Юрий Васильевич Пепеляев
Вступление
Таврида! Древняя земля, перекресток путей цивилизаций, через эти степи волнами шли кочующие народы в поисках новых земель, кого здесь только не было! Именно здесь были найдены самые первые разборные шатры из шкуры и бивней мамонта! Именно здесь, на самых многострадальных землях, в этих степях самые первые конницы сшибались в смертельных схватках за обладание этими землями, и не случайно, что наша история произошла именно здесь, на этой земле, в этом провинциальном шахтерском городке. А герой…, наш герой обычный парнишка…, извините, не совсем обычный, он мечтатель, фантазер, выдумщик, и если вам покажется странным, что он разговаривает сам с собой, то не торопитесь с выводами, может быть только это и помогает ему выжить в этом мире. А вот и он сам, видите, там, на покрытой жестью крыше, белобрысый, с короткой стрижкой под ежика? Это и есть наш Алешка, прошу любить и жаловать…
Часть 1
Принц Алекс-Алёшка
Глава I
Я один в этом огромном мире
Знакомство с Алешкой — мечтателем, выдумщиком. Его многолетняя тайна, о которой никто не знает, кроме его друга Кольки. Принц Алекс и его друг-оруженосец Коллинз.
Вы когда-нибудь летали? Нет, не на самолете, на самолете любой сможет, а вот так, просто, встать на край крыши, и шагнуть вперед, каждая клеточка в тебе задрожит, завибрирует, как будто мурашки по всему телу пробегутся. Тело становится сразу легким, послушным, переносишь всю тяжесть в грудь, и вперед… Я часто так делаю, главное преодолеть первый страх и сразу вверх, к облакам, конечно, если облака есть.
Я люблю большие пушистые облака, или кучевые, снизу темные, в завихрениях, а сверху пушистые и белоснежные как вата. Они очень высокие, словно небоскребы, те, что по телевизору показывают, пока долетишь до верха, дыхание перехватывает, зато какой вид! Моя тень прыгает то по пушистым горкам, то падает в просветы, через которые видна земля. Здесь, наверху, облака похожи на всякие фантастические животные, дома, замки которые быстро меняют свою форму, а если повезет, то можно увидеть и эльфов, в этих сказочных дворцах. Они мало живут, наверное, время там идет очень быстро, ведь надо успеть прожить в замках, которые так быстро меняются. А может быть, они перелетают в другие воздушные дворцы волшебной страны? Они весело носятся друг за дружкой, кричат, радуются. Если они и примут тебя в свои игры, то все равно их не догонишь.
Я люблю попрыгать на этих воздушных перинах как на батуте, только надо быть осторожней, а то можно так провалиться, что проскочишь все облако насквозь, а если это грозовое облако, то можно и промокнуть до последней нитки. Молнии так и шныряют вокруг. Сразу становится холодно, рубашка и штаны прилипают к телу, но всего несколько минут бешеного полета и все быстро высыхает. Набрать скорость нетрудно, надо как можно выше взлететь и как по горке, вниз, пугая жаворонков, которые заливаются отсюда, своими трелями. Встречный ветер не дает дышать, приходится наклонять голову, чтобы вздохнуть. А еще надо успеть остановить падение недалеко у земли и выровняться вдоль, по горизонту. Деревья, кустарники, как в быстром кино, так и мелькают снизу, иногда встречаются козы, которые пасутся небольшими группками. Почуяв тебя, они бросаются в разные стороны. Бабки, пасущие их, испуганно крестятся, вглядываясь в небо подслеповатыми глазами. А я мчусь дальше, овражки, лесочки, луга… Очень опасны терриконы, это такие небольшие горы из камешков и небольших глыб. Их вытаскивают из шахт, чтобы не мешали доставать уголь, и если эту гору не заметишь, то можно так врезаться, что и костей не соберешь.
Я люблю летать, когда тепло, особенно как сейчас, в конце весны. Пахнет цветущими травами, горькой полынью, а как только покосят, голова аж кругом идет от новых запахов. Потом не очень интересно, через месяц все пожелтеет, трава засохнет, и только в овражках, где еще есть небольшие ручейки можно увидеть зеленые островки.
Я пою во все горло, здесь можно не бояться, что тебя будут за это ругать, можно свистеть, можно сколько угодно любоваться далекими полями в разноцветных лоскутках, как одеяло сшитое из кусочков ткани; маленькими машинами-букашками, пылящими по дороге; облаками. Особенно красивы облака вечером, когда они становятся розовыми, это значит, что солнце садится и подсвечивает сбоку. Все вокруг окрашивается в волшебный розовый свет, как сейчас… Ой! Кажется, я слишком замечтался, так и опоздать можно к построению. Надо быстро лететь домой. Домой? Не знаю, можно ли назвать домом детский дом? Наверное, можно, потому что я не жил в других домах, кроме как один раз…, а может и не было того раза, может это было во сне?
Вот и детский дом. Он похож на старый дворец. Алешка подлетел к краю крыши и, стараясь не греметь по жести, мягко приземлился. Главное чтобы воспитатели не увидели, а то сразу начнут ахать и стращать спец интернатом.
Время еще есть. Он не теперь не торопится, тело постепенно «оттаивает», и он садится, поджав коленки к подбородку, и, обхватив их руками, наслаждается бескрайними просторами, открывающимися отсюда. Легкий ветерок обдувает его, и заходящее солнце подсвечивает его худенькую фигуру розовыми красками. Он нечасто залезал сюда, и только тогда, когда был удобный случай.
Здесь никто не мешает, можно почитать книжку, посочинять глупые стишки. А посочинять он любил, например, есть такой стишок «Неблагодарность» –
Если тихонько подкрасться к девчонке
и крикнуть ей на ухо — доброе утро!
спасиб от нее ты не жди, не дождешься
а лучше закрой быстрей уши, и голову,
от визга ее и от сумочки с книжками,
которыми стукнет тебя обязательно.
Конечно, стихи были не в рифму, но это неважно, главное жизненно.
Здесь можно было представить, что ты один в этом огромным мире, где нет назойливых воспитателей, нет глупых девчат, которые воображают из себя невесть что (может быть, есть и не воображалы, но он их пока не встречал). Нет пацанов, которые все время доказывают, что они сильнее тебя. Правда нет и друга, но он не хочет сюда лезть, может быть боится высоты или что его заругают. Я не боялся, ругают и наказывают часто, но ради тех ощущений, которые получал здесь, я готов был и на такие жертвы.
Мне даже кажется что здесь другой мир, в котором невозможно не любить, я любил всех, любил далекие островки леса в туманной дымке, овражки, степь, панельные пятиэтажки. Я даже прощал Меланью Герасимовну, воспитателей…, но только не Чику, ему не было места здесь, в этом мире, в моем мире. Он был как наказание, от которого никуда не деться, а может, как говорила бабушка из дошкольного детдома, это было испытание, данное богом?
«А что я такого сделал, чтобы мне посылали испытания? — рассуждал я, — я разве виноват, что у меня нет родителей, что они меня бросили или потеряли, и я оказался здесь… или виноват?»
— О-о — ошка-а-а! — раздался снизу крик, — давай спускайся, скоро построение!
— Иду — крикнул я.
Это был Колька, мой самый лучший друг, мы дружили с первого класса, иногда нас называют «два брата акробата», кто-то сказал, что мы даже похожи чем-то друг на друга. Может тем, что мы были самые маленькие из группы, правда, я не совсем был тихоня, поэтому мне больше всего шишек и доставалось. Я торопливо стал спускаться по пожарной лестнице.
— Как ты не боишься лазить по крыше?! — встретил меня внизу Колька, когда я спрыгнул с последней перекладины.
— А чего бояться? — удивился я, — там так шикарно! Попробуй.
— Ага! Еще чего?! Мне и снизу страшно на тебя смотреть, когда ты стоишь на краю. Я засмеялся, и мы помчались домой.
*
Подождите немного, не торопитесь за ними, я хочу познакомить вас еще с одним героем нашего рассказа, — это барский дом. Постаревшая усадьба, некогда одиноко стоявшая вдали от города, в степи, теперь же окруженная новостройками, видимо доживала свои последние годы. Когда-то величественная, с претензией на оригинальность, усадьба обветшала, главный вход, с большими, в античном стиле, колоннами, давно закрыт, остался только запасной выход, тот, что раньше использовался дворовыми людьми. Вся штукатурка на стенах усадьбы покрылась трещинами как паутиной, а лепные украшения в некоторых местах осыпались, обнажив кирпичную кладку, но что делать? Все имеет свой предел прочности. Почему ее до сих пор не снесли, никто не знает, может быть на «верху» еще не решили, что с ней делать, то ли музей открыть, то ли на этом месте парк разбить? В любом случае надо куда-то девать семьдесят пять его маленьких жильцов.
А мне жалко усадьбу, сейчас такие дома не строят, в ней уютно, ну разве можно ее сравнить с панельными, однообразными коробками?! Это не дома, это улья какие-то, припорошенные угольной пылью.
Этот дом может похвастаться своей богатой историей. В этом доме выросло не одно поколение дворян, послуживших России. В семнадцатом, в гражданскую здесь были штабы то белых, то красных, и даже Батьки Махно, а потом пришло ЧК, и подвалы усадьбы использовали под тюрьму. Когда же время лихолетья прошло, и началась мирная жизнь, сюда вселили неугомонное племя беспризорников, и дом стал называться детской колонией имени «Третьего Коминтерна», преобразовавшись в последствии в детский дом.
Об этой усадьбе ходят легенды. Говорят, что в ней водятся привидения. Что в глубоких подземельях бродят загубленные души крепостных; несчастных, замученных чекистами; ребят, заваленных во время бомбежки в Отечественную. Что где-то здесь, глубоко под землей спрятан клад. Что… но, впрочем, не будем торопиться, давайте, посмотрим все сами. А теперь прошу пройти за нашими героями, под своды старинной усадьбы.
*
Построение было перед сном и утром, после подъема, мы выстраивались в две шеренги, воспитатели пересчитывали нас и в зависимости от настроения ругали или хвалили. На построение нельзя было опаздывать, иначе наказывали всю группу, а группа тебя.
Мы с Колькой как раз успели вовремя. В детдоме всегда надо быть настороже, когда спешишь, то надо смотреть, чтобы не подставили подножку. А если подставили, и ты увидел, то можно «нечаянно» наступить шутнику на ногу, но надо смотреть кому, если старшекласснику, то лучше не наступать, а перепрыгнуть.
Сегодня дежурила самая строгая воспитательница, значит, не удастся побеситься, покидаться подушками или тапочками, но зато у нас было другое развлечение…
После того как все улеглись в свои пастели, она последний раз прошлась вдоль коек, выключила свет и тут… мы тихонько замычали. Воспитательница поняла, что мы решили пошалить — усмехнулась.
— Если вы не хотите чтобы вас завтра наказали, то вы сейчас будете вести себя тихо. — Гул не прекращался. Воспитательница прошлась вдоль коек. — Ну хорошо… — сказала она тихо, но так что все слышали, — даю вам еще один шанс, — она вышла.
Все замолчали, нет, не из-за того, что ее испугались, просто не получилось довести ее до истерики, — она оказалась опытнее нас.
Тишина продолжалась недолго, Санька на цыпочках, подбежал к двери. Мы ждали вестей от старшеклассников из соседней спальни.
— Идут, — негромко крикнул Санька и ребята сразу «проснувшись» негромко загалдели.
— Ша! Заткнитесь! — прикрикнул Чика, встав в полный рост на своей койке. Он был второгодником и выше всех в группе, воображая из себя «главаря», и если мог, то старался подтвердить это кулаками, правда, если рядом не было старшеклассников. Все постепенно успокоились. — Слухай сюда, — сказал он, — говорить с ними буду я, если все нормально, я соглашусь, и чтобы никто не вякнул…
Как только он сказал последние слова, дверь в спальню слегка открылась, и вовнутрь «проскользнули» двое старшеклассников.
— Чего разгалделись?! — недовольно буркнул вместо приветствия один из них.
— Значит так! — начал другой без вступления, как будто разговор только что прервался, — нам из новоселок объявили войну, завтра подготовка, а в воскресенье сражение на пустыре, в четыре вечера, чтобы ни одна воспитка не знала об этом, иначе все провалится. Подготовьте рогатки, «гранаты», ну вы сами знаете что…
— А гранаты настоящие? — пискнул Костик и, испугавшись своей смелости, накрылся одеялом. Все засмеялись.
— Малышню не брать, — добавил вошедший, — а то еще настоящей гранатой бабахнет. Все снова дружно засмеялись.
— Пугачи тоже не вздумайте брать, милиции нам еще не хватало, — сказал он напоследок и гордые своей выполненной миссией, оба старшеклассника, развернувшись, вышли.
Мы все сразу зашумели, обсуждая новость, Чика попытался что-то сказать, но все так были увлечены будущим сражением, что не слушали его. Такой же гвалт послышался и из соседней мальчишеской спальни.
*
Извините, что опять вмешиваюсь, но я хочу кое-что разъяснить.
Сражения происходили не часто, раньше дрались с шайками из соседних бараков. Построены они были из того, что попадало под руку, из глины, самана, досок, фанеры, тряпья, их называли в простонародье «шанхайчиками». Их вокруг было огромное множество. После войны, они как грибы повырастали вокруг. Разделенные узкими улочками на квадраты, они становились территорией местной шпаны и часто, обычно по пустякам, затевали драки друг с другом, которые даже милиция не решалась разнять. Иногда жители шанхайчиков, объединившись, нападали на детдомовцев, вот тогда драка была особенно жестокой!
Детдомовцев не любили. Может быть, эта нелюбовь повелась с начала смутных двадцатых годов, когда здесь впервые появилась детская колония, а вмести с ним и вселилось веселое, занозистое племя беспризорников. Часто бывшие питомцы «улиц» выходили на «промысел», очищая местные сады от фруктов, обворовывая зазевавшихся прохожих, и бараки. А может, не любили и потому, что они были сплоченней, чем одиночные шайки какого-нибудь квартала шанхайчиков.
Рассказы об особенно жестоких «боях» передавались устно, проигранные бои забывались быстро, а победы запоминались надолго. Иногда, во время такой драки, в ход шло настоящее оружие, оставленное в последних войнах гражданской, а потом и отечественной. Слышались выстрелы, взрывы гранат, тогда уж милиция бралась за шпану всерьез, вызывали внутренние войска, и бои на некоторое время затихали.
Со временем шанхайчики стали сносить и строить на их месте хрущевки, городские кварталы медленно, но уверенно сменили развалины. Драки постепенно затихли, как и исчезла жестокая нищета бараков, а вместе с ним извечная месть улиц и детдома. Кое-кто из местных, оставшись жить в этом районе, в новых пятиэтажках вспоминал давно ушедшее время и по старой привычке снова начиналась буча.
Конечно, с теми драками, что были в незапамятные времена, уже нельзя было сравниться, но, отдавая дань сложившейся традиции, потомки противников снова сходились на пустыре, на котором намечалось строительство дома.
— Шухер, — раздался голос Сашки, метнувшегося от двери, к своей кровати и ребята моментально затихли. Дверь, скрипнув, открылась и вошла дежурная.
Включив свет, она некоторое время постояла у двери и медленно пошла вдоль коек.
— Если кто еще раз зашумит, — сказала она размеренным голосом, не терпящим возражения, — накажу всех, больше повторять я не буду!
Когда она вышла, мы некоторое время молчали, потом кто-то в дальнем углу тихонько запел и постепенно эту песню подхватили остальные. Нет, мы не специально запели, чтобы разозлить Марьиванну, это можно сказать привычка, заведенная от первых детдомовцев-беспризорников. Воспитатели знали об этом и не мешали нам. Каждый вечер мы пели одни и те же песни, о беспризорниках, едущих под вагонами, в угольных коробках, и в вагонах: «Тук, тук, тук застучали колеса, это поезд Казанский прошел и в открытые двери вагона, мальчуган-беспризорник вошел…»; о несчастной неразделенной любви беспризорника к красавице, о смертельном выстреле милиционера, прервавший жизнь жигана. Нам так было его жалко, мы представляли его умирающим, истекающего кровью, что у некоторых выступали слезы на глазах, мы ненавидели убившего его милиционера, и верили, что жиган выживет. Пели песню о трех разбойниках, скачущих по пыльной дороге… Я закрыл глаза, и незаметно для себя, погрузился в волшебный мир сна.