Перед уходом Пьера Мари успела сунуть в карман его куртки, поближе к сердцу, фотографию Пресвятой Девы Обазинской в позолоченной рамочке, украшенной фиалками, которые он подарил ей в один прекрасный весенний день.
Мари задержалась в классе. Ее ученики только что вышли из школы и теперь под проливным дождем расходились по домам.
Рядом гудела большая чугунная печь. За окнами ночь, казалось, готова была обрушиться на опечаленный край. Прессиньяк потерял не меньше тридцати молодых и сильных мужчин. Тогда никто не знал, что до конца военных действий погибнет еще двадцать. Как тяжела наложенная войной дань! Война забрала славных парней, которые любили ловить карпов и щук в реке и танцевать вокруг огня на площади в праздник Святого Иоанна.
Луизон, сын кузнеца, Альбер, сын трактирщика… Племянница Фаншон по имени Элоди осталась вдовой с двумя малышами, держащимися за ее юбку. Не вернутся домой Жанно, Люсьен и многие, многие другие…
Мари вздохнула. Учительницей в Прессиньяке она стала просто благодаря стечению обстоятельств. Ее предшественница отказалась от места, узнав о смерти своего жениха, который погиб на фронте в первые дни сражений. Мэр поселка, зная, что Мари уже может приступить к работе, поторопился уладить все формальности при активном содействии Жана Кюзенака. Хозяин «Бори» вздохнул с облегчением, узнав, что дочь останется с ним.
Для Мари это было большой радостью. Она не раз вспоминала свои детские мечты, проходя мимо этой школы. И вот, наконец, она «мадемуазель учительница» и ходит на работу в длинной черной юбке, бежевой блузке, а волосы укладывает в строгий узел. Каждое утро отец отвозил ее к школе на автомобиле, но вечером — и это было ее собственное решение — она всегда возвращалась в «Бори» пешком, в любую погоду.
Часто Мари заходила к Нанетт, чтобы подбодрить ее и поговорить о Пьере. От молодого солдата они получили всего пять открыток — хрупкие листки бумаги, которые доходили до Прессиньяка через много-много дней после отправки, судя по дате.
Последние два месяца писем от Пьера не было. Мари пыталась убедить себя, что ее жених все еще жив. Она писала ему письма, полные любви, и эта любовь, подпитанная разлукой, перерождалась в страсть. Мари никому об этом не рассказывала, но как же она сожалела о том, что сохранила целомудрие! Ну почему она не уступила мольбам Пьера, пылкого влюбленного, когда он просил ее подарить ему нечто большее, чем поцелуи?
— Он может умереть, — шепотом сказала она себе, — а я не дала ему то, что могла дать, хотя принадлежу ему столько лет! Ненавижу эту войну, я хочу, чтобы мой Пьер был со мной!
Сидя за столом, Мари положила голову на скрещенные на столешнице руки. Она долго плакала, позабыв о времени и о том, где находится.
* * *
Весь день она держала себя в руках, поэтому ученицы не догадывались, что творится на душе у их учительницы. Работа доставляла Мари истинное удовольствие, несмотря на давящий страх, от которого невозможно было избавиться. Она радовалась, глядя на своих прилежных учениц в форменных фартучках, которые сидели за партами и ловили каждое слово учительницы. В обеденное время Мари присматривала за самыми маленькими, листала вместе с ними книги с картинками, разогревала для них еду.
Помимо того, что работала учительницей, Мари исполняла обязанности секретаря мэрии. В поселке многие не умели как следует писать, поэтому люди приходили к девушке с просьбой составить ходатайство или написать письмо на фронт. Письма солдатам Мари писала особенно охотно, зная, как тяжело родственникам выносить ожидание и какой радостью станут эти несколько строк для супруга, жениха или сына. Она не была одинока в своей печали. Она чувствовала себя членом огромной сплоченной семьи, которой стали все те, кто ждал…
За ужином Мари рассказывала отцу и Леони, как прошел день в школе, об остроумных шутках малышки Колетт и печалях маленькой рыжеволосой Мадлен…
Не раз она развлекала своими рассказами об ученицах и Нанетт, заставляя ее улыбаться. Мари не уставала повторять:
— Наш Пьер вернется, вот увидишь!
* * *
За окном чернела ночь. Мари встала из-за стола и стала торопливо расставлять стулья в классе, упрекая себя за то, что поддалась отчаянию. Огонь в печи потух. Девушка быстро надела манто, ботинки и вышла из школы. Небо немного прояснилось, дождь прекратился.
Сегодня Мари с удовольствием доехала бы до дома на автомобиле, такой измученной она себя чувствовала.
— Что ж, в путь! Папа наверняка выйдет мне навстречу, он всегда волнуется, если я задерживаюсь на работе.
Ясно вырисовывалась дорога, пролегающая среди спящих холмов. Мари ускорила шаг, желая побыстрее оказаться в Большом доме, стоящем высоко на холме. Она решила на этот раз не заходить на ферму. Нанетт на нее не обидится.
Проходя мимо опушки Волчьего леса, девушка замедлила шаг. Запах грибов и влажной земли пробудил в памяти множество воспоминаний. Она тряхнула головой и посмотрела в сторону холма. В «Бори» ярко светились окна, поэтому дом четко вырисовывался на фоне неба. Должно быть, Леони ждет ее возвращения. Мари успела рассказать младшей подруге все о своем прошлом, поэтому Леони по вечерам зажигала свет во всех комнатах.
— Так ты увидишь дом издалека!
Дорогая крошка Леони! С какой любовью и заботой она играет роль ангела-хранителя! Мари подошла к развилке. Одна дорога вела к Большому дому, вторая — в Шабанэ.
Девушка по привычке посмотрела по сторонам. Ей показалось, что по второй дороге кто-то идет.
Снедаемая волнением и любопытством, Мари решила немного подождать. Она не ошиблась — кто-то, как и она, куда-то шел сквозь тьму осенней ночи. Рядом журчал ручей, от него поднимались вытянутые лоскуты тумана, которые повисали в метре от земли, меняя форму и сгущаясь, чтобы потом растаять в лесу.
Половина неба совсем очистилась от туч, и показался серп луны. В голубоватом лунном свете туман заиграл всеми цветами радуги. Мари теперь не видела ничего на расстоянии двух метров, но звук шагов был отчетливо слышен. И вдруг ее осенила догадка. Конечно же, это ее отец!
— Папа! Папа, я здесь! — обрадованно воскликнула она.
Ей ответил молодой и сильный голос:
— Мари, это ты? Мари!
У девушки голова пошла кругом. Разве могла она не узнать этот голос?
— Пьер! Милый мой Пьер! — вскричала она, бросаясь ему навстречу.
Это был он! На плече Пьер нес рюкзак. Мари прижалась к его широкой груди, от счастья не чувствуя под собой ног.
— Пьер, ты вернулся! Спасибо тебе, Господи!
Пьер нашел губами ее губы. Мари почувствовала, что у него по щекам катятся слезы. Она еще крепче обняла его, растворившись в этом страстном поцелуе.
Когда же, наконец, ей удалось перевести дыхание, девушка воскликнула с волнением в голосе:
— Вот Нанетт обрадуется! И я тоже так рада, Пьер! Ты получил отпуск, да? Какое счастье! Идем скорее домой!
Но Пьер остался стоять на месте.
— Подожди, Мари! — сказал он наконец. — Я не в отпуске, я демобилизовался. Теперь я иду к родителям. С тобой я думал поговорить завтра.
Удивленная Мари отступила, и Пьер шагнул к ней. Потухшим голосом он сказал:
— Мари, неужели ты не видишь? Я хромаю! Это потому, что я потерял ногу. Я не решился вам об этом написать. Я был в госпитале с июня. Они сделали мне протез. И если ходить с ним долго, это больно.
Пьер вынул из внутреннего кармана куртки портрет Пресвятой Девы Обазинской.
— Еще меня ранило в грудь, с левой стороны. Удар штыком пришелся в самое сердце, но металл скользнул по стеклу, и оно даже не разбилось. Так что этот портрет спас мне жизнь. Штык раскроил мне бок, но рана быстро затянулась. Это настоящее чудо!
Мари снова прижалась к Пьеру.
— Но я думаю, было бы лучше, если бы я умер, — продолжал юноша с горечью. — Я теперь безногий, конченый человек! Я калека, Мари… Поэтому я возвращаю тебе твое обещание. На войне очень страшно. Если б ты только знала… Скотобойня, смерть кругом…
Девушка заставила его замолчать поцелуем, более нежным и строгим. Она обняла его за шею, прижалась к нему всем своим молодым телом:
— Пьер! Пресвятая Дева сберегла тебя, ты жив! Ты здесь, ты вернулся, и я люблю тебя, как я тебя люблю! И всегда буду любить! Я хочу только тебя, и никого другого, Пьер, любимый! Ты пострадал, защищая нашу Родину, и в моих глазах ты герой, как и в глазах наших будущих детей! Пьер, прошу тебя, больше никогда не покидай меня!
Жан Кюзенак, которого и вправду обеспокоило долгое отсутствие дочери, спускался с холма. В месте, где сходились две дороги, он увидел обнимавшуюся пару. Он узнал голос Мари, которая повторяла: «Пьер! Пьер!»
Он все понял и повернул назад, к дому. Через полчаса, а может, завтра, он услышит рассказ Пьера. А пока влюбленных лучше оставить наедине друг с другом…
Глава 15
Долгожданный день
Мягкий солнечный свет лился на холмы, усеянные желтыми лютиками и маргаритками. На ферме Нанетт заканчивала украшать ригу, где было решено поставить праздничный стол. Леони, Пьер, Жак и Алсид задрапировали стены белыми простынями и украсили ветками с молодой листвой.
В «Бори» портниха и ее помощницы наряжали новобрачную. Жан Кюзенак взял Пьера управляющим и выплатил ему сразу три месячных оклада, поэтому юноша смог из собственных денег оплатить белое платье для Мари, однако, по лимузенскому обычаю, должен был впервые увидеть наряд невесты только на свадьбе.
Платье было простого кроя, с кружевами, перламутровыми пуговицами и пояском, украшенным букетом флердоранжа[21].
Мари сама захотела отпраздновать свадьбу по деревенскому обычаю. Ее отец охотно согласился, он был счастлив разделить радость с Жаком и Нанетт. К тому же Жан Кюзенак порядочно устал от буржуазных замашек своей покойной супруги Амели. Сегодня он с нетерпением ожидал появления дочери, чтобы отвезти ее в церковь в открытом экипаже, тщательно вымытом и украшенном цветами. Старый Плут, тот самый конь, что десять лет назад привез Мари в Прессиньяк, казалось, гордился своей ролью.
Наконец девушка спустилась на первый этаж — сияющая, под увенчанной цветами померанцевого дерева вуалью.
— Папа! Дорогой папочка! Едем скорее, Пьер, наверное, уже ждет!
Свадебный кортеж сформировался на ферме, где уже успели собраться все гости. Шаферы вручали подружкам невесты, в числе которых была и растроганная Леони, букеты цветов.
Мари шла под руку с отцом, а Пьер в красивом черном бархатном костюме замыкал шествие, рука об руку с Нанетт. У него был новый протез, и он наотрез отказался взять тросточку. Молодой и сильный, жених вовсе не походил на инвалида. Из Массиньяка пригласили скрипача, и теперь он шел перед кортежем, наигрывая на своем инструменте.
Вскоре новобрачные оказались перед мэрией. Там состоялось гражданское бракосочетание, после чего все отправились в церковь. Над поселком разносился звон колокола — знаменитой Марии-Антуанетты. Об этом позаботился кто-то из шаферов.
Мари и Пьер, оба взволнованные и серьезные, обменялись обручальными кольцами. Приглашенный Жаном Кюзенаком фотограф увековечил торжественный обряд. Потом с песнями и смехом гости и молодожены отправились обратно на ферму. Нанетт три дня готовила праздничное пиршество, а мсье Кюзенак, не слушая ничьих возражений, заказал у лучшего кондитера в Шабанэ огромный фигурный торт.
Подойдя к риге, Мари увидела над дверью ленту с надписью «Счастья молодоженам!».
Тут уж невеста, которая во время церемонии не проронила ни слезинки, заплакала. К ней подбежала Леони:
— Входите скорее! Посмотрите, как мы здорово все украсили!
Гости стали рассаживаться за двумя столами, накрытыми белыми скатертями. Первым подали фирменный суп Нанетт, за которым последовали разнообразные блюда, в том числе жареное мясо и вкуснейшее рагу. Вино лилось рекой. Длилось пиршество допоздна.
Праздничные песни и танцы позволили собравшимся ненадолго забыть о тех, кто никогда не вернется домой, о плохих урожаях и страхе перед завтрашним днем.
— Мари, Мари из «Волчьего Леса», дорогая, если бы ты знала, как я счастлив! Я так ждал этой минуты, когда ты, наконец, окажешься в моих объятиях! В окопе, чтобы не струсить, я думал только о тебе… и о дне нашей свадьбы. Это была прекрасная мечта, которая сияла в глубине моего сердца!
Мари прижалась щекой к плечу мужа. Наконец они остались одни в ее комнате на втором этаже Большого дома.
Жан Кюзенак решил на два дня оставить их в «Бори» одних, поскольку молодожены отказались от свадебного путешествия, а сам на это время уехал в Массиньяк к знакомому, владевшему гостиницей.
Пьер смотрел на нее взглядом мужчины, жадным и ласкающим. Потом он положил ладони на талию жены так, что пальцы коснулись ее грудей.
Тело Мари напряглось. Несколько минут назад, когда Пьер, не испытывая особого смущения, вышел из ванной в ночной сорочке, с голыми ногами, она покраснела от стыда. Он же бросился на постель и сказал, улыбаясь:
— Теперь твоя очередь, женушка, снять платье и украшения! Я жду тебя!
Девушка довольно долго приводила себя в порядок, запершись на ключ в маленькой комнатке, которую отец оборудовал умывальником и ванной. Раздеваясь, она думала о том, что ее ждет. Мари много лет работала на ферме, поэтому знала, как «это» происходит у животных. У нее не было никаких иллюзий относительно процесса зарождения новой жизни. И все-таки давящий страх сковывал ее движения, мешал чувствовать себя счастливой…
Устроившись на кровати рядом с Пьером, она с ужасом стала ждать мгновения, когда он попросит у нее нечто большее, чем поцелуи. Словно отвечая на ее мысли, молодой супруг стал ласкать ее.
— Ты такая красивая, Мари! Самая красивая в Прессиньяке!
Мари заставила себя улыбнуться, хотя на душе стало гадко. Пьер хотел польстить ей, но эти слова были девушке неприятны. От кого она слышала подобный комплимент? Ах да, от Макария! Он говорил так же, пытаясь изнасиловать ее…
Сгорая от нетерпения, Пьер потянулся к жене с поцелуем, но перед глазами Мари вдруг предстала та ужасная сцена, постыдные подробности которой она напрасно старалась изгнать из памяти…
Дыхание Пьера стало прерывистым. Он попытался проникнуть пальцами под кружева ночной сорочки Мари. Она стремительно отстранилась.
— Мари, дорогая! Что с тобой? Я так сильно тебя люблю!
Она ответила с виноватой улыбкой:
— Я очень волнуюсь, прости меня. Наверное, это все из-за папиного шампанского… Я не очень хорошо себя чувствую. И голова болит…
— Мари, не бойся! Я знаю, что для тебя это в первый раз. Я не буду грубым…
Девушка отодвинулась еще немного. Слова Пьера показались ей хорошим поводом, чтобы отвлечь его разговором.
— А для тебя, Пьер, это первый раз? — спросила Мари, и голос ее дрогнул.
Смущенный Пьер кашлянул. Как объяснить девушке с такими невинными глазами, что жизнь заставляет солдат искать забытья и удовольствий в объятиях легкодоступных женщин? Он погладил жену по щеке и ответил едва слышно:
— Нет, Мари! Больше года назад, когда я уезжал, я мог бы поклясться, что никогда не целовал ни одной женщины, кроме тебя. Но на фронте, получив увольнительную, я всюду следовал за товарищами. Я спал с женщинами, которым только этого и было надо. В этих связях не было любви, ты должна это понять. У мужчин есть свои потребности, особенно если они знают, что до завтра можно и не дожить. Но тебя, моя Мари, я люблю, сильно-сильно люблю уже много лет…
— Я не сержусь на тебя, мой Пьер! Ты вернулся, и мне не придется всю жизнь тосковать без тебя. Ты жив, и я — твоя супруга перед Богом и людьми!
Пьер не мог больше сдерживать желание, обжигавшее ему чресла. Решив, что пришло время действовать, он снял сорочку. Вот так, с обнаженным торсом, он показался Мари красивым и в то же время внушающим страх. Она сделала над собой усилие, чтобы расслабиться, но тело ее не слушалось.