– Ты совсем меня не слушаешь! Я уже третий раз спрашиваю, чем ты столько времени занимаешься?..
– Читаю Бодлера в подлиннике, – сказал я, сделал неловкое движение и порезался. – Мам, ну что я могу делать над раковиной с бритвой и кисточкой?
– Ты такой же грубый, как твой отец! – Она фыркнула. – Фу! Лучше я буду разговаривать с тобой из кухни! Как же ты провонял!
– Спасибо.
– Пожалуйста! В нашем доме никогда не было таких запахов, а после тебя придется серьезно озонировать воздух! Кстати, то прекрасное средство, которое привезла в прошлом году из Швейцарии Роза, помнишь, она ездила туда к сыну – оно у меня еще осталось!..
Мама тридцать пять лет проработала врачом в детской поликлинике, из них последние пятнадцать – главным. Родители ее обожали и очень расстраивались, когда она пошла на повышение: она славилась безошибочностью ставленных диагнозов. Зачем-то освоила два иностранных языка (отец подтрунивал над ней: «Русский матерный и на всякий случай – латынь, мало ли, пригодится для работы... »; но на самом деле это были французский и итальянский). Преподавала в медучилище. У нее был несомненный талант педагога, ученики, в том числе бывшие, ее боготворили.
Я же вместе с ней жить не мог. Если быть честным, не мог никогда, хотя очень любил.
Она хотела, чтобы сын пошел по ее стопам, стал врачом, на худой конец – учителем. А сын с детства был сорвиголова и признавал только мужские профессии, в число которых медицина и педагогика не входили.
Папа был военным, летал на сверхзвуковых истребителях, всегда ходил чуть сгорбившись и имел потрясающее чувство юмора. Эта профессия, по моим понятиям, входила в число мужских... Но один из полетов закончился трагично, и мать сказала: «Если не хочешь моей смерти, ты не станешь этим заниматься». Она всегда была немного... экзальтированной особой, склонной к преувеличениям, но в тот момент я видел, что фраза сказана абсолютно серьезно: отца она любила и смерть его переживала тяжко. Собственно, она до сих пор не совсем смирилась с его отсутствием и говорит о нем в настоящем времени.
Я выбрал нечто среднее, как мне казалось, но не самое лучшее: окончил школу милиции, несколько лет проработал по специальности, но ушел, понимая – не мое. Впрочем, работа охранником в банке тоже было не совсем мое. «У такой матери – такой сын», – говаривала Роза Карапетовна, вкладывая в эту фразу бездну смысла. Эта престарелая армянка, самая преданная мамина подруга, вообще обожала афористичность; иногда за эту тягу мне хотелось ее тихо удавить.
...Расслабившись в горячей ванне, в пене, я обязательно уснул бы, но мама требовательно постучала в дверь.
– Артем, выходи. Я согрела ужин.
Есть почти не хотелось: глаза слипались, я клевал носом, честно пытаясь слушать, о чем она говорит. Мама поставила рядом с тарелкой большую кружку крепкого кофе, и жизнь сразу стала веселее.
– Тебе удалось узнать, как доехали Ольга и Димочка? – спросила она.
Я уставился на нее.
– Что ты об этом знаешь?
– О чем? Что ты отправил их в Москву? Но ты мне сам сказал... Ты так и не смог связаться с Гансовским? Это ужасно... С четверга на пятницу мне приснился неприятный сон, я хотела попросить Розу растолковать, ты помнишь – она виртуоз в этих вопросах, но телефон уже не работал...
Я глотнул кофе, отложил вилку и сказал:
– Мама. Ответь, только честно: я похож на сумасшедшего?
– Сейчас нет. А час назад, когда ты появился... Я не могла поручиться за твое душевное здоровье.
– Хочу кое о чем тебя попросить. Сейчас я расскажу, что произошло со мной за последние несколько дней... А ты постарайся послушать и воспринять эту историю, как рассказ твоего сына, а не бред твоего сумасшедшего сына. Договорились?
Ее насторожили мои слова; она кивнула, но на всякий случай слегка отодвинулась от стола вместе с табуреткой. Но мне было все равно; если она даст еще одно подтверждение отъезда жены и сына, я переживу любую ее возможную реакцию на мой рассказ.
Стараясь не травмировать маму излишними подробностями виденного мной, опуская некоторые эпизоды и плавно покачивая повествование «на волнах моей памяти», я рассказал все со дня поездки в «Центральный». Умолк и выжидательно посмотрел на нее.
– Ну что, ты до сих пор считаешь, что я в здравом уме?
– Очень странно, Артемочка... Ты как будто ждешь, что я отвечу отрицательно...
– Конечно, жду! – сказал я с нервным смешком. – Услышать такую дикую историю и по меньшей мере не покрутить пальцем у виска...
– Твой ужин совсем остыл, – сказала мама. От ее экзальтации и возбуждения не осталось и следа: передо мной сидел словно другой человек. – Подогреть?
– Да к черту ужин! – Я отхлебнул остывшего кофе. – Что ты думаешь?
– Я? Думаю, что Оля и Димочка уехали в Москву... да нет, мне это абсолютно точно известно, поскольку ты сам посадил их на поезд... И еще я думаю, что тебе нужно искать этого... Харона. Только он знает, что происходит и как можно попытаться изменить страшный ход событий.
– Все это похоже на мистический бред, – сказал я, – или бредовую мистику. В начале двадцать первого века, в небольшом, никому не нужном городке в средней полосе России... Я бы еще понял, если б подобные события происходили в столицах – их там постоянно колбасит... Но у нас... И не локализовать моментально, в течение пяти-шести часов такую страшную катастрофу, допустить гибель стольких людей, пустить на самотек... У меня никак не укладывается в голове. Будто я очнулся после того удара в другой стране.
– А может, так и есть?.. – пробормотала мама. – Что можно предположить? Массовый гипноз, испытание нового психотропного оружия? Завтра мы проснемся и поймем, что кошмар кончился, все живы...
– Только это завтра все не наступает, – с ненавистью сказал я.
– Ничего, сынок. Ничего... Из любой ситуации, самой безнадежной, обязательно есть выход. А часто – не один. В нашем случае это Харон. Кстати, тебе известно, что он за человек?
– До вчерашнего дня я вообще не подозревал о его существовании, хотя летом мы все выходные проводим на озерах.
– Вот еще одна странная нестыковка... А я слышала о нем много раз и, кажется, даже видела... Такой высокий, с благообразной внешностью, с бородкой, похожий на попа... Но Роза Карапетовна...
– Мама, только не сейчас!
– Подожди, послушай. Это важно. Муж Розы погиб. Это случилось довольно давно...
– Я помню. Он утонул. Семь или восемь лет назад.
– Да, но ты не знаешь, где он утонул и при каких обстоятельствах. – Она сделала эффектную паузу. – На Холодных озерах. Тогда еще в помине не было Зоны отдыха, но лодочная станция была. День выдался так себе, солнце почти не появлялось... Роза и Армен делали ремонт в кухне, устали, и Армен уговорил Розу сделать перерыв, прогуляться на озера. Роза не знала, что он захочет искупаться, но отговаривать не стала: июль, день хоть и пасмурный, но теплый, муж с восьми утра возился с потолком и обоями... Он заплыл довольно далеко, на середину Большого озера. То ли свело ногу, то ли сердце прихватило в холодной зоне – а он человек-то уже немолодой! – он стал тонуть.
– И что?
– Харон был в этот момент в лодке и совсем недалеко от Армена. Так говорила Роза. Две минуты – и он бы успел. Но, знаешь, какая странность... Роза стояла на берегу и видела: Харон греб, что есть сил. Но лодка стояла на месте. Харон дал Армену утонуть.
Я чуть не сплюнул от досады.
– Мама! Но ты-то, здравомыслящий человек! Неужели всерьез думаешь...
– Думаю, – упрямо сказала она. – Не верю в мистику, чертей, барабашку, Дракулу и Стивена Кинга. Но здесь – думаю. Харон подплыл, когда все было кончено, нырнул с лодки, вытащил мертвого Армена... Плакал над ним на берегу... Но – Роза не станет врать или приукрашивать...
– Да, – сказал я, – она просто выбрала виновного в гибели мужа. Зачем он, немолодой и уставший, полез в воду, где столько ключей?! Почему больше никто не видел, что лодка Харона стояла на месте?
– Не знаю... Он мог отвести глаза людям, всем – кроме Розы, потому что она очень любила мужа. Такое бывает... Артем, я ни в чем не пытаюсь тебя убедить, но... Будь поосторожней, ладно?
– Вот это самое «будь поосторожней», – сказал я с раздражением, поднимаясь, – можно было сказать без преамбулы. Мне есть, во что переодеться?
– Я приготовила.
К моему собственному удивлению, в брюки пятилетней давности, рубашку и еще более старый свитер, невесть каким образом оказавшиеся у мамы, я прекрасно влез. Впору пришлись и битые жизнью ботинки, а болотного цвета ветровка с заедающей молнией завершила экипировку.
Из зеркала на меня смотрел чисто выбритый и вымытый ретро-Армеев, удалой защитник обездоленных, победитель мирового зла. Может, никуда не ходить?.. Внутри вдруг проснулась теплая и сопливая жалось к себе. Ну какого лядова именно я?! Могу поклясться – выбор неудачный\ Откуда могли взяться «Болеро» Равеля и музыка Эннио Морриконе? Сейчас в пору заказывать похоронный марш!
– Мама, – сказал я. – Я отправляюсь в Нижний город и почему-то абсолютно уверен, что не вернусь. Ты... сильно не расстраивайся, ладно?
Ничего глупее и сентиментальнее нельзя было придумать. Мамины глаза были сухими.
– Все будет нормально, сынок.
Сгустились сумерки. Точного времени я по-прежнему не знал: в доме мамы все часы стояли. Провонявший рюкзак я не взял, так что ни медикаментов, ни сухого пайка не было. Из оружия – «узи» на плече с пустой обоймой и «макаров» в кобуре под мышкой, тоже без единого патрона. Замечательный спаситель человечества.
Чем больше темнело вокруг, тем оживленнее становилась какофония звуков. Мне чудилось дыхание огромного зверя, осторожные шаги за спиной, ехидный и гаденький смех, гортанный голос, отдающий короткие команды... Я то и дело хватался за автомат, каждый раз забывая, что обойма пуста. Пару раз вдалеке слышался стрекот вертолета; я кидался под тень деревьев и домов, но машина ни разу не пролетела над моей головой.
На улицах ни одного человека. Окна домов большей частью темны, плотно зашторены, но в некоторых нет-нет да и промелькнет блик света. Значит, живые, нормальные люди в этом городе еще остались... Просто те, кто не уехал, попрятались по домам, выжидают, чем все кончится... К тому же Галина Андреевна говорила что-то о введении чрезвычайного положения и комендантского часа. Или я путаю?
И всех этих, спрятавшихся за задернутыми шторами, должен облагодетельствовать именно я?
А как же слова бабушки Харона: не бери больше, чем можешь унести? Я-то могу притаиться так же, как эти, за шторами: засесть хоть у себя, хоть у матери и ждать, чтобы кто-нибудь разрешил неразрешимое, спас, когда спасение невозможно, победил в заведомо проигранной войне... Тогда кой черт несет меня куда-то?!
Я совершенно точно знаю, как вести себя на работе, в том числе при возникновении так называемых нештатных ситуаций. Но нештатная ситуация в жизни, да еще такого масштаба – нечто принципиально иное. Здесь потеряется и более уверенный в себе человек и лучший боец (во всех смыслах), чем я.
Нет, но начал-то я «за здравие»: удало действовал в супермаркете, одной левой отбил Сергея и Полину (тоже мне, Клинт Иствуд из Жмеринки!). Где-то глубоко в душе грела надежда: все сон, пройдет ночь, и все станет, как прежде... А раз – сон, почему не погусарствовать?!
Но «чем дальше в лес, тем толще партизаны»: чем страшнее, тем меньше сил и храбрости, тем чаще хочется оглянуться... Сзади наверняка стоит широкоплечий гигант с базукой и вот такими мышцами – его возьмите, он вам сейчас всех победит... Но нет никого. Ни сзади, ни сбоку. А есть Артем Армеев, рефлексирующая личность, которой больше всех надо, скромный охранник из банка с несомненным стрелковым талантом и зачатками перспективного, растущего, так сказать... Будущего сотниковского зама.
Теперь нет ни самого Сотникова, ни должности его зама... Да и банк скорее всего канул в небытие, расстрелянный и разграбленный...
А я? Куда иду я? Зачем?
Искать полумифического Харона, допустившего несколько лет назад преступное бездействие (по словам всегда раздражавшей меня Розы Карапетовны)... Да полно – жив ли он? А если жив – не заржет ли мне в лицо, не затрясет ли благообразной бороденкой: с ума ты соскочил, милейший Артем Александрович! Знать ничего не знаю, ведать не ведаю! Никакого Человека Равновесия никогда в глаза не видел, про какой-то там Выход сейчас от тебя впервые услышал... А что тебе там напел бомж Лесик, так по нему не одна психушка плачет, как говорится, «ищут пожарные, ищет милиция»... Он оттого и в бомжи подался, чтобы принудительно лечить не начали!
И вот тогда – все. Тупик. Это только в романах и фильмах все складно и логично. А в жизни как раз никто этого не обещал. Тем более – в моей нынешней жизни... Что тогда делать? Даже не застрелишься: патронов-то нет!
...В доме прямо передо мной, в неосвещенном подъезде, ногами на улицу лежал человек.
Я насмотрелся смертей за эти дни, и, решив не подходить, уже огибал дом, когда услышал, как человек застонал и пошевелился.
Да что же это такое?! Почему мне всегда больше всех надо?! Да пьяный он, оклемается и поползет к себе; квартира наверняка в этом доме... Но ноги уже несли меня назад, потому что я знал: он не пьяный, а я должен попытаться ему помочь.
Я присел над человеком. Это был довольно хорошо и дорого по нашим меркам одетый мужчина, немного моложе меня, темноволосый, с коркой запекшейся крови на полголовы. Было впечатление, что его сильно избили, потом чем-то тупым и тяжелым ударили по голове и бросили умирать.
Он протяжно застонал, согнул правую руку, попытался упереть ее в пол и приподняться... Бесполезно. Он затих; я с тоской огляделся. Как бы попытаться выяснить, кто он такой? Я осторожно и не с первого раза перевернул его на спину. Все лицо в крови, на левой скуле – огромный синяк. Я похлопал по карманам стильной кожаной куртки. Что-то есть...
Во внутреннем кармане оказался бумажник. В бумажнике, помимо денег в рублях и в валюте, кредитной карточки – удостоверение сотрудника московского еженедельника «Время» Алексея Мочильского. Замечательная веселая фамилия. Не тебя ли, дружок, искали в парке и на озерах наши доблестные бойцы? И кому в таком случае удалось до тебя добраться? Уж не бандитам – точно; те портмоне бы не оставили...
Я стоял и оглядывался в растерянности. Теперь, зная, кто он, и что он живой, уже не бросишь. На тащить назад к матери – далеко. Можем не дойти. И потом, не хочу подвергать ее риску; неизвестно, с какой степенью интенсивности его ищут, вдруг пойдут по квартирам?
И тут я вспомнил. Именно в доме, на пороге которого я нашел господина журналиста, живет мой бывший одноклассник и приятель по жизни Вася Бухло, Василий Алибабаевич, как мы прозвали его в детстве после выхода «Джентльменов удачи». Уже то, что у обоих великолепные «говорящие» фамилии, подсказывает мне: идти нужно к Васе.
Алексей Мочильский открыл глаза и почти твердо сказал:
– Положите... на место.
Я снова наклонился к нему.
– Ты идти можешь?
– Это... вряд ли, – сказал он. – Ног... не чувствую.
Я тащил его по лестницам на третий этаж, наверное, целую вечность. Еще столько же звонил и тарабанил в железную Васину дверь, за которой было темно и тихо (но за соседними дверями определенно возникло оживление, вызванное моим вторжением; дверь, правда, никто не открыл). Только не это. Никак нельзя, чтобы он уехал!
Мочильский сидел на полу, прислонившись к стене и свесив голову. Вот, дружок Алеша, мы с тобой попали!
Устав ломиться, я обессиленно уселся рядом. Идти с ним я никуда не мог, бросить его здесь – тоже.
– Вася, твою мать, – негромко сказал я, – куда ж ты свинтил, когда так нужен?!.
Очевидно, Вася стоял за дверью и слушал, потому что немедленно после этой фразы раздался глухой голос:
– Кто?
Я подскочил к двери и обрадованно заорал: