Акентьев еще раз внимательно посмотрел на себя в зеркало, зачем-то пригладил волосы, словно тесть мог выразить недовольство его внешним видом. Отдал честь собственному отражению, прошел в кабинет и стал набирать номер. В квартире стояла благословенная тишина, как на кладбище. «Собственно говоря, для счастья нужно немного, – подумалось вдруг ему. – Немного тишины – и все». Впрочем, воображение тут же возразило, нарисовав образ Альбины Вихоревой с развевающимися волосами и розовеющими на ветру щеками.
– Саша… – голос маршала был ровным, но Акентьев сразу почувствовал, что что-то произошло. – Дина тут у нас немного набедокурила!
– Что случилось?! Что с ней?
Где-то на заднем плане раздавалось старушечье кудахтанье Марьи Григорьевны. Подробности маршал в телефонном разговоре сообщать не захотел, но Акентьев, хорошо знавший репертуар супруги, мог и сам догадаться, что у Дины был очередной приступ алкогольного психоза. Правда, никогда за время их недолгой совместной жизни дело не доходило до вызова санитаров. Очевидно, в этот раз она зашла слишком далеко. Может, голой танцевала на столе или пыталась изнасиловать кого-то из высокопоставленных чинов?!
– Отпраздновали, нечего сказать, – вздыхал на другом конце трубки маршал.
Переплет мог по-человечески посочувствовать ему, но сочувствовать отчего-то совершенно не хотелось. В конце концов, каждый сам виноват в своих несчастьях, а маршалу Орлову уже давно следовало направить Дину к психиатрам, вместо того чтобы подыскивать супруга. Однако давать советы задним числом – дело бессмысленное, а в случае с людьми вроде Орлова даже опасное.
– Я приеду навестить! – сказал Акентьев, доводя роль до конца.
– Не сейчас, Саша! Врачи говорят – ей некоторое время лучше никого не видеть. Ксюша сейчас у нас поживет!
Через две минуты Переплет аккуратно положил трубку и посмотрел на швейцарские часы – подарок тестя. Вещь отличная, подобрана кем-то из его свиты – Орлов сам никогда не занимался мелочами. Было только семь вечера. Он выглянул в окно. Вид был прекрасный, ветер гулял над Невой, и, если открыть окно, можно услышать крики чаек. Отражение в окне было искаженным – вместо лица получалась какая-то бездушная рыбья маска. Переплет рассмеялся, вспомнив, как отреагировали на его рассказ об эксгумации и путанице с трупом на вечеринке у отца. Да-с, такими историями репутацию души общества не завоюешь.
Он не сомневался, что дочку Орлова содержат в прекрасных условиях и тревожиться на этот счет не стоит. Можно послать открытку – это пришло ему в голову чуть позже, когда он открывал бутылку с коньяком, купленную по дороге. Акентьев поднял первый тост в честь себя, второй за успехи отечественной психиатрии. За кого еще выпить?… Как говорит народ, было бы что, а повод найдется!
Только народ в одиночку не пьет, а вот Переплет не желал никого сейчас видеть. Одинокий волк.
– У-у-у-у! – Он остановился перед дурацким львинолапым зеркалом, чтобы протяжно провыть.
Когда-то жили на земле умельцы, которые делали зеркала, служившие дверями в другой мир. Переплет постучал по прохладной зеркальной поверхности. Отвернулся и почувствовал взгляд за спиной. Ерунда, сказал он себе, – это самовнушение. Так бог знает до чего можно допрыгаться. Хорошо, что его не видит никто из коллег по исполкому. Со стороны могло показаться, что товарищ замначглав сошел с ума. На самом деле Акентьев давно не чувствовал себя так замечательно. Очень давно. Ему нравилась атмосфера, которая сейчас его окружала. Атмосфера декаданса. Не хватало только бледного кокаиниста в качестве компаньона и неотягощенной моралью блудницы. Не было компании, вот в чем дело! Оставалось любоваться собой.
Можно было позвонить Григорьеву, но ведь не поймет ничего, глупая тварь. Придет и все опошлит. А где-то далеко, в своей палате, разумеется – одиночной, сидит Дина. Акентьев очень живо представил себе это. Дина в полосатой пижаме, а не в смирительной рубашке. Пижама похожа на ту, которую она часто носила дома, напоминая Переплету узников концлагерей. Теперь она и впрямь похожа на узницу – голова у нее коротко обрита.
В комнате нет окон, только лампочка под потолком в обрешетке, хотя достать до нее в любом случае нереально, а кинуть нечем – палата пуста. Дина сидит, подобрав ноги и обхватив их руками. Время от времени она шмыгает носом, ей очень плохо.
Пожалуй, только теперь он начал понимать, каким чудовищным грузом была для него супруга вместе с ее ненаглядной дочуркой. И неважно, что положением своим он был обязан этому браку – Александр Акентьев не любил компромиссы и знал границы благодарности. Если бы была какая-нибудь возможность, волшебная возможность задержать Дину в психушке подольше, а лучше всего – навсегда, он бы это сделал. Вырвать волосок из несуществующей бороды, прочесть заклинание…
Прошло первое безудержное веселье. Теперь неизбежен был откат в депрессивное состояние, усугубленное коньяком. Нельзя пить в одиночку – снова вспомнил Переплет старое доброе правило, но было уже поздно. Возможно, ему тоже давно следовало обратиться к психиатру, но в советском государстве это означало бы конец карьеры чиновника. Обращаться к врачам – значило признать, что у тебя большие проблемы. Максимум, что мог позволить себе Акентьев, – это небольшая депрессия. Да и то товарищи не поймут – депрессии следовало снимать старым проверенным способом: с помощью банек, вечеринок и алкоголя.
В голову полезли мрачные мысли. Она вернется, все продолжится. Прямо хоть стреляйся. Только не из чего! Сколько ее там продержат?! Орлов сказал, что в лучшем случае – недели две, но по голосу его было ясно, что на такое счастье он и сам не рассчитывает. Хорошо – пусть будет месяц. Вряд ли больше.
«Нужно было не отказываться от ружья, которое предлагал Орлов! Хорошее ружье – двустволка.
А как застрелить себя из ружья? – размышлял Переплет. – Неудобно ведь! С другой стороны – у ружья можно отпилить ствол либо упереть приклад в пол и, сев на стул, поставить большой палец ноги на курок. Удивительно, что никто не подумал написать книгу на эту тему. Правда, советскому человеку не пристало думать о преждевременной смерти, он должен влачить существование, даже если не осталось в этом существовании никакого смысла, не осталось сил и желания продолжать бессмысленную комедию жизни. Но люди-то все равно кончают с собой».
Да-с, большим пальцем на курок, и никаких проблем. Правда, не очень эстетично, но это не может волновать покойника – смерть вообще редко бывает эстетичной. Если только она настоящая, а не киношная. Впрочем, вопрос чисто теоретический. Ружья у него под рукой не было. Тесть предлагал, но Переплет почему-то отказался. Придется изыскивать другие способы.
Свет замерцал и погас. Акентьев поднял голову – со времени вселения в квартиру никаких проблем с электричеством не было. За тяжелыми шторами тускло светили фонари на набережной. Переплет было поднялся, но потом снова опустился в кресло. «Вот и хорошо», – подумал он, потирая усталые глаза.
В кабинет не проникало ни звука: Переплет позаботился о звукоизоляции – не столько из-за шума на улице, сколько из-за воплей жены и дочери.
Что-то скрипнуло вдали. Словно кто-то прошел по паркету в гостиной. Может быть, маршал Орлов сошел с портрета и сейчас придет, чтобы покарать его за легкомысленное отношение к собственной персоне? Акентьев рассмеялся – в пустой квартире смех прозвучал странно. Он встал, проверил пробки – все было в порядке. Значит, авария. Переплет прошел в кухню, отыскал в ящике буфета свечи. Сколько там свечей нельзя зажигать сразу – две или три? «Она боялась двух свечей». Или трех?! Искать нужный том Александра Сергеевича и проверять по тексту Переплет не собирался.
А свечей, между тем, было только две. Переплет поискал спички. Теперь свечи нужно было куда-то поставить. В комнате снова скрипнуло. Акентьев обернулся, и парафин закапал на стол. Он выругался и смахнул не успевшие застыть капли губкой. Сколько возни!
Вернулся к коньяку. Коньяк и свечи. «Как в старые добрые времена», – подумал он, устраиваясь снова за столом в кабинете. Дверь в коридор приоткрылась со скрипом, огонек свечи затрепетал. Александр подумал, что забыл закрыть окно – вот теперь и сквозит. Он подошел ближе, чтобы закрыть ее снова, и замер.
За ней, в глубине гостиной, показался тусклый огонек. Слишком тусклый для свечи, он стремительно вплыл в кабинет. Акентьев читал о болотных огоньках – они загораются над кладбищами: горит газ, выделяемый разлагающейся органикой. Огонек проскользнул над столом, задев его руку.
«Начинается», – подумал он, и сердце замерло.
– Я не пытался попасть к вам… – пробормотал он.
«Монах» молчал. «Монах»… Что было в этом существе от «монаха», кроме странного балахона, напоминавшего сутану, и молчаливости? Переплету приходили на ум индийские мифы, поражавшие на первый взгляд своей нелогичностью – согласно им святость не была уделом исключительно небожителей. Подвижником мог стать и демон или дракон. И тогда он обретал те же волшебные чары, что и святые отшельники. Может быть, сейчас перед ним один из этих святых драконов? Переплет испытывал непреодолимое желание заглянуть под капюшон, увидеть лицо этого существа. Хотелось узнать наконец, кому он служит теперь. Но он знал, он чувствовал – этого делать нельзя. Тайна должна оставаться тайной до того времени, когда он сам станет частью этой тайны. Иногда ему казалось, что там, под капюшоном, прячется кто-то очень знакомый. Может быть, как в старой сказке, он увидит под ним собственное лицо?
– Мы знаем! – сказал «монах», голос его, как и раньше звучал в голове Переплета, минуя слух, в то время как его собственные слова падали тяжело, словно камни. И эхо уносилось в глубину раскрытого перед ним коридора, где в переливчатом багровом сиянии плавали чьи-то призрачные силуэты.
Тьма сгустилась, и вещи вокруг утратили привычные очертания. Книжный шкаф вытянулся вверх, догоняя стены, книги бесчисленно умножились на полках. Окна распахнулись, но ни одного звука не доносилось с улицы. Переплет боялся смотреть в ту сторону, он был уверен, что вряд ли увидит за окном знакомую набережную. Стены поднялись вверх. «Странное место, – подумал Переплет, – я живу в очень странном месте…».
И эти слова эхом полетели, звеня, куда-то ввысь.
– Нужно думать потише, – сказал он себе. Или вообще не думать. Это оказалось так просто.
– Не бойся! – раздался голос. – Я пришел, чтобы помочь тебе верить!
Переплет закрыл глаза, ожидая прикосновения рук. Он был всерьез напуган. Сейчас ему казалось, что они пришли за ним, – он не оправдал ожиданий, перстень не найден. Никаких других причин быть не могло. Этот апокалиптический приход казался логическим продолжением свалившихся на него бед.
Он хотел что-то сказать, но задохнулся. Переплету казалось, что рот его заполнен пеплом – так становилось душно. Он огляделся в поисках бутылки. Вместо бутылки стояла чаша, заполненная до краев вином.
– Мы владеем всем, что потеряно вами… – услышал он, взяв ее в руки.
Грааль. Слово всплыло в мозгу и распалось на две составные: твердое воронье «гра» и звучавшее знакомо «аль». «Все не случайно», – подумал он. Холодная тяжесть чаши была приятна.
– Чего ты хочешь?! – спросил монах. – Скажи!
Переплет стиснул зубы. Сказочный выбор, как в детских мечтах.
– Я хочу все… – сказал он и был уверен, что наставник поймет его.
* * *
Съездить в Москву все-таки пришлось. Всему есть свои границы, и долгого невнимания к дочери маршал бы не простил. Переплет выбрался в столицу спустя две недели после звонка, даже это небрежение сумев обратить себе на пользу. Человек, для которого общественное выше частного, – таким он старался выглядеть в данной ситуации. А лизоблюды, которыми Акентьев обзавелся на удивление быстро, ему в этом помогали. Правда, всех обмануть не получалось.
Дней через десять после маршальского звонка Игорь Иванович Черкашин – непосредственный начальник Акентьева – выбрался из своего склепа, где, по мнению Переплета, проводил большую часть времени, и навестил заместителя на рабочем месте. Дабы выразить приличествующее случаю сочувствие.
Секретарша предупредила Переплета по селекторной связи, так что он успел убрать с рабочего стола всю не относящуюся к служебной деятельности литературу. Это были старые каталоги ювелирных домов, вытащенные по специальному заказу из библиотек. Переплет изучал их на всякий случай, зная почти наверняка, что тратит время впустую. Каталоги отправились в ящик стола, на лицо Акентьев надел маску сосредоточенного советского чинуши. В его арсенале было много этих масок. Некоторые из них подходили идеально, к другим он прибегал редко и неохотно – например, сочувствие Акентьеву давалось нелегко. Впрочем, и лучшие из его личин работали не всегда – это зависело от зрителя. Взгляд Черкашина ясно говорил, что Акентьеву он не верит ни на грош.
– Вы бы съездили в Москву, Александр Владимирович, – сказал он, доверительно глядя ему в глаза, и взгляд его говорил, что это приказ.
Следующим вечером он уже был у Орловых – пил чай с Марией Григорьевной, поглощал ее пирожки с яблочным вареньем, которые не любил с детства, и слушал вполуха ее причитания. Ждали маршала. Встреча Переплета с дочерью закончилась быстрым поцелуем и вручением купленной по дороге куклы. Переплет так и не смог заставить себя поверить, что это его ребенок. Должно быть, Мария Григорьевна это уже хорошо поняла, потому что речь о Ксении больше не заходила. Говорили о чем угодно – о политике и видах на урожай, о пирожках и стоимости погребения в Ленинграде, но не о Дине и Ксюше. Можно было подумать, что совершенно посторонний человек зашел в гости. Да так, оно, в общем-то, и было.
«Идеальная жена для Орлова», – думал Переплет, глядя на седеющие волосы Марьи Григорьевны, ее старомодную брошку со смальтой, которой она за-крепила концы шерстяной шали. Большую часть дня Марья Григорьевна проводила за работой по дому, ревниво приглядывая за приходившей три раза в неделю домработницей и в оставшееся время исправляя все, что та успела испортить. По крайней мере, так все выглядело в ее пересказе.
Так или иначе, Ксения попала в хорошие руки. Акентьев бродил по роскошной квартире Орловых, сравнивая ее с домом своего отца. Квартира Акентьева-старшего четко ассоциировалась с театром, где отец проводил большую часть времени. Дом Орловых скорее напоминал музей или казарму. Здесь все было на своих местах. В таком доме трудно было забыть зажигалку или пачку сигарет – любая вещь, оказавшаяся не на своем месте, нарушила бы общую гармонию. Теперь Переплет понимал хотя бы отчасти причины Дининого поведения – но не стал углубляться дальше в бездны психологии, оставив это специалистам.
Вечером вернулся Орлов, подтянутый и бодрый. Лицо его было спокойным, даже веселым, и Переплет решил, что с Диной дела не так уж плохи. Они пили индийский чай – никакого спиртного не предлагалось. «В доме висельника о веревке не говорят», – вспомнил Переплет старую добрую пословицу.
– Завтра поедем навестить! – сообщил за чаем тесть.
Переплет кивнул, выбора у него в любом случае не было.
Встали рано. Переплет пытался нагнать на себя соответствующее случаю настроение. Получалось плохо – тупо хотелось спать. Больница располагалась в нескольких километрах от города. Ехали молча. Переплет смотрел на мелькавшие за окнами деревья. Здесь, под Москвой, весна уже вступала в свои права.
Больница, как и всякий правительственный объект, была обнесена высокой оградой. Водитель махнул у входа своими корочками, и ворота распахнулись, пропуская их на территорию. В просторном и пустом холле висели бронзовые барельефы с какими-то медицинскими светилами. Атмосфера напомнила Переплету одновременно крематорий и исполком. Прибыли только вдвоем – муж и отец. Ксению сюда везти было ни к чему. Дочка и не выказывала никакого желания поскорее увидеть маму – в доме маршала ее внимание занимала Марья Григорьевна и несколько десятков игрушек. Да и самой Марье Григорьевне лучше было сейчас не видеть дочь.