— Только рисовать не умею...
— Главное — идея. Ты обязательно станешь знаменитым. Мир просто обязан увидеть твои миры, — она внезапно обняла меня, такая мягкая и горячая, и поцеловала сладким поцелуем с привкусом шампанского. Я застыл в панике, не зная, что делать. Она чуть отстранилась и ласково засмеялась. — Можно, я сегодня у тебя останусь? Мне так неохота ехать на метро...
— А разве ты живёшь не здесь? — спросил я тупо. Меня просто унесло.
— Какой же ты смешной! — она снова залилась звонким смехом и прильнула ко мне...
Я останусь жить в этой жизни. Без всяких вариантов. Я отошёл подальше и окинул гордым взглядом законченную картину. Я не спал всю ночь, но был счастлив, как никогда. С картины на меня смотрела Йатэака, почти как живая. Я теперь знал каждый её изгиб, каждый взгляд, знал, какая она на ощупь, и всё это перенеслось на холст. Казалось, она сейчас сойдёт с него и снова поцелует меня. И пусть какой-нибудь придирчивый анатом придёт в ужас от телосложения ангела на картине, я был горд, ибо изображение было полно жизни, души, которую в неё вдохнула моя любовь…
Она проснулась, встала с тахты и обняла меня.
— Ты что, совсем не спал?
— Нет. Мной владела муза, — чёрт, я где-то уже слышал этот диалог!
— Какая знакомая муза, — она улыбнулась, с восхищением разглядывая картину, — Так ты меня ещё не рисовал.
Я прожил этой жизнью ещё две недели. Я всё рисовал и рисовал, на меня никогда раньше не накатывало такое вдохновение. Я нарисовал даже лестницу. Получилось не совсем то, что я задумывал, но выглядело это неплохо. Катя приходила каждый день, она смотрела, как я рисую, восхищалась моими картинами и фотографировала их на память. Ресторан, где я работал, находился недалеко от её дома, и мы часто ездили туда вместе. Она целовала меня и убегала к себе домой, а я шёл работать.
В тот день, когда всё произошло, оставалось всего полчаса до окончания моей смены. Я принёс кому-то чистую пепельницу и прохаживался по залу, высматривая, не нужна ли где моя помощь, как вдруг увидел за одним из столиков бородатого психа из прошлой моей жизни. Я рванул к нему, как к другу, но по дороге сообразил, что в этой жизни мы не знакомы. Бородатый удивлённо поднял на меня глаза от меню.
— Простите, мы не могли с вами где-то встречаться? Ваше лицо мне знакомо, — выкрутился я.
— Может быть, пару лет назад вы читали обо мне в газете. Я тогда был знаменитым учёным и обо мне порой писали, — вежливо, но как-то грустно ответил мой друг.
— А что случилось? Вы больше не учёный?
— Знаете, меня ведь звали за границу, предлагали большие деньги за мой проект, но я отказался, потому что был патриотом. А потом мой проект объявили безумным и выгнали меня из университета, где я проработал всю жизнь...
Если бы я мог, я бы, несомненно, утешил его. Я бы рассказал, что нынешняя его жизнь многократно лучше, чем худшее, что может быть. Здесь он хоть и не от мира сего, но хотя бы здоров... Но я, конечно, не мог ему об этом сказать. Вдруг кто-то хряпнул меня по спине. Я резко обернулся и увидел того фальшиво-весёлого толстяка, что недавно вёз меня сюда и назывался моим другом.
— Здорово, Свят! Вот не ожидал тебя здесь увидеть!
— Извините, а мы с вами знакомы? — я насторожился. Мне никогда не нравился этот человек, а сейчас у меня было такое чувство, что очень даже он ожидал, что он нашёл меня здесь не случайно.
— Старых друзей не узнаёшь? — он наигранно изобразил обиду. — Мы ж с тобой вместе поступать собирались, ты ещё мне хвастался, что ты гений. А вон оно как вышло — ты теперь официант, а я всё-таки художник! — он заржал, — А у меня как раз дела в гору идут, да. Мне тут подкинули парочку оригинальных идей, — он подмигнул мне и заржал так мерзко, что я окончательно уверился: что-то тут не то!
— Рад за вас. Но что-то я пока не могу вас припомнить. И если вы не заметили, мы тут разговариваем.
— А, — толстяк перевёл взгляд на Бородатого, — Неудавшийся художник и бывший учёный! Что ж, вам есть, о чём поговорить. Не буду отвлекать. А ты давай припоминай меня, я живу неподалёку и частенько к тебе сюда захаживаю. Пойду, сяду на любимое место, — он снова подмигнул и наглой походкой направился в соседний зал.
— Отвратительный тип, — фыркнул Бородатый.
— Вот уж точно! Вы его разве знаете? — удивился я.
— Имел несчастье пообщаться однажды. Знаете, очень люблю это местечко, вместе с покойной женой любили мы здесь бывать, а теперь вот я один, сижу, вспоминаю... А он тоже то и дело сюда приходит. Вы разве не замечали?
— Я только начал тут работать пару недель назад, — это ведь почти правда...
— Недавно я видел, как он вместе с какой-то развратной дамочкой веселился над тем, как ловко они обманули какого-то беднягу — вроде украли задумки картин или типа того... я не вникал в подробности.
— А как выглядела эта дамочка? — я не знаю, зачем спросил. У меня появилось неприятное предчувствие, но я ещё не понимал, с чем оно связано.
— Такая румяная бестия в глубоком декольте. Она ещё так отвратительно кокетничала...
— Эй, чувак, твоя смена кончилась, — ко мне подошёл сменявший меня официант.
— А... Да, я уже ухожу. До свидания!
Я пулей вылетел из зала, на ходу срывая с шеи эту удавку с бантиком. Мне всё страшно не нравилось. Что делать? И что там за румяная дамочка? Я сначала даже не подумал о Кате. Я не знаю, зачем я спросил. И это ничего не значит. Мало ли румяных дамочек... Но она фотографировала мои картины, и может быть, этот толстяк обманул её, хитростью выманил кадры... Или случайно где-то их увидел... Мне стыдно было в этом себе признаться, но я подозревал свою возлюбленную, и мне от самого себя было гадко и отвратительно. Я гнал эти мысли прочь, оправдывал её, как только мог, но... а вдруг?! Меня накрыло с головой, я весь дрожал и не находил себе места. Что украдут мои картины, на которых моя душа наизнанку, в которые вложено всё: мои чувства, мечты, мысли… Смысл моей жизни, всё, над чем я трудился в последние 10 лет — любой образ, любое переживание из головы сразу же передавались кисти; что кто-то украдёт их, нарисует получше и выдаст за свои... Ведь это же был мой самый ужасный тайный страх, я из-за этого никому не мог их показать... И если представить, что она, единственная, перед кем я обнажил душу, та, кого я любил и кому слепо, безгранично верил, если она вовсе не любила и не понимала меня, если всё это время она притворялась, лгала мне, обкрадывала меня?! И за моей спиной смеялась надо мной вместе с этим жирным гадом?! Да как и чем мне жить-то теперь, после этого?! Получится, что вся моя прежняя жизнь не имела смысла, она украдена у меня, вместе с моей душой украдена! У меня больше нет души, потому что она вся была в том, что я создал, а оно больше мне не принадлежит... От меня будто отрезали жизненно важный кусок плоти и утащили непонятно куда... У меня ничего больше в жизни не было, кроме этих картин, того, что создано моим мозгом — может, плохих картин, может, больным мозгом, но больше ничего у меня не было! Я был для себя единственной опорой, а теперь меня нет, меня уничтожили, и кто? Та, кто никогда, ни за что не мог этого сделать, единственная, кого я любил, нанесла мне удар в спину... И никому, никому нельзя доверять! Я больше никому ничего не покажу, не перед кем не откроюсь. Да я и делать больше ничего не буду. Я просто не могу начинать сначала, мне нечем начинать, не из чего создавать, я совершенно пустой теперь...
Какой же я мерзкий урод, как я могу подозревать её в этом?! Да я последнее ничтожество, если могу так про неё думать! О, какая мука! Я зарычал и саданул кулаком по стене. Боль немного отрезвила меня. На костяшках пальцев выступила кровь. Существует такая штука, как презумпция невиновности, и я просто обязан полностью доверять ей, пока не увижу своими глазами доказательств моей правоты. Может, она действительно ни в чём не виновата, но я ясно понимал, что не будет мне покоя, пока я не опровергну свои подозрения. Но как это сделать?
Если она и вправду всё это провернула, тут у меня две дороги: купить пистолет и застрелиться или уйти отшельником в пустыню. Я представил пустыню и меня передёрнуло. Да, таков я без моих безумных фантазий. Рассыпающееся ничто.
Парализованный ужасом, я стоял на краю кухни и не сразу заметил уборщицу тётю Олю (ту самую, что так недавно рассказывала мне о самоубийстве Кати), которая бегала со шваброй, ругалась и даже довела до слёз официантку Асю (улыбчивую кассиршу, которая напугала меня, спросив о карте), а теперь ринулась ко мне.
— Что вы тут бегаете, нелюди, топчите только! А ну, пшёл!
— Вам бы, тётя Оля, в морге уборщицей работать! — рявкнул я первое, что пришло в голову, по которой тут же чуть не попало ведром — тётя Оля так ловко им махнула, что я еле успел пригнуться. Ася бледно улыбнулась и, шмыгая носом, побежала относить заказ. Левой рукой она вытащила платок, и за ним из кармана выпала визитка и, красиво кружась, приземлилась у моих ног. Я поднял её, и ошалело уставился на написанное: мне бросились в глаза слова "художник-сюрреалист" и адрес мастерской. Пара кварталов отсюда. Ася уже бежала обратно, я бросился к ней и прижал её к стене коридора, наверное, испугав.
— Ася! Спасай меня! Говори ради Бога, чья это визитка?! У тебя из кармана выпала! Это очень важно, ну говори же!
— Да что это с тобой? Да на тебе лица нет никакого, чего ты весь дрожишь-то? Успокойся, не надо так! — она успокаивающе погладила меня по плечу.
— Ася! — взвыл я, — Чья визитка?!
— Да это такой добродушный толстяк, он часто у нас ужинает. Он как-то выпил изрядно, рассказал, что он художник и хотел бы меня нарисовать, да только я не пойду, там же раздеваться надо, наверное...
— Не ходи! — рявкнул я, — Это мерзавец и вор! Лучше я тебя сам нарисую когда-нибудь!
Оставив в коридоре расстроенную Асю, я подхватил своё пальто и пулей вылетел из служебных помещений, но не на улицу, а в зал. Я котом прокрался к вешалке у входа и незаметно вытащил из кармана куртки мерзавца связку ключей. В той жизни я видел, как он перекладывал её из кармана в карман. Не знаю, как мне удалось проделать это незаметно, но я выскользнул через вход для посетителей с чужими ключами в руках, и меня никто не остановил.
Я мчался по улицам в расстёгнутом пальто, мне в лицо летел снег.
— Художник-сюрреалист!!! Это я — сюрреалист!!! А ты — аферист!!! Обыкновенный, жирный, наглый ворюга!!! — то ли бормотал, то ли в голос рычал я. У меня дёргалось лицо, взгляда своего в витрине я бы испугался, если бы не был так зол, люди шарахались от меня в ужасе. Я долго носился по подворотням, прежде чем нашёл, наконец, нужный адрес. Это был один из бывших доходных домов, с узенькой кривой и вонючей лесенкой, от которой кружилась голова, она круто поворачивала, почти как винтовая на моей картине. Я взлетел по ней, пиная ступени и сшибая углы.
Мои руки крупно дрожали, когда я пытался вставить ключ в замок. И вот я внутри. Я ворвался туда, стал метаться из комнаты в комнату, с отчаянием ощущая болезненно знакомый запах корично-цветочных дешёвых духов... Неужели она действительно бывала здесь?!
Я распахнул одну из дверей, и из моей груди вырвался клокочущий всхлип. На стенах висели мои картины, выполненные умелой, профессиональной рукой. Точные линии, идеальная композиция, приятные цвета. У окна стоял мольберт, а на нём — чистый холст с приколотой в углу фотографией моей лестницы. Я даже немного успокоился, увидев то, что так боялся увидеть, испытал какое-то мрачное удовлетворение. Я был как будто спокоен, только весь трясся, потому что адреналин бешеными взрывами гулял по телу, застилал белым глаза, это была ярость, которой я не осознавал, я ничего не осознавал, она мешала мне видеть. Я даже не сообразил сделать простую и логичную вещь — сорвать и порезать картины, я уже жалею об этом. Вместо этого я пулей вылетел из комнаты, собираясь вернуться в ресторан и всё высказать этому уроду, а может быть, просто убить его. И наткнулся в коридоре на Катю, которая застыла и уставилась на меня, как нашкодившая кошка.
— Ты!!! — взревел я не своим голосом, — Ты понимаешь, что ты сделала?!!! Я верил тебе!!! Тебе одной!!!
— Да, я понимаю, что я сделала, — тихо ответила она.
— Зачем?!!!
— Я не могу объяснить зачем... Я сама не знаю... — мямлила она, ещё больше выводя меня из себя.
— Ты понимаешь, что это вся моя жизнь?!! Что это мои чувства?!! — я ревел, как зверь, и, кажется, топал ногами и швырял какие-то вещи.
— Но это же не мои чувства, — она пожала плечами, — для меня это просто картинки.
Тут я еле удержался, чтобы не броситься душить её. Мои руки судорожно сжимались и уже почти чувствовали, как хрустят под пальцами её позвонки.
— Что ты ещё скажешь, не знала, что так нельзя делать?! Думала, я никогда не узнаю?!! Ты бы хоть сделала вид, что раскаиваешься!!! — мне кажется, на лице у неё был написан только страх. Я и сам себя боялся. Боялся, что потеряю контроль и убью её.
— А он?!! Откуда ты знаешь этого жирного урода?! Как ты могла предать меня ради него?!!
— Я его знаю дольше, чем тебя. Я его девушка. Он как-то мне пожаловался, что его натюрморты никто не хочет покупать, а вот если бы у него были гениальные идеи, как у одного знакомого неуча, то он бы продал кучу картин и ничего бы для меня не жалел. Вот тут я и придумала разыскать тебя и всё это провернуть. Я неплохая актриса.
— Ты просто… ты понимаешь, кто ты?! Я ведь любил тебя! Ты двуличная, подлая... — я опять треснул уже разбитым кулаком по стене и скорчился от боли.
— Да, я двуличная, — спокойно ответила она, — Но у тебя бы всё равно ничего не вышло. Ты не умеешь рисовать, не умеешь общаться с людьми, у тебя нет связей. Ты не создан для этой жизни. Но ты мне нравился, правда. Я получила всю нужную информацию в первые пару дней, я так долго оставалась с тобой, потому что понимала, что ты без меня пропадёшь...