Варвара дружелюбно пригладила буйные, пушистые волосы Наташи и продолжала:
— Я тебе вот что посоветую: ну, неприятно тебе рекламироваться невестой известного человека — и не надо. Я знаю, ему хочется тебя показывать всем, а ты на своем ставь, чтобы он немножко поплясал перед тобой. Пускай поревнует чуть-чуть: ничего, это полезно. Если любит по-настоящему, тогда, не беспокойся вытерпит все, будет по твоей дорожке ходить. А ты его на веревочке, на тоненькой ниточке за собой води.
На другой день к вечеру, как всегда, приехал Валерьян. Сестры встретили его весело. Варвара пела романсы, Наташа аккомпанировала. Голос у Варвары был большой, но пела она холодно, без искреннего чувства, которого не было у нее от природы.
Наташа играла на рояле очень хорошо. Чувствовался тонкий вкус, изящество исполнения, блестящая техника. Играла сонаты Бетховена, рапсодии Листа. В особенности удавалась ей своеобразная музыка Грига.
Кончив играть, она в шутку стала показывать фортепианные фокусы. Играла сквозь опущенный чехол рояля.
— Где она училась играть? — спросил Валерьян Варвару.
— Ее учили хорошие учителя. Надо бы ей в консерваторию поступить, но… — Варвара развела руками, — доктора не позволили: нервы у нее…
— Что вам больше понравилось? — обернулась из- за рояля Наташа.
— Конечно, Григ! Этакая сила, глубина! И как выразительно! Помните это место, где в разных тонах один и тот же аккорд красной нитью проходит? Будто в подземных гротах гномы работают, молоточками своими стучат.
Сестры переглянулись.
— У вас, оказывается, большое чутье: вы почувствовали эту вещь, хотя и не знаете ее. Угадали тему.
— Художник потому что! — подтвердила Наташа.
В передней зазвонил звонок.
— Ну, это, наверное, Зорин, — вставая, сказала Варвара: — я его звала сегодня.
Она пошла встречать гостя, а Наташа, по-видимому не обращая никакого внимания на приезд нового человека, открыла рояль и заиграла. Грянули блестящие, бравурные звуки арии из «Кармен». Никогда еще не играла она для Валерьяна бравурных, героических вещей, но теперь зажигающая, волнующая музыка куплетов тореадора жгучим каскадом наполнила комнаты. Струны рояля зазвучали необыкновенно певучим, полным, ярким, горячим и радостным восторгом, от которого невольно что-то загоралось в душе.
Наташа играла, не поворачивая головы, и, казалось, не видала вошедшего. Но Валерьян видел, как под этот бравурный приветственный марш в комнату входил, невольно подчиняясь ритму, красивый, бритый молодой человек, с бледным, чрезвычайно симпатичным лицом, статный, изящный, хорошо одетый. Невольная зависть шевельнулась в сердце жениха. Наташа как будто нарочно встретила этого интересного человека торжественной музыкой, какой никогда не встречала его, Валерьяна. И под эту гремящую, призывную музыку, симпатично улыбаясь, гость шел через всю длинную комнату, в глубине которой, спиной к нему, играла Наташа. Следом за ним с торжествующей улыбкой шла Варвара, странно бледная, в черном гладком платье, придававшем ей вид черной кошки.
Наташа оборвала музыку, обернулась.
Гость стоял перед ней, улыбаясь.
— Как вы прекрасно играете! — слегка наклоняясь к ней, сказал он приятным, нежным голосом.
Наташа вспыхнула и встала с растерянным, смущенным лицом.
— Вы не знакомы? — светским тоном спросила Варвара, показывая на Валерьяна. — Художник Семов, наш друг! А это — доктор Зорин, тоже восходящая звезда!
Зорин поклонился.
— Полноте, не смейтесь! Я знаю, что звезд с неба не хватаю. За честь считаю встретить у вас художника, известного всем и чтимого.
Гость, симпатично улыбаясь и обращаясь то к Валерьяну, то к сестрам, стал говорить всем троим комплименты. Начался легкий салонный разговор между Варварой и Зориным.
Наташа потупилась. Валерьян молчал.
— Отчего вы так печальны сегодня? — с беспечным видом спросила его Варвара.
— Оттого, что мне уезжать пора.
— Великолепно сказано! — восхитился светский гость. — Действительно, уезжать от вас никогда не хочется. Но я, к сожалению, тоже сейчас загрущу: заехал на минутку, сегодня «Кармен», моя любимая опера. Вы не собираетесь?
— Ах, какой вы!. — кокетничала Варвара. — Я не выхожу сегодня: горло болит. Вот разве сестра или Валерьян Иванович?
— Наталия Силовна, поедемте! — вдруг сказал Валерьян.
— Мне не хочется, — тихо ответила Наташа, опуская глаза.
— Ну, я вас прошу!
Наташа отрицательно покачала головой.
Гость улыбался своей замечательной, располагающей к нему улыбкой.
— Поедемте втроем, возьмем ложу!
— В ложу ни за что!
— Ага, сдается! — вскричала Варвара, хлопая в ладоши. — Браво! Просите еще: она ведь у нас принцесса!
— Тогда — в партер.
Наташа покачала головой.
— Куда же? На балкон разве?
— Если вы хотите, — краснея, прошептала Наташа.
— Отлично. Я никогда еще не бывал на балконе, рад исполнить каприз принцессы. Едемте!
Неожиданно для Валерьяна Наташа согласилась. Это уязвило его самолюбие: когда жених просил, она отказалась; попросил человек, которого она в первый раз видит, — поехала.
Варвара сочувственно проводила их до дверей.
Каприз взять места на балконе Валерьян отчасти понимал: балконная публика не будет наводить лорнеты, смущавшие Наташу. Но зачем этот доктор?
На балконе, как всегда, оказалось душно и тесно. В проходе стояла толпа. Взяли бинокль и сели так, что доктор был по одну сторону Валерьяна, Наташа — по другую.
В ожидании начала спектакля Наташа через Валерьяна разговаривала с Зориным, а будущий муж ее начал чувствовать себя лишним. Она поминутно требовала, чтобы он ухаживал за своим соседом, предложил бы ему бинокль, передал программу. Это начинало бесить Валерьяна. Что происходило на сцене, — не слыхал и не видел. В антракте Наташа осталась сидеть, разрешила обоим пойти в фойе. В курительной доктор очень мило болтал всякий вздор и почему-то понравился Валерьяну. В этом человеке было что-то необъяснимо обаятельное, влекущее к нему. Валерьян впервые злился на Наташу, на обожаемую, кроткую, застенчивую Наташу, поведения которой не мог понять. В нем закипало горькое, грустное, обидное чувство, похожее на ревность, но сознаться себе в этом он не хотел. Ведь тогда бы надо возненавидеть доктора, но доктор казался милым, славным светским болтунам. Перед началом второго акта Валерьян намеренно задержался в густой толпе, стоявшей в проходе, и так простоял все действие, оставив Наташу вдвоем с Зориным, испытывая горькое наслаждение в унижении самого себя. Казалось, что Наташа не любит его, увлекается красивым, изящным петербургским фатом, у которого такие светские манеры, такое уменье быть приятным собеседником, обаятельное даже для него, Валерьяна. Ну, что толку, что он известный художник, что любил Наташу столько лет и думал, что любим ею?
Валерьяну давно уже что-то казалось ненастоящим в отношениях Наташи к нему. Была какая-то преграда, какое-то расстояние между ними. Она словно очертила себя волшебным кругом, за который он не мог переступить. У них не было страстных ласк, жгучих поцелуев, кипения крови. Наташе казались неведомыми чувственные волнения тела. Она всегда была тиха и спокойна. Неизменно обращалась на «вы». Как-то не было возможности приблизиться к ней. Валерьян любил ее пламенно, но никогда не встречал ответного огня, не встречал и сопротивления. Она, как жертва, согласилась быть его женой, не испытывая к нему влечения. Похоже было, что за него идут замуж по расчету, без любви. Но какой же тут расчет, когда он бедняк в сравнении с ее отцом? Да и способна ли Наташа к каким бы то ни было расчетам? Конечно, нет! А между тем Валерьян все яснее чувствовал, что Наташа добровольно отдает ему свою жизнь без настоящей любви, о которой, быть может, еще и понятия не имеет, сама не сознавая, что делает. Но вот случайно, когда она уже объявлена невестой, подвернулся другой, более подходящий для нее, и ее сразу к нему потянуло.
Валерьян чувствовал несомненную непрочность своего жениховского положения; почти назначенная свадьба легко могла разладиться. Изящный доктор Зорин, если только захочет, сегодня же может занять его место, да и сам он, Валерьян, пойдет этому навстречу. Чувствовал себя как бы на краю пропасти, и этой пропастью казалась ему женитьба на девушке, которую он безрассудно любил. Слепым, бессознательным, но неотступным чутьем чувствовал, что в его любви не хватает искренней взаимности, что во всем этом скрыта от него какая-то тайна, угрожающая непоправимой бедой.
По окончании действия он тотчас же ушел в фойе, избегая встречи с невестой. Но его разыскал Зорин.
— Наталия Силовна домой собирается и вас ищет, — сказал он очень серьезно. — Ей нездоровится!
— Опять голова? — мрачно спросил Валерьян.
— Говорит, что глазам больно.
— У нее прекрасные глаза, — с прежней мрачностью возразил художник.
Зорин помолчал озабоченно, потом сказал докторским тоном:
— Да. А глаза… Редкий случай в медицине… Ей бы всю нервную систему надо переменить. Впрочем, пойдемте скорее, она ждет!
Валерьян не понял, всерьез или в шутку сказал доктор о глазах Наташи, но разговаривать было некогда. Они шли в густой толпе к выходу.
Наташа стояла уже одетой в давно знакомой коричневой шубке. Великолепные глаза ее были прекраснее, чем всегда, — выражением глубины, печали и обреченности. При взгляде на нее сердце Валерьяна облилось кровью от жалости.
— Проводите меня! — тихо сказала она. — Мне опять нездоровится.
— Ну, а я останусь до конца, — заявил доктор. — Вы просто утомились. Поезжайте, лягте в постель — и все пройдет!
Зорин вернулся обратно, но задержался на лестнице, улыбаясь и кивая им обоим. Когда они скрылись за дверью подъезда, доктор вздохнул, и красивое лицо его приняло озабоченное выражение.
Валерьян и Наташа ехали на извозчике молча. Ночь была морозная, дула метель.
У подъезда квартиры он помог невесте вылезть из саней, позвонил и сказал, протягивая руку:
— Прощайте!
— Разве не зайдете?
— Нет, поздно. Вам нужно поскорее лечь!
Когда дверь открылась, художник сел в сани, а Наташа медленно вошла в прихожую.
В столовой за самоваром сидела Варвара. Наташа почти упала на турецкий диван и лежала молча, с закрытыми глазами.
— А где жених?.. Налить тебе чаю? Есть хочешь?
Варвара говорила беспечным тоном, но украдкой наблюдала сестру.
— Поехал домой. Нездоровится мне. — Наташа сжала голову обеими руками. — Ну, зачем ты научила меня разыграть эту комедию? На нем лица нет!
— Ничего, — иронически возразила Варвара, — пройдет! Не умрет!
— А я — как закрою глаза, так и вижу его! — Наташа, откинув голову, бормотала с закрытыми глазами. — Вот он сейчас приехал, ходит по комнате. Я будто вижу его отсюда. Ах, как тяжело мне, Варя! Он может докончить с собой!
— Пустяки! — беспечно возразила Варвара. — Тебе с лимоном?
Наташа не отвечала. Вдруг она вскочила, выбежала из столовой, накинула шубу и шапку.
— Куда ты, что с тобой? — удивилась Варвара.
— К нему!
— Полно, глупости!
Наташа не ответила сестре, вырвалась из ее цепких рук и скрылась за дверью.
Как безумная, понеслась она на первом попавшемся извозчике, сказавши ему адрес художника.
Квартира Валерьяна состояла из большой мастерской, заставленной картинами, фигурами из гипса, и маленькой комнаты при ней.
Наташа толкнула дверь. Дверь оказалась незапертой.
Валерьян при слабом свете электрической лампочки стоял среди комнаты без блузы, в разорванной нижней рубашке, с исцарапанной до крови грудью. Лицо его было безумно.
— Наташа?! — прошептал он дрожащими губами. И вдруг, бросившись к ней, упал на колени, обнимая ее расстегнутую шубу. — Наташа! — рыдал он. — Наташа! я умереть хотел…
Она тоже встала на колени и, не снимая шубы, с материнским состраданием прижала его голову к своей груди, молча гладила его всклокоченные волосы, а слезы вдруг волной хлынули из ее синих глаз.
Могучий рев Иматры послышался тотчас же, как только поезд остановился в темный, почти беззвездный зимний вечер на маленькой, тихой станции около водопада.
Валерьян и Наташа в числе немногих пассажиров вышли из вагона и с величайшим любопытством озирались кругом.
На перроне слышался непонятный говор. Толпились финны в меховых куртках и шапках с наушниками, с большими висящими трубками в зубах. За фонарями станции в густой тьме горели тусклые огни поселка. Доносился ровный, густой шум водопада. В небе мерцали редкие звезды. Искрился чистый морозный снег. Все окружающее казалось необычным, странным, как сон, обещающий что-то новое, заманчивое.
Сели в высокие санки с бритым, скуластым финном на козлах и велели ехать в «Каскад», не зная, далеко это или близко.
Неказистая с виду, понурая лошаденка побежала неожиданно быстрою рысью. Грохот водопада становился яснее, проехали через мост над самой Иматрой. Он весь дрожал, а в морозной водяной пыли смутно мелькали пенистые, яростно мчавшиеся и с гулом падавшие куда-то тяжелые волны.
Наташа с невольным испугом прижалась к плечу своего спутника, а художник еще долго провожал глазами мелькавший в полутьме водопад.
Ярко освещенный электричеством, невдалеке от моста, на крутом берегу стоял высокий белый замок средневекового стиля, с башнями и полукруглыми окнами.
Извозчик остановился перед освещенным широким подъездом; это и был отель «Каскад». В тепло натопленном вестибюле их встретили люди в ливрее, отвели небольшой красивый номер с двумя кроватями, обставленный с невиданным для них, нерусским комфортом, Оставшись вдвоем, парочка долго стояла у большого квадратного окна, выходившего на Иматру. Шум ее доносился глухо. При отблеске огней смутно мелькали, как живые существа, белые космы стремительно мчавшихся волн.
Вдруг по этим волнам с моста ударил широкий луч электрического света, потом сменился голубым, зеленым, оранжевым.
Разноцветные лучи освещали несущийся пенный поток, который бесновался в гранитных, покрытых снегом, крутых берегах.
— Что это такое? — спросила Наташа.
— Это освещают водопад рефлектором для удовольствия туристов.
— Пойдем туда!
— А вы не устали?
— Нет, я уже отдохнула. Надо же посмотреть, ведь красиво!
Надели шубы, спустились вниз и по снежной гладкой дороге направились к мосту.
Художник чувствовал себя успокоенным. Наташа обращалась с ним доверчиво, с такой дружеской лаской, что, казалось, рассеялись его мучительные сомнения в ее любви.
Через неделю была назначена свадьба. И все же в их отношениях оставалось что-то странное, неясное. Казалось, что если бы Валерьян вдруг раздумал жениться и заявил об этом, Наташа приняла бы такое заявление молча и покорно, не вымолвив ни слова. Казалось, что в ее молчаливой, скрытной душе не было человеческих страстей и любила она не так, как любят обыкновенные женщины, а только сострадательно спускалась к его земной горячей любви из какого-то другого мира.
Они остановились на мосту у перил, с невольным ужасом глядя на Иматру во всей ее свирепой красоте. По другую сторону моста, между снежных берегов спокойно плыла черная небольшая река, а там, куда смотрели они, она с грохотом свергалась с невысокого, отвесного уступа и с потрясающим ревом неслась, вся кипящая и белая от пены, по заметному уклону все дальше вниз, как бы стремясь вырваться из гранитных берегов, покрытых до самых волн глубоким снегом. Под причудливым, ярким светом широкого дрожащего луча словно скакали черно-пегие бешеные кони с белыми косматыми гривами и ржали чудовищным ревом. Они мчались бесконечным неудержимым табуном, нагоняя друг друга, теснясь, вздымаясь на дыбы в ныряя в черную бездну. Потом снова выскакивали, со звоном обрушивались друг на друга и, мелькая волнистыми гривами, уносились в черную ночную даль. Не было им конца.
Не утихала дикая энергия стремительного бега. Словно первобытная лава скачущих центавров беспорядочной и тесной ордой низвергалась откуда-то, мчалась не известно куда и зачем, с ревом, с криками, звоном и тяжким топотом черных копыт и от этого топота сотрясался мост, дрожала земля, а отдаленное эхо соснового бора повторяло смягченным гулом шум бушующего водопада.
Вдруг белые волны словно окрасились кровью в