Дядя Ванечка осторожно отстранил жену и продолжал читать.
– Что ты нашел такое в газете, проклятый! – завопила тетя Шура. – Парень на краю гибели, а тебе наплевать?!
– Отстань, ради бога, не до вас мне! Тут про Мао Цзедуна написано!
– Скажи ему что-нибудь!
– Да что мне ему говорить? – дядя Ванечка отложил газету и взглянул на меня.
– Скажи, была поножовщина?
– Ну, была! Что же из этого?
– Как что? – подскочила тетя Шура. – О чем это, по-твоему, говорит?
– О том, Шурочка, что Дадуна – красивая девушка и она многим нравится.
– И больше ни о чем? – подбоченилась тетя Шура.
– О чем же еще? Из-за красивых девушек всегда происходят драки. А ты как думала?
– А из-за вас, тетя Шура, не устраивали драки? – вмешался я.
– Драки?! – расхохотался дядя Ванечка. – Да ее насильно мне подсунули! Родня ее, Артилаква, пообещала мне два мешка денег! Спустя месяц после женитьбы я сам предлагал им три мешка, лишь бы взяли ее обратно, да куда там!
Тетя Шура побледнела.
– Что ты сказал?! Что ты сказал, мерзавец?! Это меня тебе подсунули насильно?! Ах ты, подлец! Да я… Да меня… Да я из-за тебя всю родню потеряла! Ведь никто, кроме меня, и смотреть на тебя не хотел! Чтоб ты провалился!
– Так! Поделом мне! – вздохнул дядя Ванечка. – И кто меня сюда тянул? Сидел бы себе в Милане, жил бы припеваючи с моей любимой! Вот была женщина, не то что это чудовище!
Дядя Ванечка дважды был в плену: сперва он попал в лапы немцев, потом немцы заставили его воевать в Италии против американцев, и тут его схватили американцы. Потом он жил в Милане и имел, как он сам рассказывает, какую-то богатую любовницу – Лючию.
– С кем? С кем бы сидел? Кому ты нужен, несчастный? Или я не знаю, что ты за золото? А та старуха держала и кормила тебя, как бугая своего, понял?
Дядя Ванечка еще раз вздохнул и поплелся в спальню.
– Значит, все же решил идти? – обернулась тетя Шура ко мне.
– Тетя Шура, дорогая, неудобно мне, я же обещал! Отпустите сегодня, в первый и последний раз! – взмолился я.
– Ладно. Убирайся сейчас же, и чтобы в девять часов был дома!
– Да я приглашен к десяти, как же я вернусь в девять?
– В одиннадцать! Слышишь?!
– Обязательно, тетя Шура.
В десять часов вечера я вступил в апартаменты мадам Инессы. Хозяйка не проявила по поводу моего прихода ни особой радости, ни особого интереса. С обычной для каждой хозяйки улыбкой она проводила меня в гостиную.
Комната была полна мебели, аромата духов и табачного дыма, причем последний был явно импортного происхождения. В расставленных по углам креслах в непринужденных позах сидели девушки в мини-юбках и парни в дакроновых костюмах. Я остановился в дверях. Дадуна предостерегающе приложила к губам палец и кивком указала на свободное кресло. Худой, седоволосый парень, закрыв глаза и подняв палец к потолку, читал стихи:
Мело весь месяц в феврале
И то и дело…
Я на цыпочках подошел к креслу и сел.
…Свеча горела на столе,
Свеча горела…
Парень закончил чтение, подошел к уставленному фруктами и напитками столу, налил коньяку, выпил и лишь после этого улыбнулся обществу, бурно выражавшему свой восторг.
– Еще, еще что-нибудь, Арчил! – в один голос закричали девушки.
– Не хочу! – сказал Арчил и налил себе вторую рюмку.
– Просим! Очень тебя просим!
Арчил поднял рюмку и, не сводя глаз с золотистой жидкости, начал:
Под ракитой, обвитой плющом,
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи покрыты плащом,
Вкруг тебя мои руки обвиты.
Я ошибся: кусты этих чащ
Не плющом перевиты, а хмелем.
Ну, так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелем.
Все сдержанно улыбнулись. Арчил быстро опорожнил рюмку и сел…
Я зааплодировал. Все обернулись ко мне.
– Друзья! – воспользовалась паузой Дадуна. – Это мой сосед, Джако, прошу любить и жаловать!
Я встал и отвесил общий поклон.
– Он что, осетин? – спросил, не глядя на меня, какой-то верзила с грудью и руками борца, сидевший у самого стола. Не вставая с места, он протянул руку, налил себе коньяку и выпил.
– Нет, грузин, – ответила Дадуна.
– Почему же тогда Джако?
– Его фамилия Джакели, Автандил Джакели. Джако – это так, прозвище.
– А-а-а… – протянул верзила.
– Теперь просим Мзию! – крикнул кто-то.
– Просим, просим! – поддержали другие.
Мзией оказалась девушка, сидевшая рядом с заинтересовавшимся моей национальностью парнем. «Дура», – подумал я, взглянув на нее. Она с показной рассеянностью раскуривала сигарету.
– Мзия, просим тебя!
– Что? Меня? – тряхнула она головой.
– Да, да! Дорогая, прочти свое «Я нежная…», – подсказали девушки.
– Не помню, ей-богу, не помню…
– Вспомнишь!
И она действительно вспомнила:
Я нежная, добрая, тихая девочка.
Я жертвовать собою готова всегда.
Спроси любой: «Отдашь свое сердце ты?»
Отвечу, не моргнув и не думая: «Да!»
С востока ли, с запада ко мне прилетая,
Ветер несет мне от моря, от гор привет,
И, нежно лаская, он тихо мне шепчет:
«Ты забудь, ты забудь, ты забудь слово „нет!“
– Боже мой, какая нежность, какая женственность! – вздохнула моя соседка.
Дадуна подошла ко мне, уселась на ручке моего кресла и, положив руку мне на плечо, спросила:
– Понравилось? Я промолчал.
– Я пошел! – сказал вдруг Арчил, вставая.
– Куда ты, подожди! – вскочила Дадуна.
– Нет, я устал! – Арчил демонстративно, не попрощавшись, вышел. Дадуна вышла за ним, я – за Дадуной.
– Терпеть не могу пошлостей и глупостей! До свидания! – сказал он и ушел. Но тотчас же вернулся и протянул мне руку: – Я извиняюсь перед вами!
– Что вы, Арчил!
– Простите меня! До свидания!
– До свидания!
Я вернулся в комнату, подошел к столу, налил стакан коньяку и выпил залпом.
– Ого! – произнес кто-то удивленно. Я налил и выпил еще – на сей раз полстакана.
– Ушел и ушел, черт с ним! – крикнула моя бывшая соседка. – Тоже мне Фолкнер! Надоел! Когда он читает сам, мы и шелохнуться не смеем, а на других ему наплевать! Джако, – обратилась она ко мне, – будьте любезны, дайте мне коньяку и чашечку кофе!
Я выполнил ее просьбу и, вернувшись на свое место, почувствовал, что коньяк начинает действовать. Сперва загудело в висках, потом зашумело в ушах, по всему телу разлилось тепло, и руки стали неметь. Но я не беспокоился, – наоборот, чувство было настолько приятным, что я встал, подошел к столу и осушил недопитый стакан.
– Ва, это кто – Ремарк? – воскликнул кто-то. Я молча уселся в свое кресло. Соседка продолжала прорабатывать Арчила:
– Он читает Пастернака так, словно это его собственные стихи! В конце концов это вопрос элементарной вежливости! Подумаешь, знаток поэзии! Мне, например, очень нравятся стихи Мзии! А вам? – спросила она вдруг меня.
– Арчил – хороший парень, – уклонился я от ответа.
– А кто говорит, что плохой?
– И хороший поэт!
– Откуда вы знаете, какой он поэт?
– Если это Арчил Гигаури, то он отличный поэт.
Я взглянул на Мзию: она сидела ни жива, ни мертва. «Так тебе, дура набитая!» – подумал я со злорадством. Потом началось что-то страшное. Люди в комнате задвигались, поплыли, плавно поднимаясь к потолку и опускаясь на пол. А верзила с борцовской грудью вдруг съежился, сморщился, как проколотый шар, и превратился в маленькую краснощекую куклу. Я громко расхохотался.
– Что с тобой? Ты пьян? – подошла ко мне Дадуна.
– Нет, я… не пьянею… от коньяка! – с трудом произнес я.
– Чему же ты смеешься!
– Посмотри, какой он… маленький… и смешной! – я показал на верзилу. Тот, словно почувствовав что-то, беспокойно заерзал в кресле. А Дадуна, быстро зажав мне рот рукой, крикнула:
– Девочки, попросим Гелу прочесть новые стихи.
– Давай, Гела!
– Не могу, они еще не доработаны! – сказал Гела, красивый, коротко подстриженный юноша.
– Вы знаете, кто это? – шепнула мне соседка.
– Как вас зовут? – спросил я.
– Меня? Изида, – ответила она удивленно.
– Так вот, дорогая Из…зида, я не знаю его!
– Как, вы не слышали про Гелу Вешапидзе?
– Впервые слышу от вас!
– Господи, как вам не стыдно! Это же наша надежда!
– Чья это… ваша?
– Грузии… Народа… Гела уже читал:
Сквозь туман язычества грохоча,
Сметая все с пути,
Глыбами огромными
Идет виденье белое,
Виденье былого и грядущего…
А коньяк совсем взбесился. Комната запрыгала в каком-то диком танце. Завертелась люстра. Потом лучи лампочек золотыми ремнями опустились вниз, опоясали выстроившихся на красном рояле слонов, подхватили их, и закружились слоны, как лошади на карусели. Потом каждый из нас очутился верхом на слоне, а карусель все ускоряла свой бег. На первом слоне сидела Дадуна, за ней – я, потом Изида, Мзия, Гела. Один из слонов был без седока – это был, наверное, место Арчила. На последнем, самом маленьком, восседал, смешно вытянув ноги, наш верзила.
Гела читал:
Шар земной
обхватив Когтистой лапой.
Летит сквозь века
аист белокрылый…
А карусель вертится, вертится, вертится…
«Что за бред? – думаю я. – Или я окончательно сошел с ума?» Вдруг наступило молчание. Все стало на свои обычные места. Исчезла карусель, слоны по-прежнему выстроились на крышке рояля.
Молчание длилось долго. Наконец заговорил кто-то один, за ним другой, потом остальные.
– Боже, какая сила! – простонала Изида.
– Ах, какая прелесть! – подхватила девушка с родинкой.
– Кто это? – спросил я у Дадуны, показав на нее.
– Это Вита. Хорошая девочка и прекрасно понимает искусство. Как тебе понравился Гела?
– Надежда Грузии?
– Не смейся, пожалуйста! Отвечай, он тебе понравился?
– Гела – болван и аферист! – ответил я и понял, что голос мой прозвучал громче обычного.
– Что вы сказали? – обернулся ко мне верзила.
– Как его звать? – наклонился я к Дадуне.
– Анзор, – ответила Дадуна. – Джако, – продолжала она с мольбой в голосе, – прошу тебя…
– Я вас спрашиваю! – повторил Анзор.
– Что вам угодно? – вежливо осведомился я.
Увы, мне он больше не казался маленьким! Ну и вымахал, подлец! Шея какая, ручищи! Как только его кресло держит?
– Я спрашиваю, что вы сказали? Анзор встал.
– Ничего. Ничего я не говорил. Анзор самодовольно улыбнулся и сел.
– Вы занимаетесь спортом? – спросил я.
– А что? – растерялся он.
– Этот вот, ваш товарищ, который сейчас читал стихи, он всегда водит вас с собой?
Дадуна улыбнулась.
– А в чем, собственно, дело? – спросил Анзор. Он ничего не понял, тупица.
– Вам понравились стихи? – обратилась ко мне Изида. Я не ответил ей. Я наблюдал за Гелой. Лицо и поза его выражали крайнее напряжение.
– Видно, вы не знакомы с современной литературой. Сейчас принято писать белыми стихами, то есть без рифмы, – сказала вызывающе девушка с родинкой.
– Это вы мне? – спросил я.
– Да, вам. Вы читали Фолкнера?
– Читал. Читал Фолкнера, Хемингуэя, Кафку, Стейнбека. Сейчас читаю Сартра.
– Сартра еще не переводили.
– А я в оригинале читаю.
– Кто же из них вам нравится?
– Все.
– Кого все же предпочитаете?
– Галактиона.
– Ну, у Галактиона, положим, тоже есть довольно бессмысленные строки.
– Например?
– Я сейчас не помню точно, но есть что-то про свеклу, которая хохочет. Как это понять?
– О, что вы! Это же замечательно! Во-первых, там прекрасная аллитерация «Чархали-хархарс», во-вторых, образ какой! Представьте себе хохочущего, покрасневшего от хохота человека! Ведь говорят же про такого: покраснел, как свекла!
– Вы так полагаете?
– Не я полагаю, а так оно и есть.
– И все же стихи – это не колхозный устав!
– Тем более не цирковой аттракцион! Вы можете представить себе, как это аист несет в лапе земной шар?
Изида неловко улыбнулась. Потом спросила:
– А вы сочиняете стихи?
– Конечно!
– Так прочтите нам!
– С удовольствием!
Под изумленные взгляды присутствующих я подошел к столу, налил полный стакан коньяка и со стаканом в руке вернулся на место.
– Эти стихи я написал в детстве, в восьмилетнем возрасте. Помню, мы отдыхали в Кобулети. Было жарко, раскаленный пляж так и пылал. Я признался матери, что вчера написал стихи, и там же прочел их счастливым родителям:
По бульвару Парижа я гулял.
Жадно глаза мои запылали,
Когда увидел огромный проспект
И строек необозримые дали.
Шумит, грохочет гигантский завод,
Стонет рабочий – раб капитала,
Но знает рабочий и знаю я —
Рабства пора последняя настала!
Здесь силы свободы уже растут
И солнце рабочим засияет,
Рухнут скоро фашистские цепи,
Счастливый день для рабочих настанет!
Ребята орали, девушки визжали, смеялся и я. У Дадуны от смеха появились на глазах слезы.
– Ну и что сказали родители? – с трудом выговорила Изида.
– Мать ничего, а отец отвел меня в сторону, усадил под сосной и сказал матери: «Присмотри-ка за ним, оберегай от солнца, иначе мы погибли!»
Когда улегся новый взрыв хохота, ко мне обратился Анзор:
– И это называется стихотворением?
– Дорогой мой, чтобы понимать стихи, мало выжимать гантели, нужно еще читать книги. Понятно? – ответил я.
– Ты из какого района приехал? – спросил Анзор, подойдя ко мне вплотную.
– Из Чохатаурского.
– Так вот, самое время тебе отправляться обратно!
– Повремени до августа. В августе приемные экзамены. Срежусь – уеду в тот же час, а не срежусь – придется тебе терпеть меня еще шесть лет. – Анзор заметно побледнел. – А что касается стихов твоего дружка, то они весьма и весьма слабы, то есть не слабы, а просто галиматья.
– Просто что?
– Галиматья. Если слово тебе незнакомо, посмотри в словаре на букву «Г»: га-ли-матья.
Верзила стоял, хлопал глазами и тупо улыбался. Видно было, что ему мучительно хотелось ответить на мои слова какой-нибудь обидной остротой. Наконец он выпалил:
– А ты просто дурак!
Ничего лучшего от него я, конечно, не ждал. И все же я весь похолодел, рука, все еще державшая стакан с коньяком, задрожала.
– Как ты сказал? – переспросил я. Он смутился, но повторил:
– Ты просто дурак!
Тогда я решился. Я плюнул в стакан с коньяком и плеснул ему в лицо.
Потом случилось нечто необъяснимое. Комната вдруг озарилась яркой вспышкой, опять закружилась карусель, и опять все сидели верхом на слонах. Среди них не было только меня. Я лежал на полу и удивлялся, почему так быстро зажигается и гаснет люстра.
…Два дня, не переставая, меняла тетя Шура холодные примочки на моей изуродованной физиономии. А в перерывах между процедурами она спускалась вниз, и голос ее звучал на всю улицу: