На берегу, на камне, в переливающемся радугами рое брызг сидит человек. В этом человеке Красев узнал своего двойника.
— Ну, как жизнь?! — крикнул он громко, стараясь перекрыть немолчный рев водопада.
Двойник услышал Красева.
— Жизнь? — отозвался он, не оборачиваясь. — Отвратительная похабщина — вот что такое жизнь!
У ног его лежали горкой отшлифованные водой голыши разной величины, и он, выбрав один, запустил его в реку.
— Ничего теперь не изменишь, — сказал ему Красев сочувственно. — В чем-то ведь и ты был прав.
— Да, в чем-то был прав, — эхом повторил Вячеслав-прим. — В чем-то мы всегда бываем правы. В чем-то оправдано любое убийство на этой Земле… Вот так мы и делаем из них героев, — добавил он вроде бы невпопад с предыдущей мыслью и забросил в реку новый камень.
— Тебе нужна моя помощь? — спросил Вячеслав у двойника.
— Оставь меня, — отвечал тот. — Оставь мне мое одиночество…
Пятница.
Вячеслав Красев искал. Но не мог найти и следа.
Тогда он пошел на осознанный риск и проник на Темную Сторону Времени.
Это было опасное предприятие. Даже с его способностями любая ошибка в том мире призраков, несбывшихся возможностей, неясных теней и исчезнувших альтернатив могла привести его к боли и смерти. Но он рискнул и бродил теперь по черно-белой вселенной под паническое верещание Нормали, призывающей опомниться, бросить все и вернуться на Светлую Сторону. Он бродил по потерявшим всякую вещественность коридорам Корпуса, искал следы пребывания Максима здесь, его путь во времени КОЗАПа и даже находил их, но не умел определить, где и как тот выложил тайную петлю.
Красев испытывал разочарование. Он начал терять надежду найти хотя бы указание, некий признак-ориентир. Он стал подумывать, что никакой второй петли на самом деле нет, и это вымысел его собственного слишком богатого воображения.
Но там, в стенах Корпуса, он встретил Джульку.
Вячеслав зашел в одно из помещений, обычный арсенал, населенный призраками скорострельных агрегатов и призраками же людей, которые собирались пустить эти агрегаты в ход. Он шел, пересекая линии жизней солдат Корпуса, их личные вектора, каждый из которых благодаря Вячеславу-прим имел теперь не больше возможностей для реализации, чем имеет шансов достичь цели один из миллиона сперматозоидов в момент оплодотворения. Все они были мертвы, даже более чем мертвы, потому что для остального мира они никогда не существовали, да и не могли существовать. Как не существуют никогда не рожденные дети.
И вот именно там, в черно-белом сумраке мнимого арсенала, он, шагая, заметил вдруг, что словно лучик света, подобно цветной вставке в черно-белом немом фильме (помните красный флаг Эйзенштейна?), разорвал в одном месте сумрак. Вячеслав подошел ближе и увидел пса, но даже не сразу узнал его, не мог поверить счастливой догадке. Но пес поднял голову — единственное движение в застывшем мире — и с радостным лаем бросился к нему. Подпрыгнул, уперся передними лапами в грудь, едва не повалив, и в миг облизал лицо дорогого хозяина.
— Джулька! Джулька, Жулик ты мой! Где ж ты, собака, пропадал?! — кричал Красев вне себя от радости, лаская, обнимая друга, целуя его в морду, в нос, смеясь и плача.
И теперь, когда они наконец встретились, дело у Красева сдвинулось с мертвой точки.
Джулька был все-таки прекрасным породистым псом. С прекрасным породистым верхним чутьем. А новые способности, подаренные ему Всадниками, сделали его поистине незаменимым, уникальным псом за всю историю существования собачьего рода. И с его помощью Вячеслав в буквальном смысле выследил человека, третьего и главного основателя Корпуса.
Суббота.
Они жили в городе на побережье. Жили вместе, как муж и жена. Они были молоды, но через многое прошли и теперь были счастливы — впервые в покое и тишине.
Его звали Игорь, и он когда-то был лейтенантом Корпуса. Ее звали Вера, и она когда-то была полевым разведчиком Пресветлой Империи. Он хорошо разбирался в электронике и устроился работать на завод по профилю авиаприборостроение. Она училась в местном колледже, училась хорошо и скоро должна была получить диплом магистра естественных наук. И все, вроде бы, у них было нормально, однако Красев был способен увидеть их взаимоотношения в перспективе, и он быстро понял, где Максим поставил последний межевой столб, где должна была по его замыслу замкнуться новая петля.
«Хватит крови, — подумал Вячеслав, принимая решение. — Пора положить конец войне».
Он встретил ее как бы случайно, прогуливаясь с Джуликом у парапета морской набережной в яркий солнечный день. Она шла, торопилась — высокая стройная девушка с узкими бедрами и красивой грудью, в легком платье, и каблучки ее звонко цокали по мостовой.
— Извините, Вера, — обратился он к ней. — Вы не могли бы уделить мне несколько минут.
Она отпрянула, испугавшись. Глаза ее расширились. Заметно побледнела.
— Нет-нет, не думайте, я не разведчик Империи, — опередил ее невысказанное предположение Вячеслав. — Я ваш друг и хочу предостеречь вас. От ошибки.
И он рассказал ей все: коротко, самую суть, не вдаваясь особенно в подробности.
Он рассказал о Корпусе, о его основателях. Рассказал ей о задачах и методах Корпуса, рассказал ей о войне по понедельникам, и о своей собственной роли в ней. Он закончил и посмотрел на Веру, ожидая вопросов.
— Ну и что? — спросила она равнодушно. — Мне какое дело до ваших проблем? Вы и так уже отняли у меня все, что могли. Я вам ничем не обязана, и оставьте меня в покое.
— Понимаете, Вера, — сказал он, видя, что она все-таки приняла его слова, и они не показались ей бредом сумасшедшего (что понятно, если вспомнить через какие тернии ей довелось пройти, сколько миров и времен увидеть), — ваш муж Игорь Бабаев — человек определенного склада характера. Он импульсивен, склонен поддаваться влиянию момента, совершать большие поступки на основании сиюминутного настроения. И его биография. У него мало светлого было в жизни. Все доброе, что он помнит, имеет отношение или к Корпусу, где у него остались друзья и родители, или к вам, кто поддержал его, кого он впервые по-настоящему полюбил. Но я знаю еще и то, чего пока, к счастью, не знает он. Я знаю, что на самом деле вы его не любите. Вы тоже поддались влиянию момента. Вы стали его женой из жалости, а такой брак всегда недолговечен. И вы от него уйдете. К человеку, которого встретили вчера и в котором увидели свое прошлое…
— А вам какое дело?! — закричала она, в глазах ее перемешались страх и гнев. — Вам какое дело до моего прошлого?!
— Этот человек — не Михаил, — сказал Вячеслав, стараясь вложить в голос всю свою способность к убеждению. — Михаил погиб. Он действительно погиб. Этот человек просто похож на него. Ведь было бы странно, если бы среди миллиардов людей в сотнях миров не нашлось двух похожих…
— Je n'en crois rien, — тихо проговорила она, а потом добавила громче и по-русски: — Я этому не верю ! Слышите? Не верю вам!..
Он кивнул.
— Это ваше право — не верить мне. Но я хочу сказать только, что когда вы уйдете от Игоря и у него ничего не останется больше в жизни, он вспомнит об информационном накопителе, и Корпус снова начнет убивать миры, людей. Как когда-то убил ваш. Вы сами сделаете выбор, сами определите свою судьбу. Выбор за вами, Вера, только за вами…
— Я не верю вам… — повторила она как заклинание.
Он снова кивнул. И сказал только:
— Выбор за вами… Прощайте…
И она увидела, как странный и напугавший ее незнакомец сделал шаг в сторону и вдруг рассыпался роем холодных золотистых искр. И только пес остался у ее ног. Но и он, словно заслышав неуловимый нормальным человеческим ухом посвист, зов хозяина, скакнул и исчез, растаял в горячем воздухе.
Воскресенье.
Она бежала вдоль берега моря. Оступаясь в песке. Сломала каблук и сбросила туфли. Не видя никого вокруг, не замечая ничего вокруг. И люди на пляже встревоженно оглядывались ей вслед.
Она бежала, пока не выбилась из сил. Упала у самой кромки воды, и соленая волна, журча в гальке, коснулась ее пальцев. Она сидела у воды, плача навзрыд, как ребенок, и все повторяла, повторяла, захлебывалась слезами и повторяла вновь:
— Господи, ну почему я? Почему я должна, Господи?! Почему это мне?.. И почему я ему верю?..
Когда провалишься сквозь землю от стыда
Иль поклянешься:
«Провалиться мне на месте!»
Без всяких сложностей ты попадешь сюда,
А мы уж встретим по закону, честь по чести.
Мы — антиподы, мы здесь живем!
У нас тут — антиординаты.
Стоим на пятках твердо мы и на своем,
Кто не на пятках, те — антипяты!
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
…Всю дорогу Антон клевал носом. В тускло освещенном вагоне был он один, но стойко боролся с дремой, опасаясь пропустить свою станцию.
Было уже за полночь, и возвращался Антон в студенческое общежитие, что на Лесном проспекте, от приятеля-ленинградца, с которым вот засиделся допоздна за рюмкой чая и приятной беседой. Все как обычно, все как всегда.
И ничего особенного не должно было бы произойти с ним в этот заурядный вечер, один из многих вечеров под пасмурным небом Петербурга, разве что не пустили бы его в общежитие (маловероятно — миновали те времена) и пришлось бы ругаться с вахтером. И как скучна по сути своей была бы Вселенная, если бы с Антоном сегодня действительно ничего необыкновенного не произошло.
Но тайные силы, что управляют судьбами людей, уже обратили на Антона внимание, и в привычно-серые будни с минуты на минуту должна была ворваться… Впрочем, я немного забежал вперед.
—…Следующая станция — «Площадь Мужества».
Антон встряхнулся. Вскочил, жмурясь со сна, шагнул к выходу и…
>
Хочется поговорить о многом.
Хочется потолковать сразу о многих вещах: «о башмаках, о кораблях, о сургучных печатях, о королях и капусте». И еще о многом кроме этого.
Однако существуют определенные требования. Или законы жанра, если угодно. А незнание законов, как это принято, от ответственности не освобождает. Поэтому будем полагать, что упомянутые законы нам известны, и даже попытаемся сформулировать здесь один из них. А именно: хочешь поговорить о многом, определись для начала с Героем, как носителем конкретного взгляда на обсуждаемые вопросы, и с Миром, который в силу своих специфических особенностей будет эти вопросы перед Героем ставить.
С Героем просто. Приняв за аксиому известное утверждение, что «роман с героем — конгруэнтно роман с собой», остановим выбор на личности, более других понятной Автору: на личности Антона П. Что касается Мира, здесь необходимо добиваться оптимального соотношения между знакомыми любому читателю реалиями и теми химерами, что могут появиться в авторском воображении по ходу действия. По этому поводу можно много говорить, но пусть Мир и его вторжение в привычную нам реальность станет для читателя такой же неожиданностью, как и для Героя. И это опять — требование жанра.
А так в общем-то неплохое начало:
Антон встряхнулся. Вскочил, жмурясь со сна, шагнул к выходу и…
>
…Двери захлопнулись. Поезд, набирая ход, скрылся в тоннеле. И только тут Антон заметил, что ошибся станцией.
— Вот ведь черт! — сказал он и оглянулся.
Станция была плохо освещена: два-три светильника под сводом потолка лишь чуть рассеивали густую, почти осязаемую темень. На мраморном полу лежал толстый слой пыли, в котором Антон, пройдясь, оставил отчетливые следы. Это была странная станция: Антон такой не помнил. И скорее, не бывал здесь вовсе. Позевывая, он еще походил вдоль платформы. Однако следующий поезд заставлял себя ждать. Антон посмотрел на часы. Двенадцать двадцать пять.
— Пора бы уж.
«Все-таки странно здесь как-то», — подумал Антон. И еще походил, выжидая. Потом терпение его лопнуло; он направился к выходу, туда, где в полосе света жужжали эскалаторы. И удивился — кабинка дежурного была пуста. Потом удивился еще больше: все три эскалатора работали на подъем.
— Бардак в стране Советов, — решил Антон.
Не нравилось ему здесь. Он зябко передернул плечами.
А поезд не шел.
И нет никого…
Что это? Антон прислушался. И вдруг услышал тихий рык в темноте. Зыбкая граница между светом и тенью заколебалась. Лопнул, рассыпался осколками один из светильников. Стало темнее. Антон вздрогнул, почувствовал озноб, резко отступил к эскалатору. Зарычало громче. Кто-то надвигался из темноты, огромный и страшный. Лопнул еще один светильник. Нервы у Антона не выдержали. Пятясь, он шагнул на эскалатор, поехал вверх. И никто его не преследовал.
«Надо же, — крутил головой Антон, постепенно успокаиваясь, — бывает же».
То, что он увидел наверху, произвело на него по-настоящему удручающее впечатление. Тут царил полный разгром. Взрытый пол, на котором валялись обломки кафеля и мрамора, какие-то тряпки, обрывки грязной бумаги. Тлела вполнакала одинокая лампочка, свисавшая с потолка на длинном проводе. Антон, спотыкаясь в мусоре, проклиная все на свете и ремонтно-метростроительные работы в частности, стал искать выход.
Он увидел узкие полоски света. Выход со станции оказался закрыт большим щитом из небрежно сколоченных досок. В щели между досками проникал яркий свет. Антон, обдирая пальцы, расшатал, а затем выбил без особых церемоний три доски, согнулся, пролез. Щурясь на свету, огляделся и не поверил своим глазам. Потому снял очки, протер линзы платком и снова надел.
А был день.
Ого! Вот ведь номер!
Антон стоял на площадке, также огороженной со всех сторон деревянными щитами. Справа и совсем рядом высился монументом консервируемым стройкам совершенно замызганный экскаватор; краска на нем облупилась, полусорванная дверца болталась, скрипя, на ветру. Вокруг же разлилось целое море грязи, из которого там и тут, как острова безымянного архипелага, торчали бетонные балки, груды битого кирпича, прочие экспонаты музея истории первых пятилеток. Место для обдумывания всех несуразностей, произошедших с Антоном за последние полчаса, явно не слишком подходящее, и Антон стал выбираться, прыгая с одного острова архипелага на другой, с одной кучи мусора на другую. Однажды нога у него подвернулась, он оступился, заехал в грязь ботинком, но, ругаясь неприлично, продолжил путь. Наконец он пролез между деревянными щитами, окончательно при этом измазав брюки и джемпер. Кое-как отряхнулся. Кое-как осмотрелся.
Увиденное сразило его окончательно.
Он стоял на улице города, но перед ним был не Ленинград и даже не Санкт-Петербург, да и вообще такой улицы просто не могло быть ни в одном из городов на Земле. Улица не уходила привычно за горизонт. Наоборот, она поднималась, загибаясь дугой, вверх, и этим создавалось страшноватое для Антона впечатление, что стоит он на внутренней поверхности невообразимо огромной сферы. Антон видел опрокинутые дома, их крыши, чего согласно законам перспективы видеть был не должен.
Еще на этой улице Антона поразило невероятное обилие рекламных плакатов на самых разных языках мира: на русском, английском, немецком, французском, испанском, итальянском, японском, китайском… — любая реклама на любой вкус: от веселенькой рекламы презервативов до тяжеловесно-мрачноватой — гигантов машиностроения. Не то чтобы рекламы раньше ему видеть не доводилось (к этому времени и в Ленинграде капитализм уже всячески стремился подать себя в привлекательной красочной упаковке), но подавляло ее беспредельное общее количество здесь: на домах, на узорной решетке ограды близрасположенного садика, на деревянных щитах, из-за которых только что выбрался Антон, на транспорте, даже мелом на асфальте. Как в Гонконге каком-нибудь, подумал Антон, хотя ни в каком Гонконге никогда не бывал. А архитектура… Нельзя сказать, чтобы окружающие дома были небоскребами, но выглядели они очень уж представительно — как настоящие небоскребы выглядели, которые Антон до сих пор видел опять же только в кино. А над всем этим: над улицей, рекламой, роскошными витринами и высотными домами — сиял ослепительно раскаленный шар, солнце… О-о, если бы!..