Санки были перевернуты, снег взрыт и истоптан; пес, чувствуя себя хозяином положения, пометил территорию. Он так и не выпустил из зубов плечо Анны. Голд слышал яростное рычание и видел перед собой напряженную собачью спину, прижатые уши и обнаженные в оскале красные десны. Анна лежала на снегу навзничь, в лице - ни кровинки, и смотрела в небо. Никогда еще дочь не казалась Голду такой маленькой. Голд схватил цепь и с силой дернул, но рыхлый снег был плохой опорой для ног. Пес зарычал еще грознее, продолжая трясти Анну. За все это время девочка не издала ни звука. От этого молчания в груди Голда образовалась холодная пустота. Упав на собаку, он захватил рукой ее голову и потянул к себе. Но та по-прежнему не отпускала свою жертву. Охваченная охотничьим азартом, она упорно не желала расставаться с добычей. Свободной рукой Голд попробовал разжать ей челюсти. Перчатки взмокли от слюны и скользили, мешая ему. Рот Голда оказался у собачьего уха. "Пусти, сволочь", - прохрипел он и изо всей силы укусил это ухо. Раздался отчаянный визг, что-то, звякнув, ударило его по носу и откинуло назад. Когда он поднялся, то увидел, что собака стремглав несется к дому, мотая головой и оставляя на снегу капли крови.
- Все длилось минуту, не больше, - рассказывал Голд. - Может, даже меньше. Но мне казалось, прошла вечность. - Голд неоднократно пересказывал эту историю и всякий раз прибавлял эти слова. Он понимал, что говорит банальности - всем известно, что время обладает способностью растягиваться или сокращаться, - и все же ничего не мог с собой поделать. Как не мог удержаться и не повторить, какое "чудо" - слово, употребленное рентгенологом, - что Анна легко отделалась: собака могла покалечить ее или даже убить. Врач удивлялся, что на теле девочки нет ни ран, ни переломов. Синяков хватало, но явных покусов не было.
Голду очень нравилось лицо Анны. И вовсе не потому, что она была его дочкой, он просто любовался им, подолгу всматривался в него, изучал. Но после случая с собакой все изменилось. Глядя на дочь, он видел метнувшееся в прыжке животное и самого себя, словно приросшего к горке, - от этой картины сердце его начинало бешено колотиться, и он становился раздражительным и агрессивным. Ему хотелось выбросить собаку из памяти, вымарать эту часть картины. Обезумевший зверь мог в любой момент растерзать другого малыша, он представлял собой явную угрозу, а полиция ничего не предпринимала.
- Они не хотят вмешиваться, - говорил он. - Не хотят, и все.
В воскресенье, неделю спустя после этого ужасного случая, он в очередной раз пересказывал подробности своему двоюродному брату Тому Рурке. Вечером того злополучного дня Голд сразу же позвонил ему, но теперь возникли новые обстоятельства, связанные с бездеятельностью полиции, и их следовало обсудить. Рурке повел себя именно так, как хотелось Голду. Родственник обладал обостренным чувством справедливости и подкупающей готовностью при первом же зове поспешить на выручку; Голд понял это еще в детстве и не раз прибегал к его помощи. Теперь же Голд в одиночку промучился целую неделю, и общество брата было ему просто необходимо. Жена, конечно, тоже переживала, но она не видела того, что видел он. Собака была для нее чем-то абстрактным, да и вообще жена Голда не отличалась склонностью к самоедству.
Как полицейские объясняют свое бездействие? Рурке требовал ответа. Чем оправдывают невмешательство?
- Наличием цепи, - отвечал Голд. - По их словам - послушай только, какое замечательное объяснение, - закон не нарушен, потому что хозяева держат собаку на цепи.
- Но ведь тогда она не была на цепи?
- Была. Просто цепь очень длинная. Думаю, тридцать, если не все сорок футов.
- Если следовать их логике, то, будь цепь длиной в десять миль, этот зверь на законных основаниях мог бы перегрызть хоть весь город.
- Вот именно.
Рурке встал и подошел к венецианскому окну. Приблизив лицо к стеклу, он, нахмурившись, смотрел, как падает снег.
- Настоящие нацисты с собаками. Ничем не лучше. - И, не поворачиваясь, добавил: - Ты говорил с адвокатом?
- Позавчера.
- И что он сказал?
- Она. Ее зовут Кейт Стиллер. Сказала, что полицейские - подонки. Советует выбросить все из головы. Если ее послушать, собака успеет околеть от старости еще до начала судебного процесса.
- Вот тебе и наше хваленое судопроизводство, Брайен, во всей красе. Концы отдашь, пока тебе помогут.
Наверху раздался грохот. Там Анна играла с Майклом, сыном Рурке.
Подняв глаза к потолку, мужчины выжидательно молчали, но плача не последовало, и тогда Голд сказал:
- Не знаю, зачем я ей позвонил. Денег на адвоката у меня все равно нет.
- Хочешь знать, как все было? - сказал Рурке. - Коп, что дежурил в тот день, подтерся твоим заявлением, а теперь дружки его покрывают. Собираешься с ним разделаться?
- С полицейским?
- Нет, с псом.
- Убить собаку?
Рурке ничего не ответил, только выразительно посмотрел на Голда.
- Я правильно тебя понял? Ты предлагаешь убить собаку?
Рурке широко улыбнулся, но продолжал молчать.
- Но как?
- А как бы тебе хотелось?
- Том, ради бога, я не верю своим ушам. Неужели мы можем такое обсуждать?
- А ты как думал? - Рурке ногой пододвинул к Голду пуфик, уселся на него теперь их колени соприкасались - и, приблизив к двоюродному брату лицо, проговорил: - Никакого яда или битого стекла. Обойдемся без садистских штучек. Такого конца я и злейшему врагу не пожелаю. Уберем пса достойно.
- Том, очнись. - Голд сделал попытку рассмеяться.
- Возьми мой "ремингтон" и уложи эту скотину с горки. А хочешь, подойди ближе и выстрели из двенадцатикалиберного ружья или из пистолета. Ты раньше стрелял из пистолета?
- Нет.
- Тогда поставь точку и забудь.
- Пойми, я не смогу этого сделать.
- Нет, сможешь.
- Они догадаются, что это моих рук дело. Всю неделю я их доставал с этой чертовой собакой. Как ты думаешь, к кому первому придут, когда эту тварь найдут с продырявленной башкой?
Рурке присвистнул.
- Твоя правда, - согласился он. - Ладно, пусть тебе нельзя, но мне-то, черт возьми, можно.
- Нет. Оставь эту затею, Том.
- Вы с Мэри выберетесь куда-нибудь на вечерок. Лучше всего в небольшой ресторанчик вроде "У Николь" или "У Полы" - надо, чтобы вас запомнили. Когда вернетесь домой, дело будет сделано, а у тебя - отличное алиби.
Голд допил свое пиво.
- За нас эту работу никто не сделает, Брайен. Надо самим постараться.
- Ну я - еще куда ни шло. Куда ни шло. Но ты-то здесь при чем? Нет, это нехорошо.
- А что, если этот пес и дальше будет рвать детей? Это хорошо?
Голд молчал, и Рурке потрепал его по колену.
- Ты правда укусил эту тварь за ухо?
- А что мне оставалось?
- И откусил?
- Нет.
- Но кровь показалась? Почувствовал ее вкус?
- Да, что-то такое во рту ощутил.
- Тебе это доставило удовольствие, верно? Не виляй, Брайен, скажи откровенно. Доставило?
- Ну, некоторое удовлетворение, не скрою, испытал, - признался Голд.
- Ты жаждешь справедливости, - подытожил Рурке. - Я это понимаю. И ценю. Дело, конечно, твое. Но мое предложение остается в силе.
Голд понимал, что про нацистов с собаками Рурке брякнул без задней мысли: он всегда их поминал, когда хотел кому-нибудь досадить. И все же слова родственника не шли у него из головы. Перед глазами вставала картина, и раньше тревожившая его воображение: свора обезумевших от злобы собак гонит колонну евреев по железнодорожной платформе.
Отец Голда был евреем, но родители разошлись, когда сын еще не вышел из детского возраста, и мать воспитала его католиком. Голд не любил свою фамилию, ему казалось, что она делает его смешным в глазах других людей. Слыша ее, невольно думаешь о золоте. Носить такую фамилию пристало денежному мешку, а не бедолаге, чьи дела идут из рук вон плохо. Чернокожая ребятня, заскакивая в его видеосалон, похоже, именно так и думала. Мальчишки с преувеличенной вежливостью величали его "мистером Голдом", произнося фамилию так, словно та сама по себе была величайшей драгоценностью. Если не хватало денег на видеопрокат, некоторые даже отваживались просить, чтобы он простил им разницу, а получив отказ, удивлялись. Припаркованная у магазина старенькая "тойота" приводила мальчишек в глубокое изумление и являлась предметом пересудов: ну почему он при таком богатстве не купит себе приличную тачку? Как-то вечером одна девочка, стоя с приятелями у прилавка, предположила, что Голд держит свой "кадиллак" дома, опасаясь, как бы тот не угнали. После ее слов мальчишки, до того бесцельно слонявшиеся по магазину и валявшие дурака, вдруг разом притихли, будто наконец им открылась истина.
"Кадиллак". Как бы не так!
После нескольких лет духовного отчуждения Голд вернулся в лоно католической церкви и теперь каждую неделю ходил к мессе, дабы укрепить свою слабую веру, хотя и понимал, что в глазах прочих прихожан остается евреем. А как относиться к этому, он не знал. Голд еще в юности замечал за собой некоторые особенности, которые считал специфически еврейскими, хотя и не слишком отличался от своих ровесников, преимущественно ирландского происхождения, включая и его двоюродных братьев. Педантизм, упорство, любовь к классической музыке, склонность к морализаторству, неприятие алкоголя и насилия. Все эти качества он находил вполне приемлемыми. Но были и другие, менее похвальные, и он подозревал, что они тоже проистекают из его еврейства. Разъедающая душу самоирония. Приступы парализующего волю скептицизма. Физическая неуклюжесть. Стремление самоустраниться или даже сдаться, когда имеешь дело с агрессивными людьми или неблагоприятными обстоятельствами. Голд знал, что, думая так, разделяет взгляды антисемитов, боролся с собой, но без большого успеха.
В вызванной Рурке к жизни знакомой картине - собаки конвоируют колонну евреев - Голд ощутил покорное смирение; в себе он это качество ненавидел. Он понимал, как несправедливо упрекать этих людей за то, что они не борются со злом: их наивность мешала им осознавать очевидное. Но, понимая это и зная, как им было тяжело, как они были голодны и напуганы, Голд не мог не задаваться вопросом: почему никто из них не набросился на охранника, не отнял винтовку и не прихватил с собой на тот свет нескольких ублюдков? Почему не попытаться что-нибудь сделать? Понимая всю жестокость и несправедливость этого вопроса, Голд все же продолжал его задавать.
На этот раз ожившая в памяти картина заставила Голда задуматься, почему бы тот же вопрос не задать себе. Почему он ничего не предпринимает? На его родную дочь напала собака, лишь по чистой случайности не изуродовав ей лицо. Жуткая сцена постоянно стояла перед глазами Голда, и он физически ощущал яростную готовность зверя разорвать ребенка. И это чудовище оставалось в живых, поджидая очередную жертву, потому что никто, включая его самого, ничего не предпринимал. Чувство вины за собственное бездействие не покидало его ни на минуту. А после разговора с Рурке оно стало просто невыносимым. Где бы он ни находился - дома или в магазине, - мысленно он был там, на горке и, не в силах сдвинуться с места или закричать, смотрел, как собака набрасывается на Анну с единственной целью - убить, а за зверем длинной черной змеей тянется цепь.
Однажды поздно вечером он подъехал к парку и остановил автомобиль напротив дома, где жили хозяева собаки. Дом в колониальном стиле, с мансардой и слуховыми окошками - дорогой особняк, как и большинство домов вокруг парка. Нетрудно догадаться, почему полицейские вели себя так робко. Это тебе не какой-нибудь притон, где торгуют наркотиками, - прибежище темных личностей и преступников. На внушительных размеров зеленой двери - массивное медное кольцо, в холле - сверкающая дорогая люстра, широкая лестница с впечатляющими балясинами и тускло поблескивающими перилами. Все здесь говорило о том, что хозяева особняка в дружбе с представителями закона. Послушайте, собаке ведь тоже надо поразмяться. А те родители, что оставляют свое чадо без присмотра, пусть пеняют на себя. Есть такие типы - их хлебом не корми, дай только поныть.
На помощь полицейских Голд больше не рассчитывал, но их поведение было ему хотя бы понятно. А вот людей, допустивших, чтобы случилось такое, он не мог понять. Они не принесли извинений и даже не поинтересовались самочувствием Анны. Похоже, хозяев совсем не беспокоило, что их пес - потенциальный убийца. Голд приехал сюда со смутным желанием повидаться с хозяевами, объяснить им, что же все-таки произошло и как им надо поступить. Куда там - его и на порог здесь не пустят. Какая наивность с его стороны!