— Боже всемогущий! — только и вымолвил кто-то из лучников.
— Все ждал, когда ж она грянет. Пушка, — с отвращением заметил в ответ второй. — Пушку когда-нибудь видел?
— Нет.
— Ну теперь увидишь, и не одну, — мрачно кивнул второй.
Хук, тоже прежде не знавший о пушках, вздрогнул при следующем выстреле, взметнувшем в летнее небо вторую тучу дыма.
На следующий день к прежним пушкам присоединились еще четыре, и урон от шести пушек был намного ощутимее, чем от четырех деревянных катапульт. Метательным машинам недоставало точности, и пущенные ими камни часто перелетали вал и попадали в город, разрушая дома и взметая пожары от разбросанных очажных углей. Зато каменные ядра, летящие из пушек, упорно били в городскую стену, уже изрядно развороченную. Всего за два дня внешняя обкладка стены раскрошилась и ссыпалась в широкую сточную канаву, и, пока пушки целенаправленно разрушали ее дальше, бургундцы торопливо строили полукруглую баррикаду с внутренней стороны стены.
Пушки стреляли трижды в день, звук выстрелов размерял время с постоянством монастырского колокола, зовущего к молитве. Свою единственную пушку бургундцы, ожидая наступления французов по Парижской дороге, заранее укрепили на южном бастионе, и только на третий день осады ее удалось перетащить к западному валу и поставить на крышу надвратной башни. Первое время Хук не сводил с нее глаз. Вид черного железного дула, длинного, как два лука, и стянутого обручами подобно пивной кружке, его завораживал. Голландцы-пушкари долго наблюдали за вражескими орудиями и, нацелив дуло на выбранную французскую пушку, приступили к трудоемкому заряжению. Длинным совком они засыпали в ствол порох, туго утрамбовали его обернутым тканью прибойником, затем в широкой деревянной бадье замесили глину и, плотно забив ее поверх пороха, оставили высыхать, а сами кружком уселись играть в кости. Наконец главный канонир, дородный голландец с раздвоенной бородой, счел глину готовой, и тогда в ствол уложили грубо отесанное каменное ядро, подперев его внутри дула деревянным клином. Пока священник кропил пушку святой водой и читал молитву, голландцы длинными рычагами подправляли наводку.
— Отойди подальше, парень, — предупредил Хука сентенар Смитсон, ради такого зрелища вылезший из «Гуся».
Мессир де Бурнонвиль, бывший здесь же, удостоил пушкарей ободрительным словом, еще десятка два зрителей предпочитали держаться подальше от пушки, косясь на нее, как на норовистого дикого зверя.
— Доброе утро, сэр Роджер, — вежливо кивнул Смитсон высокому и тонкому, как стрела, командующему английскими наемниками.
Сэр Роджер Паллейр даже бровью не повел. Его узкое лицо с крючковатым носом и длинным подбородком при виде лучников привычно скривилось, словно от запаха нечистот.
Дородный голландец, дождавшись конца молитвы, вставил выскобленный стержень пера в узкое отверстие на казенной части и через медную воронку наполнил стержень порохом, затем еще раз окинул взглядом пушку и, отступив в сторону, протянул руку за тонким зажженным фитилем. Священник — единственный, кроме канониров, кто оставался рядом с пушкой, — осенил ее крестом, наскоро пробормотав благословение, и главный канонир поднес фитиль к стержню с порохом.
Пушка взорвалась.
Вместо того чтобы послать каменное ядро во французские осадные укрепления, она исчезла в мешанине дыма, рваного железа и развороченной плоти. Пятерых пушкарей и священника убило мгновенно, на их месте остался лишь кровавый туман и клочья мяса с ребрами. Какой-то латник завопил и скорчился. Кусок раскаленного железа разорвал ему живот. Стоявший рядом сэр Роджер, которому заляпало кровью гербовый налатник (три ястреба на зеленом поле), поспешно отступил и скривился.
— Сегодня после заката, Смитсон, встретимся в церкви Сен-Антуан-лё-Пти, — бросил он сквозь кровавую дымную вонь. — Приведите всех лучников.
— Да-да, сэр, конечно, — еле слышно ответил сентенар, не в силах отвести глаза от остатков пушки — распавшегося дула и порванной в дымящиеся клочья казенной части.
У ног Хука, рядом с куском железного обода, валялась чья-то рука. От пушкарей, нанятых бургундцами за большие деньги, остались лишь кости. Мессир де Бурнонвиль, не замечая ошметков мяса, налипших на окровавленный налатник, перекрестился. Со стороны французов донеслось издевательское улюлюканье.
— Нужно приготовиться к штурму, — закончил сэр Роджер, словно не видя кровавого ужаса вокруг.
— Разумеется, сэр Роджер, — отозвался Смитсон, соскабливая с ремня вязкую массу. — Хваленые голландские мозги, — с омерзением буркнул он, отбрасывая комок вслед удаляющемуся сэру Роджеру.
Сразу после заката сэр Роджер в сопровождении трех латников, носящих его герб, явился в церковь Сен-Ан-туан-лё-Пти, где собрались лучники Суассона — англичане и валлийцы. Хотя накидку ему успели постирать, кровавые пятна еще слегка проступали на зеленой ткани. Сэр Роджер, храня все то же презрительное выражение лица, встал перед алтарем в неверном свете тусклых оплывающих свечей, вставленных в скобы церковных колонн.
— Ваше дело защищать брешь, — начал он без предисловий, как только восемьдесят девять лучников уселись на полу. — Когда враг пойдет на приступ, не известно. Могу лишь сказать, что скоро. Полагаю, вам под силу отразить штурм.
— Конечно, сэр Роджер, — почтительно отозвался Смитсон. — Можете на нас положиться.
При звуке его голоса длинное лицо сэра Роджера дернулось. Среди англичан ходили слухи, что их командующий взял у итальянских банкиров крупную ссуду в надежде унаследовать поместье от дяди, однако земли отошли кузену, и сэр Роджер остался должен неумолимым ломбардцам целое состояние. Поступая на службу к герцогу Бургундии, он, видимо, надеялся захватить в плен богатого французского рыцаря и взять за него выкуп.
— Если вы не удержите противника за пределами города, — продолжал он, — вам надлежит собраться здесь, в этой церкви.
Лучники в недоумении переглянулись, кто-то нахмурился. Если враг прорвется сквозь брешь и одолеет возводимые за ней укрепления — им положено укрыться в крепости.
— Сэр Роджер… — осмелился было Смитсон.
— Я не просил задавать вопросы, — отрезал тот.
— При всем уважении, сэр, — продолжал Смитсон настойчиво, но почтительно, — в крепости ведь безопаснее?
— Вы соберетесь здесь, в церкви! — жестко отчеканил сэр Роджер.
— А почему не в крепости? — вызывающе крикнул кто-то рядом с Хуком.
Сэр Роджер, окинув глазами полутемную церковь, смельчака не разглядел, однако все же снизошел до ответа.
— Горожане нас ненавидят, — проронил он. — По пути к крепости вас могут перебить на улицах. Церковь стоит неподалеку от бреши, прячьтесь здесь. — Он помедлил. — Я постараюсь добиться для вас перемирия.
Повисла неловкая тишина. В чем-то сэр Роджер был прав: Суассон населен французами, которые верны своему королю и ненавидят бургундцев, а еще пуще — англичан, и лучникам по пути в крепость не избежать нападений.
— Перемирие, — неопределенно произнес Смитсон.
— Французы воюют с Бургундией, — добавил сэр Роджер. — Не с англичанами.
— Вы будете с нами, сэр Роджер? — выкрикнул кто-то из лучников.
— Разумеется. — Сэр Роджер помолчал, однако вопросов больше не последовало. — Сражайтесь достойно, — холодно добавил он, — и помните, что вы англичане!
— Валлийцы, — вставил кто-то.
Сэра Роджера ощутимо передернуло. Не проронив больше ни слова, он в сопровождении троих латников вышел из церкви. Стоило ему ступить за порог, как поднялся возмущенный гул: церковь Сен-Антуан-лё-Пти, пусть каменная и прочная, все же не могла равняться с крепостью, хоть та и стоит на другом конце города…
Хук не представлял, каково будет добраться до убежища, если французы прорвутся сквозь разрушенный вал, а горожане перекроют улицы. Он взглянул на настенную роспись, где мужчины, женщины и дети сваливались в ад. Среди душ, осужденных на мучения, были священники и даже епископы, и вся толпа с воплями и криком низвергалась в огненное озеро, где уже ждали злобно ухмыляющиеся черти с острыми трезубцами.
— Случись тебе попасть к французам — позавидуешь тем, кто в преисподней, — бросил ему Смитсон, проследив взгляд Хука. — Если французские сволочи нас схватят, нам только и останется молить Бога о тихой жизни в мирном аду. Поэтому запомните все! Мы бьемся на баррикаде, а если все идет к чертям — прячемся здесь.
— Почему здесь? — выкрикнул кто-то.
— Потому что сэр Роджер знает, что делает, — ответил Смитсон без малейшей уверенности в голосе и тут же подмигнул: — А кто обзавелся подружкой, не забудьте прихватить с собой! — Он почмокал мясистыми губами. — Не оставлять же наших крошек на улице, где по ним пройдется добрая половина французской армии, а?
На следующее утро, как обычно, Хук глядел через Эну на лесистые северные холмы, откуда осажденный гарнизон ожидал бургундское подкрепление. Подкрепления не было. Огромные каменные ядра, со свистом перелетавшие через сожженное дотла предместье, били в осыпающуюся стену, поднимая облака пыли, которая оседала на реке бледно-серыми пятнами. Каждое утро Хук вставал до рассвета и шел в собор, где, преклонив колена, молился. Его предупреждали, что ходить в одиночку опасно, однако жители Суассона не мешали. То ли побаивались его роста и силы, то ли уже привыкли к тому, что он, единственный из лучников, ходит в собор ежедневно. Он оставил молитвы святым Криспину и Криспиниану — ведь обоим больше пристало заботиться о горожанах, своих земляках, — и молился теперь Деве Марии, носящей то же имя, что и его мать: просил у нее прощения за смерть девушки, погибшей в Лондоне.
Однажды рядом опустился на колени священник. Хук не повернул головы.
— Ты тот англичанин, который молится, — медленно подбирая английские слова, сказал священник. Хук не ответил. — Они спрашивают почему, — кивнул священник в сторону женщин, преклонивших колени у других статуй и алтарей.
Хуку не хотелось вступать в разговоры, однако священник казался дружелюбным, в его голосе звучала доброта.
— Просто молюсь, — буркнул Хук.
— За себя?
— Да.
— Тогда проси что-нибудь для других, — мягко посоветовал священник. — Такие молитвы доходят до Бога быстрее: когда молишься за других, Он исполняет и то, что просишь для себя. — Священник встал и легко тронул Хука за плечо. — Не забывай наших святых, Криспина и Криспиниана. Они заняты меньше Богоматери. Господь да сохранит тебя, англичанин.
Священник отошел. Хук, решив последовать его совету, приблизился к алтарю у изображения обоих мучеников и стал молиться за душу Сары, жизнь которой не сумел спасти в Лондоне. Он не отрывал взгляда от росписи — святые стояли посреди усыпанного золотыми звездами поля на зеленом холме, возвышающемся над белостенным городом, и взирали на Хука сурово и немного печально. Облаченные в белые одежды, они вовсе не походили на башмачников. Криспин сжимал в руке пастуший посох, Криспиниан держал сплетенный из лозы поднос, полный яблок и груш. Имена были написаны под фигурами. Читать Хук не умел, однако распознал святых по тому, что одно имя выглядело длиннее другого. Криспиниан располагал к себе больше: круглолицый и голубоглазый, он улыбался легкой доброй улыбкой. Святой Криспин, более суровый, стоял вполоборота, словно ему претило тратить время на досужих зевак и он вот-вот ступит прочь с холма. Поэтому каждое утро Хук молился Криспиниану, хотя не забывал и Криспина, и всякий раз опускал в кружку две монетки.
— С виду и не скажешь, что ты богомолец, — заметил как-то вечером Джон Уилкинсон.
— Я раньше не молился.
— Боишься за свою душу? — спросил старик.
Хук, обматывая оперенную стрелу шелковой нитью, выдранной из алтарного покрова, помедлил с ответом.
— Я слышал голос, — неожиданно для себя произнес он.
— Голос? — переспросил Уилкинсон. Хук молчал. — Божий глас?
— В Лондоне, — невпопад ответил Хук.
Он уже пожалел, что выпалил признание, ему сделалось неловко, однако Уилкинсон принял его слова всерьез и кивнул.
— Ты счастливчик, Николас Хук.
— Я?
— Если с тобой говорил Бог, значит, у Него для тебя есть дело. Стало быть, ты можешь уцелеть в нынешней осаде.
— Если со мной и вправду говорил сам Бог, — растерянно пробормотал Хук.
— Почему бы нет? Должен же Он говорить с людьми, особенно если церковь Его не слышит.
— Как не слышит?
Уилкинсон сплюнул.
— Церкви нужны деньги, парень, только деньги. Священники должны быть пастырями, так? Их дело — приглядывать за паствой, а они сидят у роскошных столов и набивают брюхо пирогами. — Он уставил стрелу в Хука. — Если французы ворвутся в город, не вздумай идти в ту церковь Святого Антония Меньшого! Укройся в крепости.
— Сэр Роджер…
— Хочет нашей смерти, — гневно отрезал Уилкинсон.
— Почему?
— Потому что у него нет денег, зато есть долг, и твоего сэра Роджера перекупит любой, у кого кошель толще. Он не настоящий англичанин, его предки пришли в Англию с норманнами. В нем по горло бурлит норманнское дерьмо, а нас с тобой, саксов, он на дух не переносит. Вот и вся причина. Если что, укрывайся в крепости, парень. И не спорь.
Ближайшие ночи выдались темными, ущербный месяц едва светился в небе узким, как нож продажного убийцы, серпом. Мессир де Бурнонвиль, опасаясь ночного нападения, велел привязать в сожженном предместье собак: если они поднимут лай, стражи ударят в сигнальный колокол над западными воротами. Однако был и лай, и колокольный звон, а враг в ту ночь так и не напал. Зато поутру, как только над рекой показался рассветный туман, французы катапультами забросили в город собачьи трупы — оскопленные и с перерезанным горлом, словно предупреждение защитникам города об уготованной им судьбе.
Прошел день святого Абда. Бургундские войска так и не появились. Затем настал и минул день святого Поссидия. В праздник семи святых дев Хук молился каждой из них, на следующем рассвете воссылал мольбы английскому святому Дунстану, затем — святому английскому королю Этельберту, и неотступно молился Криспиниану и Криспину, прося их о защите. На следующий день, в праздник святого Госпиция, его молитвы получили отклик.
Французы, молившиеся святому Дионисию, пошли приступом на Суассон.
Глава вторая
Первыми о нападении известили церковные колокола, забренчавшие в ночи лихорадочно и суматошно. Хук, вскочив с соломенного тюфяка в мастерской Джона Уилкинсона, на миг смешался. Взгляд не различил ничего, кроме языков огня, взметнувшихся к потолку. Старик, чтобы осветить помещение, бросил в жаровню новую охапку хвороста.
— Хватит лежать, как супоросая свинья, — буркнул Уилкинсон. — Французы в городе.
— Матерь Божья! — Хука обдало паникой, словно потоком ледяной воды.
— Подозреваю, ей не до нас. — Уилкинсон уже влезал в кольчугу, с усилием натягивая тяжелое железное полотно через голову. — У двери мешок стрел, возьми. Отложил для тебя прямые. Ступай, парень, пусть эти мерзавцы кое-кого недосчитаются.
— А ты? — отозвался Хук, надевая сапоги — новые, сшитые умелым суассонским мастером.
— Догоню. Бери лук и вперед!
Хук застегнул пояс с ножнами, натянул на лук тетиву, подхватил мешок стрел и второй, оставленный стариком у двери, и вылетел во двор харчевни. Откуда-то неслись крики и вопли, во двор выскакивали лучники, и Хук, не успевая ничего сообразить, понесся вслед за ними к укреплениям, выстроенным за брешью. Церковные колокола рвали небо беспорядочным набатом, лаяли и выли псы.
Из доспехов на Хуке был подаренный Уилкинсоном старый шлем, торчавший на голове, как погнутый таз, а тело защищала лишь стеганая куртка, способная уберечь разве что от касательного удара меча. Остальным стрелкам, облаченным в короткие кольчуги и плотно прилегающие шлемы, выдали короткие налатники с червленым бургундским крестом, и теперь одинаковые белые фигуры выстроились вдоль заграждения, спешно сложенного из ивовых корзин с землей. Никто пока не стрелял, лучники лишь напряженно вглядывались в брешь, озаряемую огненными вспышками. Кто-то из полусотни латников, собравшихся за заграждением, то и дело бросал в пробоину смоляные факелы.