогнали. Я наполовину — даже больше — влюбился в Майру. Я гордился ею и гордился своими достижениями. В понедельник с утренней почтой я получил чек. Мы начали «Гекльберри Финна». В пятницу случилась еще одна неожиданность. Я подъехал на велосипеде к воротам дома. И увидел молодого человека лет двадцати четырех, который ходил по лужайке, нюхая розу на длинном стебле. Он был одет по последней моде: соломенная шляпа, куртка Ньюпортского яхт-клуба, фланелевые брюки и белые туфли. Он подошел ко мне и протянул руку:
— Мистер Норт, если не ошибаюсь? Я Цезарь Нилсон, мы с Майрой близнецы. Как поживаете?
Дьявол! Чтоб мне провалиться! Это была Майра.
До чего я ненавижу этих травести! Меня передернуло; но беременной нельзя перечить.
— Мистер Нилсон, ваша сестра дома?
— Мы заказали машину. Мы решили, что было бы очень мило съездить в бухту Наррагансетт и напроситься к вашей приятельнице мадемуазель Демулен на чашку чая.