Арчер прошел в спальню, побрился, несколько раз порезавшись. Вспомнил крошечные капельки крови на воротнике рубашки Бурка, его громкий воинственный голос. Принял душ, кожу щипало в тех местах, где мыло попадало на ранки. Желудок словно завязался узлом, даже горячая вода не снимала напряжения. Когда все закончится, подумал Арчер, придется идти к врачу.
Арчер быстро надел те же рубашку и костюм, что были на нем вчера, так как подбирать новые желания не было. Когда он завязывал галстук, в спальню вошла Китти. Он бросил на жену короткий взгляд и отвернулся: не мог смотреть на ее несчастное лицо.
— Я еду к О'Нилу. — Арчер чувствовал, что она стоит у него за спиной. — Получил телеграмму. Много времени это не займет. Я скоро вернусь. А потом мы все уладим, если еще есть что улаживать. — Ему не понравился собственный тон. Сухой, холодный, отстраненный, лишенный жалости, любви и надежды. Но он слишком устал, чтобы задумываться о тоне или словах.
— Нам ничего не надо улаживать. — В голосе Китти чувствовалась безысходность. — Все улажено.
Арчер не ответил. Застегнул пиджак, расправил воротник.
— Какой у тебя мятый костюм. Ты ужасно выглядишь.
Арчер заглянул в бумажник. На такси хватит.
— Я приготовлю тебе завтрак.
— У меня нет времени.
— Не можешь же ты выйти из дома не позавтракав, — гнула свое Китти.
— У меня нет времени. — Он повернулся к жене. Выглядела она ужасно: черные мешки под глазами, заострившиеся скулы.
На мгновение она подняла на него глаза, потом неуклюже дошла до кровати, села, опустив голову и зажав руки между колен. Арчер шагнул к ней, поцеловал в маковку. От сухих волос пахнуло затхлостью. Китти не шевельнулась, и он ушел, оставив ее на кровати.
На углу он купил газету, зашел в аптечный магазин, чтобы выпить кофе. Кофе ему налили очень горячий, и Арчер пил его маленькими глоточками, просматривая газету. О вечернем собрании статьи не было. Или он ее не нашел. Не мог заставить себя методично пролистать толстую газету. А тем, кто не искал в «Таймс» какую-то определенную статью, газета сообщала об авиакатастрофе, унесшей жизни тридцати восьми человек, о перепалке в ООН полномочных представителей США и России. Эти страны по-разному оценивали события в Китае.
Арчер допил кофе, вышел на улицу и поднял руку, чтобы поймать такси. Машина, тормознув, остановилась у тротуара, но не успел он протянуть руку к дверце, как рядом словно из-под земли возникла толстуха с зонтиком и распахнула дверцу.
— Будьте джентльменом! — фыркнула она, закрывая зонтик, нырнула в кабину и захлопнула дверцу перед носом Арчера. Тому лишь оставалось проводить такси взглядом. Арчер основательно промок, прежде чем у тротуара остановилось другое такси.
Миловидные девушки ослепительно улыбались ему и мелодичными голосами желали доброго утра, словно ничего не произошло, а его статус в агентстве нисколько не изменился. А вот в кабинете О'Нила царила иная атмосфера. О'Нил, вобрав голову в плечи, стоял у окна. Он обернулся на звук открывающейся двери. При виде Арчера на его лице не промелькнуло и тени улыбки, глаза словно заволокло туманом. Они молча пожали друг другу руки, несколько мгновений постояли посреди кабинета.
— Мне очень жаль, что все так обернулось, Клем, — наконец вырвалось у О'Нила. — Очень жаль.
— Забудь об этом. — Арчер пожал плечами. — Профессиональный риск, ничего больше. — Он снял пальто, бросил на стул. Дождь лил как из ведра, так что пальто промокло насквозь. Плечи пиджака и те стали влажными.
— Они нас ждут. — сообщил О'Нил. — Хатт и Сандлер. В кабинете Хатта. Хочешь что-нибудь спросить у меня?
— Нет.
О'Нил помялся, словно сам хотел что-то сказать. Потом мотнул головой, шагнул к двери, открыл ее.
— Тогда пошли.
Они пересекли общий зал, благоухающий духами и туалетной водой машинисток. Мисс Уолш встретила их враждебным взглядом.
— Заходите. Он ждет.
Сандлер сидел в кожаном кресле лицом к двери. Пол у его ног устилали газеты. Хатт за столом синим карандашом правил сценарий. Оба встали, как только Арчер и О'Нил вошли в кабинет.
— Доброе утро, — прошептал Хатт. — Эммет, будь так любезен, если тебя это не затруднит, закрой дверь.
О'Нил закрыл дверь. Хатт выдержал паузу, прежде чем сказать: «Присаживайтесь». Отложил в сторону синий карандаш и сценарий.
Арчер сел на стул, О'Нил остался стоять, привалившись к стене, мрачный и бледный.
— Вы это видели, Арчер? — Сандлер поддел ногой лежащие на полу газеты.
— Я просмотрел только «Таймс».
— Могли бы потратить еще несколько центов, — процедил Сандлер. — Ваша фамилия упоминается в каждой газете.
— И вас отнюдь не хвалят, — добавил Хатт.
— Правда? — ровным тоном спросил Арчер.
— Правда.
— Правда, — вмешался Сандлер. — Честят не только вас, но и меня. И мою компанию.
— Я сожалею.
— Вы сожалеете. — Сандлер наклонился к нему. Лицо его закаменело, а голубые глаза — только теперь Арчер заметил, что цветом они такие же, как у Хатта, — превратились в две ледышки. Чувствовалось, что сдерживается он с трудом. — Сожалеть сейчас самое время.
— А чего вы от меня ждете?
— Давайте обойдемся без грубостей! — рявкнул Сандлер. — Я поднялся в пять утра и проехал девяносто миль не для того, чтобы выслушивать грубости. — Губы его побледнели, он, казалось, выплевывал каждое слово. — Чего вы, собственно, добивались, Арчер?
На долю секунды у Арчера возникло желание все объяснить. Потом он взглянул на перекошенное яростью лицо старика, в глаза-буравчики Хатта и понял, что смысла в этом нет.
— Я не думаю, — устало ответил он, не желая еще одного раунда споров, — что есть смысл возвращаться к пройденному.
— Тогда позвольте сообщить вам о том, что произошло в последние дни, — отчеканил Сандлер. — На случай, если вы не в курсе. Мой чертов телефон звонит двадцать четыре часа в сутки. На работе. Дома. Эти психи обливают помоями меня, мою жену, моего секретаря, мою служанку, всех, кто снимает трубку. Вчера вечером четверо бандитов подстерегли моего сына на автостоянке и избили так, что на бровь пришлось наложить шесть швов. Мой дворецкий уволился. Из десяти писем… Чего вы улыбаетесь?
Арчер и сам удивился тому, что его губы изогнулись в улыбке.
— Забавно, знаете ли. Дворецкий подает заявление об уходе, потому что его работодателя обвиняют в симпатиях к коммунистам.
— Прекратите улыбаться! — взвился Сандлер. — Ничего смешного тут нет. Моя жена в истерике, и я собираюсь отправить ее в Аризону, пока все не успокоится. Если успокоится. Более того, со всей страны начали приходить отказы. Фирмы, с которыми мы работали по двадцать лет, больше не хотят брать нашу продукцию. И одному Богу известно, когда все это закончится. И все это ваших рук дело, мистер Арчер, ваших.
— Я с этим категорически не согласен, — возразил Арчер. Он понимал, что старика ему не переубедить, но хотел погасить всплеск его ярости. — Я не звонил вам домой или на работу. Я не подбивал глаз вашему сыну. Я не отменял никаких заказов. Люди сейчас усталые, взволнованные, испуганные, отсюда и тяга к насилию. Моей вины в этом нет.
— А я говорю, что это ваша работа, Арчер, — не уступал старик, — сколько бы вы ни произнесли речей о положении в мире. Да и не хочу я больше слушать ваши речи. И так выслушал на одну больше, чем следовало, и теперь приходится поджимать хвост. Вы сделали то, чего никому не удавалось за последние сорок лет. Вы мне солгали, вы прикинулись, что заботитесь о моих интересах, вы скрыли от меня важную информацию, вы цинично сыграли на моих чувствах, но теперь вам за все это придется заплатить.
— Я вам не лгал. — Арчер почувствовал, как в нем закипает злость, и попытался пригасить ее. — И ничего от вас не скрывал.
Сандлер зловеще рассмеялся.
— Разве не вы гарантировали мне, что человек, с которым вы дружили пятнадцать лет, не коммунист?
— Гарантировал. Но…
Сандлер наклонился, поднял с пола одну из газет. Швырнул ее Арчеру. Газета рассыпалась на листы.
— Прочтите вот это. — Арчер не стал нагибаться за газетой. — Протяните руку и прочтите, что написано о вашем друге.
— Читать мне не обязательно. Я уже все знаю.
— Ну вот, — взревел Сандлер, — теперь вы говорите, что все знаете! И вы этого не знали, когда ехали в Филадельфию? Вы ничего не знали о человеке, с которым пятнадцать лет жили душа в душу?
— Я не знал, что он коммунист.
— И вы хотите, чтобы я вам поверил? — Он подождал ответа, но Арчер промолчал. — А теперь, — Сандлер сбавил тон, но в голосе по-прежнему звучали ледяные нотки, — что вы знаете о нем теперь?
— Я знаю то, что слышал на вчерашнем собрании.
— Ага. — Сандлер кивнул, словно решил прислушаться к голосу разума. — И я полагаю, о Барбанте вы тоже знаете только то, что слышали на вчерашнем собрании. Я про приятеля вашей дочери. Вы, конечно же, не имели понятия, что человек, который писал сценарии вашей программы, — закоренелый атеист.
Арчер вздохнул:
— Это-то тут при чем? В нашей программе мы никогда не задевали религиозные чувства слушателей.
— «В нашей программе мы никогда не задевали религиозные чувства слушателей», — фальцетом передразнил его Сандлер. — Как мило с вашей стороны. Как тактично. Послушайте, Арчер, мои соседи — набожные люди. Я сам верю в Бога. Я верю в то, что люди должны ходить в церковь и защищать свою религию. Я президент моей синагоги. Я председатель пяти или шести межконфессиональных благотворительных фондов. Я каждую неделю встречаюсь со священниками, раввинами и пасторами. И что прикажете мне делать на следующей неделе, когда я вновь должен буду выступать перед ними? Как мне объяснить им, что я платил семьсот долларов в неделю человеку, который хотел их всех уничтожить? А что, по-вашему, скажут по этому поводу антисемиты?
Теперь еще и это, обреченно подумал Арчер.
— Что вы пытаетесь со мной сделать?! — кричал Сандлер, голос его, на удивление молодой и сильный, переполняла ненависть. — Чем я так насолил вам? За что вы втянули меня в такую передрягу? — Сандлер встал, подошел к Арчеру, навис над ним, словно собрался его ударить. Он тяжело дышал, лицо его побагровело, и Арчер даже испугался, не хватит ли старика удар. Он с любопытством всмотрелся в Сандлера, гадая, попытается тот ударить его или нет.
— Ладно. — Сандлер медленно повернулся и направился к столу Хатта. Казалось, на него навалилась усталость и он вдруг осознал, что уже далеко не молод, поднялся в пять утра и успел проехать девяносто миль. — Какой смысл говорить с вами? — Сандлер прислонился к столу, уставился на режиссера. Смотрел на него и Хатт, молчаливый, с застывшим лицом-маской. — Вы проиграли, Арчер. Я окончательно убедился, что доверять вам нельзя, и вы заплатите за содеянное. Программа закрыта. С этой самой минуты, Хатт.
— Да, сэр, — кивнул Хатт.
— Рекламу будем давать только в журналы, — продолжал Сандлер. — Если останется что рекламировать. Когда заканчивается контракт Арчера?
— Через семь недель, — без запинки ответил Хатт.
— Ничего ему не платите. Пусть подает в суд. Если придется, мы дойдем до Верховного суда. Но сейчас он не получит от нас ни цента.
— Да, сэр. — Хатт взял со стола синий карандаш, начал разглядывать его.
— Это все. — Сандлер тяжело вздохнул. — Мне пора. У меня встреча в Филадельфии.
Он взял пальто. Хатт вышел из-за стола, помог ему одеться. Сандлер нахлобучил на голову шляпу с загнутыми полями, совсем как у ковбоя. Хатта не поблагодарил. Задумчиво оглядел Арчера и медленно вышел, подволакивая ноги. Дверь он оставил открытой, и Арчер успел заметить, как хищно улыбается за своим столом мисс Уолш. А потом О'Нил, который все это время стоял как истукан, шагнул к двери и закрыл ее.
Хатт вновь сел за стол, покрутил в руках синий карандаш.
— Вот так. Вы слышали, что он сказал.
— Слышал, — ответил Арчер.
— Вы обратитесь в суд?
— Я дам вам знать. — Арчер знал, что судиться не будет, но не хотел делиться своими планами с Хаттом. Пусть подергается.
— Мы вас растопчем. Вот это, — Хатт кивнул на устилавшие пол газеты, — покажется любовными письмами в сравнении с тем, что напишут о вас во время процесса.
— Я больше не нужен, не так ли, Ллойд? — спросил О'Нил, шагнув к двери. По его печальному лицу Арчер видел, что О'Нила от всего этого тошнит. — У меня полно работы и…
— Останься, Эммет, — остановил его Хатт. — Мне надо кое-что сказать мистеру Арчеру, и я хочу, чтобы ты меня послушал. Возможно, из этого разговора ты кое-что почерпнешь и для себя.
О'Нил опустил руку, которая уже тянулась к ручке двери, и занял прежнюю позицию у стены.
— Я вас предупреждал. — В голосе Хатта слышались торжествующие нотки. — Я давно говорил вам: не пытайтесь бороться со мной. Лучше бы вы ко мне прислушались.
Арчер поднялся.
— Думаю, я могу уйти.
— На вас поставлен крест, Арчер, — зашептал Хатт. — Я говорил вам, что так и будет, и я рад, что развязка наступила так быстро. Мне это стоило больших денег, но они потрачены не зря. Я, во всяком случае, об этом не жалею. Прежде чем вы уйдете, я хочу, чтобы вы знали: я имею самое непосредственное отношение к тому, что случилось с вами вчера вечером.
Арчер остановился у двери, заинтригованный словами Хатта.
— Что вы хотите этим сказать?
— Поехав в Филадельфию к мистеру Сандлеру, вы нарушили один из самых старых и неукоснительно выполнявшихся законов этой организации. И я решил навести о вас справки. Более месяца два частных детектива плотно занимались вами, и, должен сказать, свое вознаграждение они отработали.
«Вот, значит, кто прослушивал мой телефон», — подумал Арчер. Это могло показаться странным, но у него отлегло от сердца. Во всяком случае, ФБР он еще не заинтересовал.
— Паршивый сукин сын, — отчеканил Арчер.
Хатт пожал плечами, даже улыбнулся, хотя и покраснел.
— Ваши слова меня не трогают, Арчер, потому что меня вы больше не интересуете. Я пытался вас спасти. Я предоставил вам достаточно времени и использовал все свои аргументы и все свое красноречие. — Вновь улыбка, на этот раз даже более широкая. — Об этом я тоже не жалею. На вас я потренировался, упорядочил мысли, и когда возникла необходимость прибегнуть к тем же аргументам, чтобы убедить другого человека, все получилось как нельзя лучше. В отличие от вас Френсис Матеруэлл показала себя настоящей патриоткой. Судя по газетам, вчера она выступила блестяще, не так ли?
— Полагаю, вы гордитесь устроенным ею грязным спектаклем.
— Я же предупреждал вас, Арчер: не надо меня злить. Мне не оставалось ничего другого, как наказать вас публично, да так, чтобы лишить возможности защититься. Отсюда и внезапность удара. Ваша судьба послужит наглядным уроком остальным. И теперь люди, которые работают на меня, дважды подумают, прежде чем попытаются мне перечить. А Френсис Матеруэлл и уговаривать не пришлось. В конце концов, она из прекрасной семьи. Добропорядочная, честная женщина. Она уже пришла к мысли, что ей пора покинуть прежних друзей. Она сама говорила мне, что ее от них тошнит. Если б у вас была хоть капелька здравого смысла, вы бы поняли, что от нее можно ожидать чего-то такого. Ведь она сама призналась вам в том, что она коммунистка. Услышали вы от остальных что-то подобное? Разумеется, нет. Она прямая, искренняя американская девушка, и она не могла не отвернуться от всех этих тайных заговоров.
— Она прямая, искренняя психопатка, — ответил Арчер, — и кончится все скорее всего тем, что на нее наденут смирительную рубашку и трижды в год будут лечить электрошоком. Меня, кстати, не удивит, если вы составите ей компанию.
Хатт хохотнул.
— Я передам ей ваши слова. Сегодня я пригласил ее на ленч, чтобы отпраздновать нашу победу. Я уверен, что ленч этот пройдет очень весело. Потому что вчера вечером мы кое-чего достигли. Нам удалось крепко прижать вас, а в вашем лице и всех мягкотелых болтунов, и ваших сомнительных друзей, которые прячутся за вами. Всех этих грязных иммигрантов с выпученными глазами, которые, прожив здесь столько лет, не удосужились выучить язык, всех неудачников, шпионов, заговорщиков, которые пытаются замарать грязью истинных патриотов, утащить их в болото, в котором барахтаются сами. — Хатт встал. Лицо его побагровело, глаза яростно засверкали, похоже, он полностью потерял контроль над собой. — И не думайте, что я на этом остановлюсь. — А вот голос Хатта не поднялся над привычным шепотком. — Я приложу все силы к тому, чтобы изгнать и вас, и вам подобных из бизнеса, города, страны. Я скажу вам кое-что еще. Три человека дали деньги на создание «Блупринт», в том числе и я. Так вот, эти инвестиции, по моему разумению, принесли самый высокий доход. Мы уморим вас голодом, мы поднимем против вас страну, мы будем преследовать вас и позорить, и мы не остановимся, пока вы все не будете сидеть за решеткой или висеть на деревьях, где вам самое место.