Нодар Думбадзе
Погасла последняя звезда. Враз, словно сговорившись, умолкли собаки и петухи. Замерли деревья. Затихло море – казалось, вовсе и не было его. Растаял туман на склонах гор. И вдруг побледнела ночь. Все произошло за несколько секунд. Весь мир, точно повернувшись лицом к востоку, в ожидании чего-то неведомого уставился на горбатую гору. Величайшее из чудес – чудо пробуждения жизни – совершалось в природе…
– Слышь, Щербина, поднимись-ка сюда!
– Чего тебе?
– Поднимись, говорю. Сейчас взойдет солнце!
– Ну и пусть… Одно и то же каждый день.
– Чудак! Красота-то какая!
– Отстань…
– Поднимись, не пожалеешь!
– Вверх-вниз, вверх-вниз! Надоело! Да и смена скоро.
– Ну и черт с тобой! Стой себе и любуйся, как старикашка молла ползет на минарет!
– Ладно, не ори.
– Пархоменко где? Позови его, пусть поднимется!
– С собакой?
– Собаку оставь себе.
– Ошалел? Загрызет!
Солнце всплыло неожиданно – красивое, теплое, золотое, живое и животворящее. Солнце поклонилось миру, улыбнулось, засмеялось. И зашумел лес, заголосил петух, залаяла собака, заколыхалось море. И всей грудью радостно вздохнула земля.
Настало утро.
Я зачехлил стереотрубу.
– Куда же они запропастились, умираю с голоду! – заворчал Щербина. Я окинул взглядом тропинку: по ней не спеша взбирались три пограничника.
– Идут!
– Слава те господи! – Щербина приставил автомат к лесенке вышки и сладко потянулся. – Итак, ночь на участке государственной границы Союза Советских Социалистических Республик прошла без происшествий. Шабаш! – произнес он и закурил «Приму».
Я стал медленно спускаться с вышки. Подкованные сапоги звенели на ступеньках лесенки. Раз, два, три… Раз, два, три… Ну и ну! Вот что значит армия! Попробуй, сосчитай-ка до четырех, – не пойдет! Раз, два, три – стоп! Четверка – словно граница, Рубикон какой-то! Удастся перешагнуть – тогда хоть до миллиона…
Пархоменко и Щербина ждали внизу.
– Слышь, отчего у тебя глаза опухли? Спал? – спросил я у двухметрового Пархоменко.
– Как же, даст поспать варвар! Стоит вздремнуть, как лапой по уху: цап! Нашел Зудов чему учить пса! – Пархоменко слегка поддел сапогом высунувшего язык Танго.
– Так Зудов для себя ж старался, – рассмеялся Щербина. – Чесаться самому лень, вот он и обучал собаку.
– Непобедимому войску Дзнеладзе – ура! – приветствовал я подошедшую смену.
– Джакели! По инструкции положено встретить меня на вышке, доложить обстановку и сдать пост! – нахмурился Дзнеладзе.
– Все зафиксировано в журнале, товарищ. Дзнеладзе, и брось трепаться!
– Порядок есть порядок, Джакели! Придется обо всем доложить Чхартишвили!
– Пожалуйста! Но раньше я ему доложу такое, что ты, милый мой, очутишься на гауптвахте!
– Ты о чем? – насторожился Дзнеладзе.
– Ну-ка, вспомни, отчего вдруг дизентерия свалила тебя и твоих орлов? А? Не пахло ли там зелеными мандаринами из сада Али Хорава?
– Кто… Кто тебе… сказал? – запнулся Дзнеладзе.
– Петров, мандариновая жертва. Погляди на него, еле на ногах стоит. Герои!
– Продал, подлец? – зашипел Дзнеладзе на притихшего Петрова.
– А что мне оставалось делать, Шалва? – простонал тот. – Этот сукин сын заперся вчера в уборной и продержал меня у дверей, пока не выудил все.
– Понятно, товарищ Дзнеладзе? – спросил я строго.
– Понятно, понятно! Валяйте отсюда! – Дзнеладзе махнул рукой и направился к вышке.
– Дивизия, равняйся! – гаркнул я. Впереди стал Пархоменко с Танго, за ним Щербина.
– Смирно! К заставе шагом марш! Раз, два, три! Раз, два, три! Пархоменко, запевай!
«Построились в два ряда
Горы Кавкасиона…»
– зазвенел серебристый тенор Пархоменко.
«…В два ряда
Горы Кавкасиона…»
– подхватил Щербина, а затем грянули втроем:
«А застава в наряде
Задержала шпиона…»
Битый год промучался я с ребятами, пока научил их петь в два голоса…
«Эх, построились в два ряда
Горы Кавкасиона,
А застава в наряде
Задержала шпиона… Эх!»
Под звуки этого гимна (кстати, автором слов и музыки его был я) наша тройка бодро шагала по маршруту вышка – столовая…
…После завтрака, только мы уснули, раздался крик старшины:
– Выходи строиться! Быстро во двор!
– Что случилось? Война? – спросил, протирая глаза, Щербина.
– Разговорчики!
– Да говори же, Зудов, в чем дело? – спросил Пархоменко.
– Все во двор! Приказ Чхартишвили! Живо! Даю две минуты! – крикнул старшина и убежал.
– Что там стряслось? – недоумевал Щербина. – Как ты думаешь, Джакели?
– Не бойся, на войну не похоже, стрельбы не слышно, – успокоил я Щербину. Но было действительно странно: будить сменившихся с поста пограничников по закону заставы можно разве только по сверхважной причине. Что же произошло?
Спустя пять минут застава выстроилась во дворе.
– Смирн-а-а! Равнение пря-а-мо! – крикнул Зудов.
Из казармы вышел майор Чхартишвили в сопровождении трех офицеров. Двое из них были заместители майора – по политической и по боевой части – лейтенанты Королев и Павлов. Третьего лейтенанта мы видели впервые. Лет сорока, смуглый, выше среднего роста, с брюшком, он был похож на грузина. По походке и сидевшей мешковато форме в нем угадывался человек невоенный.
– Это или разведчик особого ранга, или же не пойму кто: человек в таком возрасте должен быть, по крайней мере, майором, – шепнул я Щербине. Тот согласно кивнул головой.
Чхартишвили подошел к строю, заместители остановились поодаль. А незнакомый лейтенант, став рядом с майором, расстегнул ворот гимнастерки, закинул руки за спину носком новых хромовых сапог начал выковыривать из земли камешек.
Зудов, вытянув шею, подошел к майору, вскинул руку к виску и выпалил:
– Товарищ майор, по вашему приказанию застава выстроена!
– Здравствуйте, товарищи!
Застава глубоко вздохнула, потом грянула скороговоркой:
– Здравия желаем, товарищ майор!
– Вольно! Застава выдохнула.
– Товарищи! – начал Чхартишвили. – Сегодня на нашу заставу прибыл грузинский писатель Владимир Мдинарадзе. Он лауреат нескольких премий, член правления Союза писателей, депутат, награжден орденом… Вам, конечно, знакомы его стихи, рассказы и другие произведения… – Майор сделал паузу и окинул взглядом ряды солдат. Ребята подозрительно молчали.
– Стихи, рассказы и другие произведения… – повторил майор.
Писатель улыбнулся и наконец выковырнул камешек.
– Знаешь такого? – спросил я Щербину.
– Впервые слышу! – ответил он, пожав плечами.
– А ты? – взглянул я на Пархоменко.
– На каком языке он пишет? – спросил тот.
– Очевидно, на грузинском.
– В таком случае не знаю.
– Ну да, всех русских писателей ты, конечно, знаешь наизусть! – съязвил Щербина.
– Разговоры в строю!.. Так вот, товарищ писатель будет жить, будет служить с нами… Он хочет изучить жизнь советских пограничников, чтоб написать книгу о вас. Понятно?
Застава по-прежнему безмолвствовала.
– Может, вы скажете? – обратился майор к писателю. Мдинарадзе широко улыбнулся.
«Чему он радуется, несчастный», – подумал я. Лауреат нескольких премий долго смотрел на нас, потом извлек из кармана огромный платок, развернул, вновь аккуратно сложил его, спрятал и голосом, слишком низким для лейтенанта, начал:
– Друзья, как вам доложил докладчик… То есть майор Чхартишвили… я писатель… С сегодняшнего дня… Извините меня, товарищи, я не блестяще владею русским языком… С сегодняшнего дня… Я решил написать книгу о вас, конечно, с вашей помощью!
– Вот здорово! – прыснул Щербина и тут же прикрыл рот рукой. – Значит, мы должны работать за него?
– …Будем вместе служить, спать, обедать, ужинать.
– А завтракать он не будет? – испуганно проговорил Пархоменко, ткнув меня локтем.
– Я не собираюсь учить вас… – продолжал писатель, – наоборот, я должен учиться у вас… И шпионов будем вместе ловить, друзья… Посмотрим, что у меня получится. Главное, чтобы книга понравилась вам… Вот все, что мне хотелось сказать, друзья… Благодарю за внимание, – и он вытер вспотевшее лицо.
– Есть вопросы? – обратился к нам майор.
– Есть, – выступил вперед Щербина. – На какой срок прибыл к нам уважаемый писатель?
– На два месяца, – ответил Мдинарадзе.
– А если за это время не будет нарушений границы, как же тогда со шпионом?
Строй взорвался, словно вулкан.
– Рррразойдись! – крикнул майор и закашлялся.
Не удержались от смеха и заместители майора. Писатель растерялся, не зная, обидеться на слова Щербины или все обратить в шутку. Но вот лицо у него просветлело, он улыбнулся, потом рассмеялся и, наконец, зашелся таким здоровым хохотом, что мы поняли: это неплохой человек.
Автобиография
Я, Автандил Гавриилович Джакели, родился 2 мая 1950 года в городе Тбилиси, в семье служащего. Отец мой, Гавриил Исидорович Джакели, 1925 года рождения, врач, и мать, Манана Исидоровна Бахтадзе, 1928 года рождения, домохозяйка, возвращаясь из Хони, погибли в автомобильной катастрофе 2 мая 1960 года ночью, на Рикотском перевале, близ села Гореша. Меня взял к себе дед в село Букисцихе. Там я и продолжал учебу. Дед Исидор, по прозвищу Рыло, был старым революционером. В двадцать первом, когда бежали меньшевики и пришли большевики, ему исполнилось двадцать три и был он женат на Мине Антидзе из села Бжолиети. В роду Джакели деда не признавали: по причине вступления в комсомол, во-первых, и женитьбы на крестьянской девушке, во-вторых. В пику всем Джакели-дед стал секретарем комсомольской ячейки и привесил к поясу наган, затем срубил в отцовском лесу свою долю каштанов, поставил домишко на холме против церкви и зажил там спокойно.
Так вот, в двадцать первом, когда пришли большевики, решили было снести церковь, да отсоветовал сельский учитель Капито Шония – зачем, говорит, разрушать здание, лучше устроить там сельсовет. Бросились комсомольцы, вытащили из церкви иконы и повесили вместо них портреты Маркса и Филиппа Махарадзе. Тут кто-то придрался: как же так, мол, портреты вождей революции будут висеть в церкви? Надо, мол, в таком случае снять с купола крест. Предложение приняли, но лезть на купол никто не решался.
– Пожалуй, только Исидору это по плечу, – сказал кто-то.
– Выручай, Исидор! – взмолился секретарь партячейки. Дед снял с пояса наган, вооружился зубилом и молотком.
– Не губи себя, Исидор! – бросилась к нему бабушка. – Пожалей семью!
Дед осторожно отстранил жену и стал молча подниматься по лестнице.
– Исидор, не шути с этим! Восемь саженей высоты! Дед даже не оглянулся.
– О боже! – не выдержала какая-то женщина. – Спаси нас, грешных, не прогневайся! Это все он, он, окаянный! – Женщина грохнулась на колени, запричитала. Толпа задвигалась, зашумела.
– Боже всесильный! – раздался чей-то хриплый бас. – Ниспошли свой гнев и кару на голову осквернителя!
Все, кроме комсомольцев и партийных, опустились на колени.
– Эй, Вано! Ты секретарь ячейки или кто?! – крикнул сверху дед. – Убери этих пророков! Я ведь тоже человек!
Голос у деда дрожал… Бабушка упала в обморок. Голосивших баб кое-как выпроводили.
Дед между тем медленно взбирался по лестнице. Добравшись до последней ступеньки, он глянул вниз. Сотни глаз с ужасом и любопытством глядели на него. Дед посмотрел вверх. С купола свисала толстая цепь. И дед понял, что путь к цели начинался только теперь… Он дотронулся до цепи и почувствовал, как по телу разлился металлический ржавый холод… Задрожали у деда колени, и дрогнуло сердце в груди. Он обеими руками ухватился за цепь и зажмурился так, что в глазах поплыли красно-желтые круги. Потом он открыл глаза и вновь увидел застывшую в ожидании чего-то страшного толпу. Пути назад не было. Дед рванул цепь. Она противно зазвенела. Перхоть ржавчины посыпалась на деда. Он приподнялся на носки, потянул сильнее, и началось единоборство Исидора Джакели с господом богом…
– Слушай меня, всесильный! Есть ли ты, нет ли тебя – теперь мне все равно! Я иду, и ты должен дать мне дойти! Слышишь? Должен, должен, должен!.. Я иду к тебе, чтобы обесчестить тебя, и я не спущусь вниз, не добившись своего! Я сильнее тебя, всесильный, и я доберусь до тебя, как бы ты ни сопротивлялся! Доберусь, доберусь!
…На ладонях деда вздуваются волдыри. Они лопаются, и теплая липкая жидкость, смешанная с кровью, потом и ржавчиной, течет по рукам… Сколько же колец осталось до купола? Одно, два, три, десять, тринадцать… Тринадцать! Слышишь, всесильный! Я одолею их! Одолею, будь их хоть триста! Я доберусь!.. Вот уже осталось пройти десять колец… Девять… Восемь… Доберусь, если даже восстанут против меня все твои ангелы и апостолы!.. Три… Два… Все! Конец! Помоги мне теперь, мой новый бог! Покажи свою силу!
Дед ухватился за крест, напряг последние силы, подтянулся, обнял его и застыл… Ныло все тело, в раскаленных висках стучала кипевшая кровь… Потом дед обернулся и увидел людей – оцепеневших, онемевших… И ему захотелось выть, кричать, орать.
– Э-ге-гей! – вырвалось у него.
– Чего тебе, Исидор! – крикнул снизу Вано.
– Нет его, нет!
– Чего нет, Исидор?
– Бога нет, Вано! Нет бога!
– Не слышно, Исидор!
– Нету бога, нет! Вы слышите меня? Люди молчали.
– Не слышно, Исидор! – крикнул Вано, и тогда дед понял, что вместо слов из его пересохшего горла вырывался один лишь глухой хрип.
– Давай, Исидор, начинай, чего ты ждешь? – донесся снизу голос Вано.
И дед начал…
Битый час ломал, крошил, корежил он основание креста. Потом, оседлав верхушку купола, он потянул крест. Крест чуть-чуть поддался. Тогда дед изо всех сил нажал на него. Крест послушно перегнулся. Так повторилось несколько раз. Наконец крест вырвался из своего гнезда и с грохотом покатился по куполу, потом, ударившись о кровлю, вдребезги разнес глазированную черепицу и наконец с глухим стуком свалился на землю.
Толпа ахнула.
Дед почувствовал легкий укол в сердце и странное жжение под левой лопаткой. Не зная, чем же теперь заняться, он тупо уставился на развороченное гнездо креста.
– Исидор, спускайся, чего ты? – крикнули снизу.
– Что ты там делаешь, спускайся!
Дед встрепенулся, огляделся. Потом сбросил вниз зубило и молоток. Он не слышал ни глухого гула голосов, ни одобрительных криков комсомольцев. Повернувшись спиной к толпе, он взялся за цепь и медленно заскользил по куполу. Достигнув лестницы, дед передохнул, повернулся лицом в сторону двора, раза два ногой опробовал лестницу и не спеша стал спускаться.
«Двадцать ступеней в лестнице, – подумал дед, – это точно: считал, когда поднимался… Три… четыре… двенадцать… семнадцать… Как же так? Почему семнадцать? Я же хорошо помню – было двадцать! Ах да, это в той лестнице, у Писти, двадцать ступеней. Зимой я сгребал снег с крыши ее дома, оттого и запомнилась лестница».
…Исидор стоял посредине двора и улыбался.
– Смажьте ему ладони керосином, видите, руки в крови! – сказал кто-то.
– Ну, брат, молодец ты, ей-богу! – обнял деда Вано.
– Исидор, может, воды тебе холодной?
– Что вода! Несите ему вина!
– Закури, Исидор! Табак у меня знатный.
– Где Писти? – спросил вдруг дед.
– Какая Писти, Исидор? – переспросила бабушка, которая все это время стояла рядом и платком утирала струившийся по лицу деда пот.
– Писти Шарашидзе. Какая же еще? – удивленно взглянул на бабушку дед.
Писти привели.
– Писти, сколько ступеней в твоей лестнице? – спросил дед.
– Тронулся, несчастный! – ахнула Писти и схватилась за голову.