Судьба человека была определена на ближайшие два года.
«Бригада эс»
Ситуация в части, в гарнизоне была взрывоопасной. Ежедневные разборки, стычки держали меня в постоянном напряжении. Нужно было что-то предпринимать. Так сформировалась группа единомышленников, хороших ребят, готовых прийти на помощь друг другу.
В один из осенних вечеров я напомнил нескольким ребятам, расположившимся около моей кровати, притчу про старика. Умирая, старик позвал трёх своих сыновей и приказал им по очереди сломать веник. Как ни старались они, но сломать его не смогли. Сломать его удалось, лишь разобрав веник по отдельным веткам. «Сила — в единстве», — сказал отец своим сыновьям и умер.
— Давайте поддерживать друг друга, — говорил я. — Наезжают на одного — все встают и идут на разборки. У одного проблемы — все рядом с ним. Посмотрите на азербайджанцев, узбеков или казахов, какие они дружные, своих в обиду не дают. Будет взаимовыручка — будем нормально жить, никто на нас не тявкнет.
Мои товарищи дружно меня поддержали. Так образовалась наша «банда», позже «доброжелатели» назовут ее «бригада эс» (может потому, что фамилия моя начинается на букву С или по названию популярной тогда группы «Бригада С»).
Состав бригады постоянно менялся, но костяк сохранялся всегда. Это было объединение людей для взаимовыручки. Чтобы стать нашим товарищем, нужно было быть прежде всего смелым, не бояться драк и разборок.
В «бригаду эс» в разное время входили: Евгений Суверов (г. Барнаул), Сергей Фёдоров (г. Москва), Юрий Дубров (г. Уфа), Александр Матияш (г. Спасск-Дальний, Приморский край), Михаил Осипов (г. Гатчина, Ленинградская область), Александр Семёнов (Якутия), Роман Коваленко (г. Днепропетровск), Виталий Городний (г. Владивосток). Нормальными ребятами в роте оказались Михаил Новиков (г. Волгоград), Александр Оленин (г. Иркутск), Евгений Катков (Иркутская область), Юрий Судоплатов (Красноярский край), Илья Аккерман (г. Алма-Ата). Это была уже сила, и с ней считались.
Зимой произошел конфликт М. Осипова (он стал замкомвзвода) с одним армянином. После отбоя пятеро армян окружили Мишу, «наезжая» на него, что он якобы притесняет их земляка. Увидев это, мы (я, Фёдоров, Дубров, Матияш) подбежали к ним, отсекая остальных от Миши. Видя это, пятерка армянских ребят почти сразу пошла на попятную. После получасовых разбирательств, видя наш настрой и напор, армяне быстро пошли на мировую, драться они не хотели. Вообще это было характерно для большинства представителей Кавказа и Средней Азии — нападают, когда чувствуют значительный перевес своих сил. При равных силах биться они не любили. Не было бы нашей поддержки, неизвестно, что бы произошло с Михаилом.
Серега Фёдоров из Москвы. Высокий, немного несобранный, он вызывал у меня и моих товарищей большое уважение за свое бесстрашие. Серега дрался часто, на него можно было положиться в трудную минуту.
Запомнился случай его драки с Нуртаджиевым. Это было воскресное утро. Узбек, проходя мимо, грубо толкнул его плечом, вскоре они схватились. Житель Ферганской долины схватил табуретку и угрожающе начал двигаться на Фёдорова. За спиной Нуртаджиева вмиг собралось с десяток узбеков, за Серегой выстроилась наша бригада. Начались разборки.
Со словами «Спартак — чемпион!» «Фёдор» резко впечатал Нуртаджиеву между глаз. Удар был настолько сильным (Фёдоров до армии занимался боксом), что узбека сбило с ног, — он упал, подминая под себя несколько человек из группы его поддержки, находившихся позади него. Табуретка также описала круг и приземлилась на разбегавшихся узбеков. Чистая победа. Ура! Ура! Ура! Враг повержен.
Другой раз он тремя прямыми ударами по голове («куполу») оправил в нокаут Кинконга. Огромный казах плашмя рухнул на мокрый пол умывалки. К нему подбежали земляки, вытаскивая своего «батыра» (т. е. богатыря, по-казахски) с поля боя. Но никто из них даже не думал напасть на москвича, знали, что за него «впрягутся» его друзья.
Собирались мы обычно в каптёрке нашего взвода: слушали музыку (группы «Кино», «Наутилус Помпилиус», «Бригада С»), пили чай, разговаривали о жизни. Вскоре Городний стал заместителем командира взвода, а я — командиром отделения. И эта каптёрка стала нашим, можно сказать, домом, нашей базой.
Помимо нас в казарме действовали две (так называемые русскоязычные) группировки: «банда корейца» и «борцы» во главе с Олегом Гордым, со своими местами обитания — каптёрками.
Во главе «банды корейца» стоял кореец Саша Ким. Он был родом из Средней Азии. Как-то проговорился, что до армии немного занимался наркобизнесом. С ним у меня были неплохие отношения, мы достаточно много беседовали.
В его отряд входили Вася Петров (родом из Ташкента), Женя Залетаев (Приморский край), Андрей Павлов (Алма-Ата), Юра Суслов (Томск). Вместе они частенько курили «дурь», варили «ханку», «разводили лохов на бабки».
Одним из любимых развлечений «корейцев» были бои. Гладиаторские бои. Два «чмыря» ставились напротив друг друга на вытянутую руку. На полу мелом проводилась черта, за которую нельзя было перешагнуть. По команде Кима «быки» начинали дубасить друг друга хаотичными ударами, под гогот и крики обкуренных, «раскумарившихся» братков. Кто падал или отступал, тот проигрывал бой. За это его могли избить («прессануть») «корейцы». Большинство «чмырей» роты платили им «дань» с денежных переводов, посылок, нескольких «лохов» «крышевал» Гордый, другой казарменный «авторитет».
Любимым «бойцом» для Кима был Паша Кунцев из Астрахани. Во время схватки делались ставки, работал тотализатор (на небольшие суммы). Кунцев часто выходил победителем из всех схваток и вскоре стал «главным» «чмом» роты, смотрящим над всеми «лохами» роты. Его обкуренный Ким «короновал» в ноябре в своей каптёрке.
— Добей косяк, — сказал Ким, протягивая Паше огрызок папиросы с коноплей.
Кунцев жадно сделал несколько затяжек, преданно глядя корейцу в глаза.
— Хоть ты и «бык» по жизни, будешь смотрящим над всеми фуцанами. Ты понял?
Паша закивал головой.
— Ты чё гривой машешь, бычара, язык проглотил? — зло прокричал Петров.
— Да, да, я всё понял.
Дверь каптёрки открылась, Суслов за шкирку тащил сюда рядового Максима Котова (тоже, как и Паша, призванного из Астрахани; они были с ним вроде как товарищи).
— Пацаны, этот фуцин посылку зашкерил, крыса!
Залетаев, вскочив со стула, подбежал к вошедшему Котову.
— Ты чё, урод, братву решил кинуть?! Ты чё нас подогреть дачкой не хочешь?
Максим, зажавшись в угол, со страхом молча ждал своей участи.
— Ну что, Кунцев, пусти под «пресс» эту крысу.
«Смотрящий» мигом подбежал к своему земляку и начал тупо, беспорядочно месить его ударами рук и ног.
— Паша, Паша, не надо! Мы же с тобой в одну школу ходили, — жалобно скулил Котов.
— Ну в натуре «бычара»! — дико ржали «корейцы» в наркотическом угаре.
Паша докладывал своему «боссу» обо всем, что знал, и иногда получал в виде поощрения за службу разрешение курнуть «дури» или взять с собой немного «хавчика». Ким сделал его своим личным телохранителем. Паша был готов любому вцепиться в глотку за своего патрона, отличаясь особой жестокостью, когда банда «прессовала» очередную жертву.
Другую группировку возглавлял бывший борец Олег Гордый, имевший условную судимость. Он был кандидат в мастера спорта по вольной борьбе. Среднего роста, с широкими плечами и сломанным носом, он был похож на квадрат, на правом плече у него красовался лев. Олег родом из города Комсомольск-на-Амуре, у него были какие-то дела в Черниговке. Будучи в наряде по КПП, я видел, как к нему подъехали поздравить с днём рождения несколько «братков» на красных «Жигулях» 8-й модели, подарили ему трехлитровую банку красной икры. Первый раз в жизни я ел красную икру (да еще столовой ложкой).
Олег, в отличие от «корейцев», «мутил» масштабнее. Вместе со своими подельниками он «бомбил» боевые самолеты, стоящие на консервации. В кресле пилота в качестве «энзэ» хранились наркотические средства для оказания первой медицинской помощи. Наркотики он сбывал местным жуликам, но вскоре их команду поймали — «хлопнули». Гордый, с его слов, всю вину взял на себя, но, продержав на «киче» пару месяцев, его каким-то чудом отпустили дослуживать в часть. Мутная история.
Его товарищем-«подельником» был Кирилл Грибанов (Амурская область). Он мне сразу не понравился. Злой, непорядочный, он был с «гнильцой», постоянно косил то под блатного, то под спортсмена. Когда «закрыли» на «кичу» Олега, он временно прибивался то к нам, то к «корейцам».
Водитель командира части Антон Прибывалко (Приморский край) часто бывал в их каморке. Себя считал «кручёным-верчёным». Любил Антон приврать, как он с дружками до армии наезжал во Владик на своем мотоцикле с разборками. Частенько «борцы» мотались на командирском уазике по своим делам.
Еще одним членом их объединения был борец Дмитрий Коршунов (Красноярский край), перворазрядник по дзюдо. Огромный как медведь, спокойный, ему было все «фиолетово». Любимым развлечением его была отработка бросков над «бандерлогами» (так он называл всех нерусских). Когда он выходил из каптёрки, «бандерлоги» с визгом разбегались в разные стороны. При встрече он всегда обнимал меня своими медвежьими руками, приговаривая: «Как дела, зёма?»
С Гордым и его командой у меня сложились в принципе хорошие отношения. Мы друг другу не мешали. А перед самой моей отправкой домой он пожал мне руку и пожелал счастливого пути.
Беседуя как-то с Олегом, я обратил его внимание на то, как пять азербайджанцев в углу «прессуют» какого-то лоха.
— Чмэр! Я твой глаз е…ль, я твой ухо е…ль, я твой мама е…ль, я твой сестра е…ль! — кричал каптёрщик Омар-оглы. — Иды, мой каптёрка, мой поль, лёхь ванучий!
— Смотри, Олег, — сказал я, — русского бьют, и никому нет дела. А если бы зацепили азера, их сбежалась бы целая толпа.
— Женя, а в случае наезда этот чмырь впряжётся за меня? Он будет где-нибудь гаситься, спасая свою шкуру. Он сам виноват в том, что его там «лошарят».
На это мне нечего было сказать — действительно, всё так выходило.
Кича (губа)
Гарнизонная гауптвахта («кича») была расположена на территории части и представляла собой обнесенное бетонным забором караульное помещение с решетками и несколько камер. На «киче» отбывали наказание солдаты-срочники: беглецы, казарменные хулиганы, самоходчики и другие нарушители воинской дисциплины.
В нашем гарнизоне попасть на гауптвахту было очень легко, отправляли даже за незначительные нарушения (например, за неотдание воинского приветствия). Многие из солдат гарнизона не раз побывали на киче, камеры которой никогда не пустовали.
Наказание гауптвахтой в целом не давало ожидаемого эффекта, дисциплина в гарнизоне оставалась на низком уровне. Тем более что в караул заступали солдаты, которые в любой момент сами могли оказаться в камере, да и побаивались, что отомстят — служили-то все вместе. Короче, бардак был везде и даже на гарнизонной гауптвахте. Как шутили местные острословы, «когда Бог наводил порядок на земле, авиация была в воздухе».
Отношение многих офицеров к солдатам в части было как к источнику дармовой рабочей силы. Часто нас использовали в качестве носильщиков при переезде семей офицеров. И, что самое обидное, даже спасибо не говорили. Жены офицеров покрикивали на нас, торопили, им даже в голову не приходило предложить, например, нам воды напиться. Мы были для них вроде рабов, которые только должны что-то делать. В одних из таких переездов жена какого-то летчика, полная женщина в очках, досаждала нам своими командами и распоряжениями. Два худеньких солдатика вытаскивали тяжелый шкаф с пятого этажа, по ее мнению, слишком долго.
— Быстрей! Осторожней! У тебя чё, руки из жопы растут? — кричала она на них.
— Попить бы, устали мы, — тяжело дыша и вытирая пот, промолвил один из военнослужащих.
— Тебе, может, хлеб с маслом намазать?! Работайте быстрее, лодыри! Я знаю, что такое служба в армии, у меня муж лётчик! Я видела жизнь, я знаю, что такое служба, не то, что вы, тащитесь здесь, недоделанные! Вас бы в Афган отправить, хамы! — дамочка истошно кричала. — Димочка, накажи этих идиотов, отправь их на гауптвахту, они меня оскорбили!!!
Участь солдатиков была решена — трое суток ареста. Солдат был полностью бесправен.
Мне также «посчастливилось» четыре раза побывать на «киче». Первая «ходка» была в августе. Я выполнял работы в расположении третей эскадрильи. Наступило время обеда, но один офицер заставил нас (всего четверых человек) работать дальше.
Мы начали возмущаться, требуя обеда. Это очень его рассердило. Ответственный за строительство (нужно было рубероидом накрыть крышу) сильно осерчал на нас и начал кричать, пугая дисбатом. Не добившись своего, матерясь, он отправил всех на гауптвахту. Нас закрыли в узкой камере, где не было ничего, кроме маленького окошка. Это была камера № 1, для временно задержанных. Правда, там мы содержались всего несколько часов, затем нас всех выпустили, — шли полеты, и мы были нужны для выполнения многочисленных работ. Так произошло мое знакомство с «кичманом» уже в качестве его обитателя (караульным там я уже побывал ранее).
Следующий раз меня «закрыли» в сентябре, уже на четверо суток, за самовольное оставление части. Так как я не был в увольнении уже четвертый месяц как прибыл в Черниговку, решил самовольно сходить сфотографироваться, чтобы послать фотографию домой. По пути мы с Тихоном зашли в обыкновенную сельскую столовую. Зайдя туда, я был просто оглушен состоянием комфорта, уюта, чего я был лишен уже почти год. Обыкновенная столовая показалась мне тогда лучшим местом в мире. На гражданке я не обратил бы на эту сельскую забегаловку никакого внимания, но после многих перенесенных лишений это было для меня высшим блаженством. Для меня всё здесь было в радость: тихо играла музыка из старенького проигрывателя, мы, не торопясь, ели гражданскую, «цивильную», еду. Рядом обедали какие-то работяги в грязной одежде, разговаривая о чем-то с продавцом.
Вот оно счастье!!! Я был безмерно рад, был на высоте блаженства. Разве, живя обычной жизнью, я смог бы так радоваться? По-настоящему начинаешь ценить то, что теряешь.
Правда, вскоре меня задержал патруль. Тихону удалось уйти, а меня отправили на гауптвахту. Здесь мне пришлось отсидеть четверо суток в общей камере № 2.
Зайдя в неё, я увидел двоих солдат, сидящих у стены на корточках. Визуально я их знал, они служили в автороте вертолетчиков. Это был высокий армянин Арушутян и его коренастый друг Ваня Сычёв из Ростова-на-Дону. Разговорились, и они мне рассказали, что их «закрыли» за фотографии, обнаруженные в бардачке грузового автомобиля. Обкурившись, Арушутян стал онанировать на изображение молодой поварихи — передовика производства какой-то части, напечатанной в журнале «Советский воин», а Сычёв лихорадочно фотографировал это действо. Позднее эти «эротические фотографии» были обнаружены замполитом их части, и они оказались в этой камере.
— Раскумариться бы, братишка! — прошептал Сычёв, блаженно зажмурившись, облизывая свои потресканные губы. Вдруг он резко открыл глаза и быстро произнес: — Слушай, Ашот, сегодня наша рота заступила в караул. Давай «Машку» зашлем за травой?
— Заряди этого лоха и пусть еще хавчиком нас подогреет, — практически без акцента равнодушно проронил Арушутян.
Через пару часов в нашей камере Сычёв уже забивал косяк.
— Будешь? — спросил он меня.
— Нет, я ни разу не пробовал.
Сделав уже по несколько затяжек, они заметно развеселились.
— Первый раз попробовать дурь на киче, — давился от смеха Арушутян, протягивая мне сигарету. — Видишь, как кичман полезен для исправления. Многому новому здесь можешь научиться. Попробуй, братан, не умрёшь.
Сделав несколько затяжек, я закашлял. Через какое-то время стало немного весело, мы о чем-то смеялись в темной, грязной камере, и жизнь показалась уже не такой плохой и тусклой.
Вскоре Арушутяну сильно захотелось женщину.
— Бабу хочу, бабу хочу!!! — кричал он на весь кичман.
Ему пришла мысль развлечься с «Машкой». Объект любвеобильного армянина был небольшого роста, с большой круглой попой. «Машка» как раз заступил на пост и ходил, охраняя камеры. Арушутян позвал его к двери нашей камеры.