«А что же может случиться?» — подумал было малыш и увидел перед глазами картинку. Словно смотрел с самолета на мертвый мир, в котором не было красок — только черный и серый цвет. Мутное небо без солнца, темные провалы озер; на изрытой трещинами земле — умерший лес, почерневшие, голые, сваленные друг на друга деревья… Обугленные стволы сосен…
Сзади зашлепали по воде. Малыш оглянулся на странного водолаза, одетого теперь в черный стеганый ватник и знакомые рыбацкие сапоги.
— А что вы делали там, на дне?
В голове закружилось. Лицо приближавшегося человека непрестанно менялось, что-то мелькало в глазах с невероятной скоростью, весь облик вибрировал, расплывался, нельзя было удержать его в восприятии.
Бородатый быстро поднялся, заслонив собой малыша.
— Завтра обо всем побеседуем.
— Сегодня, — тихо ответил тот, кто сзади. Голос был удивительно вкрадчивый и мелодичный, но такой убедительный и спокойный, точно звучал в душе малыша.
Бородатый ответил растерянно и с удивлением… И спорили они о чем-то важном, о чьей-то цивилизации, которая обречена, которая так и останется вне контакта, и тогда целая популяция окажется в одиночестве… И еще о ком-то, на кого они могут рассчитывать хотя бы в будущем, у кого достаточная широта мышления и хороший… прогноз… И если бы эти качества сохраняли взрослые…
Малыш запомнил, как тот, в черном стеганом ватнике, смотрел на них с берега кротким взглядом, и глаза его были ласковыми, но при встрече с ними вставал в памяти черный омут, только с виду спокойный, и быстрая воронка воды только казалась неподвижной… Бородатый взял малыша под мышки и, держа перед собой на весу, осторожно засеменил по воде огромными сапогами.
Когда вышли на берег, дождь, как на зло, усилился. Воду затягивало сеткой ряби. Даже рыбак-полковник, сидевший на дальнем берегу, отложил удочку и закутался в плащ-палатку. Но трое на дождь совсем не обращали внимания, не прерывали начатого разговора… Они стояли под старой ольхой, еще зеленой, как летом, — две взрослые, сгорбившиеся фигуры и детская, совсем маленькая, посередине. И дерево — прямой, почерневший ствол, к которому прислонялись они по очереди, то жестикулируя, то склоняясь над малышом, — было единственным свидетелем этого разговора… И если бы кто-нибудь решил подслушать, он все равно не разобрал бы ни слова. Но вокруг не было ни души. Только дождь, шурша, сыпал по листьям. Они хорошо понимали друг друга… И если бы старик рыболов, у которого снова стало клевать, решил понаблюдать за ними, он ждал бы долго, и ему показалось бы, что время тянется очень медленно… Даже солнце успело выглянуть из-за тучи и теперь садилось на верхушки сосен, над мостками старого рыбака.
Наконец разговор был кончен. Все трое медленно пошли к поляне. Вдруг мальчик остановился, схватил за рукав бородатого и что-то горячо зашептал, показывая рукой на дорогу к хутору.
Человек колебался, и тогда малыш взял за руку и второго и силою потащил за собой двух странных людей… Он вел их по орешниковой аллее, по шуршащим листьям, где лишь недавно брели они с учительницей. Он видел перед глазами черемуху в паутине и быстро шептал на ходу:
— Помогите… Помогите дереву! Потом будет поздно!
Дерево их удивило. Бородатый даже присвистнул:
— Как это мы могли не заметить?
— Хуже, чем думали, — согласился второй.
И опять они говорили о чем-то мало понятном: о распаде экосистемы, о нарушении биологического равновесия… о неизбежности и расплате… Но малыш желал, чтобы ему объяснили, и потянул бородатого за рукав.
— Есть тут еще больные деревья? — спросил тот хмуро, и малышу пришлось рассказать, что все черемухи у хутора и вдоль речки стояли в этот год в паутине, но сильно, вот так, пострадало лишь это, стоящее отдельно дерево.
— Все правильно, все типично… — кивал бородач. — Смена экологической ниши и отсутствие хищника — вторичного потребителя… Эти гусеницы, редкий вид шелкопряда, попали сюда случайно и вместо тутовых, привычных для них деревьев, начали объедать черемуху. И главное, беда в том, что тут не нашлось врагов, того вида птиц, кому они служат пищей.
— Куда же девались птицы?
— Исчезли… Вы их, может быть, и уничтожили… Распылили удобрения с самолета… И от этого гибнут птицы.
— А что теперь делать с гусеницами?
— Ничего! — невесело сказал бородатый и оторвал от ствола пласт белой пленки с телами высохших мертвых гусениц. — Видишь? Природа регулирует жизнь сама… Съели все и подохли сами, свою собственную популяцию обрекли на погибель! И это универсальный закон…
— А дерево оживет?
— Ну, как же ему ожить? — человек грустно покачал головой, словно не договаривая что-то очень важное.
«Это универсальный закон!» — стояли в ушах жестоко сказанные слова…
Бородатый молча обрывал оболочку, похожую на тончайший шелк, она разрывалась с противным звуком, как старая-старая истлевшая тряпка. Выше обнажался темневший ствол.
— Хотя… Соки еще движения не прекратили.
— Так помогите ему! — воскликнул малыш. — Вы же можете!
— А что толку? И есть ли смысл спасать одно дерево, если здесь такова… участь всей природы?
— Если и ей… — вкрадчиво сказал второй, — не помочь тоже…
— Ну так… сделайте! — попросил ребенок. — Пожалуйста!.. — Он вовсе не осознал сказанного в конце, просто вспомнил учительницу, насмешку матери… Ее горькую правду… А теперь знал — эти люди сумеют, должны помочь. Только надо их убедить, чтобы поняли, захотели! Он с надеждой смотрел в глаза бородатому, которые тот прятал, отводил в сторону. Но малыш готов был броситься ему на шею, если нужно, вцепиться в его рукав, не отпускать… пока не поймет, не захочет сделать!
— Мы поможем дереву! — сказал второй мягко и убедительно, и малыш сразу же успокоился и поверил, ловя себя снова на том, что не может толком разглядеть бесстрастное лицо говорившего. Оно только казалось невозмутимым! На нем сменялось множество выражений, и те мелькали с непостижимой скоростью, едва доступной глазу. Точно думал незнакомец о тысяче вещей сразу, и мысли эти отражались на лице…
И опять бородатый взглянул на товарища с удивлением. И вновь подслушал малыш их мысли. Крепко засело в памяти, как спорили они о чем-то важном — о каком-то жизненном поле и особой силе… О какой-то могучей энергии, способной ускорить время и вылечить дерево за три дня… Три раза за озеро сядет солнце, а для черемухи пройдет срок, как бы равный году, и заложатся на зиму новые почки… — если поле будет активным все эти три дня. Только понял малыш, что этих двоих завтра ночью уже здесь не будет… И некому станет поддерживать поле, затухнет оно без них… Так нужно ли оживлять дерево всего-то на день, начинать, чтоб сразу кончить? Потому и спорил бородатый, доказывал никчемность их стараний: некому ведь дело завершить, а поручить кому-нибудь случайному опасно — ну, как силу новую употребит во зло, корысти ради… И запомнил малыш, как сказал мягким и чистым голосом загадочный человек:
— Дай бог!.. — и через шапку и капюшон он почувствовал странное прикосновение его руки.
— Ты понял… все? — спросил бородатый, и малыш кивнул. Эти двое были все-таки молодцы!
Второй отнял руку и посмотрел на дерево.
— Завтра приди пораньше, — разрешил он. — А за ночь ничего интересного не случится.
— А сейчас беги! Тебя уже заждалась бабушка.
* * *
На следующий день была пятница. Нужно было пораньше сходить с дедом по грибы, до того, как вытопчут лес наезжающие из города грибники. Пока дед, кряхтя, собирался на печке, малыш что есть духу помчался к озеру.
У воды еще не рассеялся туман. Небо едва светлело. Зябкая, пробиравшая до костей сырость висела в воздухе. Рыбак-полковник уже сидел на том берегу.
Черемуха стояла по-прежнему в паутине, но на ветках набухли готовые распуститься почки…
Когда воротились из лесу, учительница уже ушла с дневным молоком. Малыш помчался вдогонку… и замер, добежав до черемухи. Листва зеленела: острые свернутые листочки тянулись вверх, маленькие кисти бутонов свешивались с веток.
«Вот-вот лопнут! Вот-вот зацветет!» — обрадовался он и сразу же заспешил к поляне, сам не зная, что его туда потянуло…
Над соснами поднимался дымок. У костра сидели три человека. Третьей была учительница. Дым задувало в ее сторону…
— Нет-нет, — возражала она кому-то, отворачиваясь от огня, — Вы действовали неосторожно. Природа здесь странная — редкостные растения и даже женьшень! Удивительно, что никто этого не заметил…
— А чего было, собственно, опасаться? Когда мы вернулись сюда в конце последнего оледенения, нам не нужно было заметать следы… Да и теперь… Не забывайте, что здесь имение. Паны сажали все, что угодно…
— В этом вам действительно повезло, — согласилась она, — но озеро…
— Метеоритного происхождения, — кивнул бородатый. — Ну и что? Что в этом странного? Мало ли таких в округе… А маяк вы пока еще…
— Не могли заметить? Но все же вы решили не рисковать…
— Совершенно верно. Нейтрино вы уже изучаете… — он заметил подошедшего малыша и повернулся к нему.
Мальчишка невольно покраснел, потому что все разом на него посмотрели, оторвав глаза от костра.
— Она зацветает… — прошептал он тихо, чувствуя, что помешал.
— Зацветает!.. — повторила учительница и, подвинувшись, усадила мальчика на бревне. — Спасибо вам за черемуху…
— Мы с ним вчера познакомились, — улыбнулся ободряюще бородатый, — когда на маяк наткнулись. С трудом, кстати, вытащили, столько наросло ила.
— Значит, он такой огромный? Значит, озеро — это воронка?.. Понятно… И как вы его вытащили один?
— То, что мы сделали с деревом, куда сложнее. А маяк пока еще лежит на дне, просто ближе к отмели его подтащили. Ночью… отправим его подальше.
— Зачем? — с грустным предчувствием спросил малыш.
Бородатый, улыбаясь, пожал плечами.
— Техника всегда стареет… Сам он давно не нужен. Мы его нашли случайно. Лежал бы, и не было б большой беды… Но раз уж на глаза попался, надо убрать. Это, как вы, допустим, пришли бы сюда когда-нибудь в последний раз и увидели — валяется на траве ржавая консервная банка, которую сами бросили… Захочется же вам, на прощание, очистить место?..
«Почему на прощание? — не поверил малыш. — Почему же в последний раз?»
— Потому что вы сами этого хотите… — неожиданно сказал бородатый и стал смотреть на огонь. Тот вспыхивал синеватыми языками, точно в костер набросали негодных электрических батареек. Пламя, совсем прозрачное на свету, колыхалось щупальцами медузы.
Малыш вдруг понял, что в костер они ничего не подкладывают. Не было, как и вчера, ни топора, ни запаса дров. У палатки стоял знакомый голубой бидончик, только сегодня он не был прикрыт наброшенным полотенцем… И учительница сидела среди них как своя, близко склонившись к огню в мокром дождевике, так что в складках его отражалось пламя. Выгоревшие за лето волосы выбились из-под капюшона, и глаза ее, устремленные на огонь, были грустными…
— Надо же! — улыбнулась учительница, словно что-то вспомнила про себя. — Так в детстве хотелось, чтобы кто-нибудь прилетел! Казалось, дождешься… и можно умирать спокойно!.. — она вздохнула и замолчала, не отрывая глаз от огня, и два странных человека тоже молчали.
Мальчику стало жалко учительницу. И отчего-то тех, двоих, — тоже… Ведь вот же прилетели, а спокойно не стало, и радости тоже не было… Что-то висело над ними всеми — тяжкое и точно от них не зависящее, чего мальчик понять не мог… Он взглянула на учительницу и понял, что она мучительно раздумывает о чем-то, колеблется — хочет сказать и сердится на себя за нерешительность. Наконец губы ее шевельнулись, она умоляюще посмотрела на бородатого:
— И все-таки объясните мне сейчас… как ребенку… Чтобы без домыслов и догадок, а знать от вас — почему вы отказываетесь от контакта?
— От контакта? С кем? — подчеркнул бородатый, будто давно ждал этого вопроса.
— С людьми, с нами…
— А с кем, по-вашему, мы разговариваем сейчас?.. Наверное, речь все-таки идет о другом? — он вопросительно смотрел на учительницу.
Учительница покраснела, как школьница, не решаясь ответить.
— Ну так, чтобы про вас говорили по радио… или писали в газетах! — подсказал малыш. Как же они этого не понимают?
— Вот именно! Речь идет не просто о встрече с людьми… С ними такая встреча уже есть — сейчас, здесь. Контакты же устанавливаются не с отдельными личностями и даже не со странами и правительствами. Контакты устанавливаются с человечествами. А вы пока еще не стали человечеством в истинном смысле слова.
— Но это ведь только мы! — прижала она руку к груди и с горечью повторила: — Мы! Только здесь — на шестой части Земли… Вам ли не знать, что есть остальной мир, живущий совсем иначе?
— Вот вы-то его и задерживаете, — сказал бородатый. — Вы его тормозите… Лишь когда вы перестанете быть этой самой одной шестой частью, берущейся всегда отдельно от целого мира, тогда, быть может… А пока что вы еще не стали… человечеством на все сто процентов. Контакт только повредит…
— Это значит, — впервые заговорил второй, — что не каждый из заявленных вами самими ста процентов стал настоящей личностью. Не каждый располагает условиями и свободой, чтобы сделаться такой личностью, способной представлять человечество через самого себя.
Эх, не о том они говорили!.. Малыш посмотрел на учительницу. Ну почему же она не объяснит, не скажет, что их разговор с ним… или даже с нею, хоть она и учительница, совсем ничего не значит! Ни мама, ни бабушка не поверят! И совсем другое дело, если пришельцев покажут по телевизору!
— Так вы по-прежнему желаете повторить свой вопрос?
Учительница не ответила бородатому, только горько про себя усмехнулась, точно этим все было сказано.
— Не желаете, — кивнул бородатый. — Ведь надо… — продолжал он медленно, выделяя ударением каждое слово, — чтобы каждый, каждый из вас для себя на этот вопрос ответил — признал и задумался над этой правдой. И пока человек не почувствует, что надо задуматься — обо всем этом и еще об очень многом, что огромным вопросом стоит сейчас перед человечеством, — он не слишком будет отличаться от гусеницы или муравья. Вы пользуетесь техникой, добывая пищу и блага, и несмотря на это, существование большинства не выплескивается за пределы муравьиного русла. Пусть даже и гусеница страдает, имеет душу… Но ведь и тогда вы не поставите себя на одну с ней доску, ибо человеку дано больше, чем гусенице и муравью! И воистину, его муравейник — это вся планета! От него зависит теперь судьба всех других, существующих на ней маленьких муравейников!
— Нет, над этим как раз задумываются, — не хотела соглашаться учительница. — Даже здесь…
— Единицы! И те, кто задумываются, понимают, что человечество только стоит на распутье — дошло до критической точки своего развития и еще не сделало выбор: измениться или исчезнуть. Исчезнуть, если не совершить перемен… Пока на одной шестой планеты… дело обстоит вот так, миру грозит опасность навсегда вернуться назад… и оттуда себя вечно догонять!.. Но тогда лишь произойдут перемены, когда сами люди, все мужчины и женщины, живущие на Земле, отвлекутся от суеты, от неглавного в своей жизни, состоящего из мелочей, и взглянут на себя со стороны как на человечество, которому угрожает гибель. А когда еще это может произойти?..
Нет, малыш не хотел, чтобы бородатый закончил вот так, ни на чем, на полуслове, лишь грустно покачав головой…
— Это когда много-много революций победит во всех странах?! — пришел он ему на помощь и посмотрел на учительницу.
Бородатый тоже внимательно взглянул на нее:
— Есть только две революции, которые должны совершиться — первая в человеке, вторая в человечестве. Одни социальные перемены не в силах помочь, нельзя надеяться на революции… Судьба человечества — вот что поставлено сейчас на карту. Человечества как вида… живого, совершенствующегося или вырождающегося. Измениться должен сам человек, его сущность, его душа, и развиться в нем должны лучшие человеческие качества и способности, пусть неведомые вам сегодня, но слагающиеся в единое и всеобъемлющее понятие — духовность. Вот тогда он сумеет вылечить свою слишком однобокую цивилизацию, ориентированную пока совсем на другое, на то, что вы так косноязычно называете материальными ценностями… Спасти культуру, которая вот-вот собьется с пути…