Ивану на вид не было и двадцати. Он был худощав и носил погоны рядового. Второй, старший сержант Матвей Сергеевич, явно перешагнул сорокалетний рубеж. Он был невысок, но широкоплеч. На его морщинистом лице выделялись ухоженные пшеничные усы. Выслушав ответ своего молодого подчиненного, он проговорил:
- Ах, так ты вон куда метишь.
- А то. Не век же в казармах жить. А вы как?
- Да для меня контракт - просто спасение. Я, видишь, из Новгорода. Токарь. Мобилизовали в армию в декабре тридцать девятого, когда первая война началась.
- Так вы уже почти десять лет в армии?
- Не совсем. Тридцать пять мне тогда было. В сороковом так и не демобилизовали. Ну, а как вторая война началась, тут уж какая демобилизация?! Я ее от и до, в разведроте отслужил. Закончил под Псковом, в сорок четвертом. Татищев, как президентом стал, сразу большую демобилизацию объявил. Ну, я в Новгород подался.
- Там же красные.
- Это сейчас там - одно, здесь - другое. Тогда думали, что страна просто на оккупационные зоны разделена. Пройдет время, все успокоится, Советы и англичане с американцами свои войска уберут. Так вот. Прихожу в Новгород, являюсь на завод, а там, мать честная, больше половины корпусов разбомблены. Но ничего не скажу, советская оккупационная администрация на оставшихся площадях быстро производство наладила. Тогда еще с немцами война шла. Заказ от Советского Союза был большой. Меня на работу взяли. Карточка продуктовая, место в общежитии. Дом-то мой разбомбили в сорок третьем. Жить можно.
- А семья ваша как?
- Погибла моя семья, Ванька. Тогда же, в бомбежку.
- Извините, не знал.
- Ничего. В общем, начал я потихоньку обживаться. Опять же, могу сказать, когда война закончилась, уже мирный заказ пришел на завод, трактора делать. Снова для Советского Союза. Платили немного, временами даже голодно было. Но из тех, кто работал, с голодухи никто не мер. Тогда уже это немало было.
- Да уж, помню. Мне в сорок пятом пятнадцать было. Отец на фронте погиб. Я тогда, что такое сытым быть, вообще не знал. Если бы не помощь Красного Креста, померли бы тогда с мамкой.
- Ну, так вот. Живу я, значит, работаю. Красные тогда еще не очень донимали. Соберут раз в месяц какой-нибудь митинг после работы, поорут про светлое будущее да отпустят по домам. Оно не в тягость. Про аресты мы тогда еще мало что знали. Да и касалось это больше интеллигенции... Вот нашего главного инженера в апреле сорок пятого арестовали. А рабочих тогда не трогали. Сейчас, конечно, другое дело. Я с перебежчиками разговаривал. Чуть против Сергеева, а паче того, против Сталина скажешь - сразу в кутузку. Тогда такого еще не было. Но был у нас поп. Ты знаешь, я не то чтобы такой истовый христианин. В Бога верую, в церкву по праздникам хожу, но так... Но тот поп человек был знатный. Мудрый был человек, добрый. Многим помогал. Кому советом, кому делом, а кому и деньгами. И сказал он на одной проповеди что-то супротив коммунистов. Тем же вечером к нему и пожаловали. И я там оказался тогда. Посоветоваться по одному делу пришел. Они как ввалились, как заявили, что отца Феодора за антинародную пропаганду арестовать хотят, ну, я тут и встал. Он кричал, не надо-де, но я разошелся. Приехал бы за ним СМЕРШ, живым бы я не ушел. А там народная милиция была. Если кто из них прежде и служил, то в обычных строевых частях. Так, хлюпики всё больше.
- А сколько их было?
- Пятеро, да не в том дело. Меня, когда из пехотной части в разведроту перевели, знаешь, как готовили в спецлагере! Да и после, на фронте, много чего было. В общем, дал я им жару. А потом говорю батюшке: давай, мол, через границу сбежим. А он: "У каждого свой крест. Христос меч у Иоанна отнял и в руки фарисеев отдался. И я не побегу. А ты, Матвей, уходи. Тебе не простят". Ну, что уж тут делать. Двоих я там шибко заломал. Думаю, чем в лагере сидеть, лучше уж деру дам в зону западных союзников. В общем, долго ли, коротко, границу я перешел. Ее тогда еще не так охраняли, но все равно перейти было сложно. Если бы не опыт, с разведки, наверняка бы попался. Прихожу в Петербург, а там безработица жуткая. Что же, думаю, помирать с голодухи? И тут случайно на улице капитана своего встречаю. Рассказываю, так, мол, и так. А он говорит: плохо, конечно, дело, армия уже год как сокращается. Но делают ее профессиональной. По контракту то есть служить. Конкурс большой, но тебе, с твоим боевым опытом, сам бог велел. Рекомендацию он мне дал. Вот так меня в пограничники-то и определили. А ты чего на границу пошел?
- Да вот, - проговорил Иван, - дай, думаю, в настоящем деле послужу. Война, будет она или нет, кто знает. А на границе, газеты говорят, что ни месяц, что-то происходит.
- Эх, дурья башка, - хмыкнул сержант, - не настрелялся еще. Подвигов захотелось, медалей, чтоб перед девками гоголем походить. Храни тебя Господь.
- Да я не ради того...
- Тихо, - неожиданно оборвал его сержант. - Слышишь?
Иван прислушался и явственно различил приближающийся собачий лай с противоположной стороны границы.
- Собаки, - одними губами произнес он.
- Одна собака, - так же тихо ответил сержант. - Похоже, преследует. Тихо.
Он поудобнее перехватил автомат и навел его в сторону приближающегося лая. Его напарник сделал то же. Внезапно на той стороне раздался треск ломающихся веток, и к контрольно-следовой полосе выскочил раскрасневшийся от бега мужчина в полевой форме капитана советской армии. Его глаза были навыкате, словно он чего-то до смерти боялся. Остановившись на секунду, он уверенно рванул через распаханную землю.
- Что будем делать? - негромко спросил Иван.
- Тихо, - скомандовал сержант.
Капитан уже почти достиг леса, когда из кустов выскочила немецкая овчарка, в несколько прыжков настигла беглеца, уже на краю контрольно-следовой полосы, и бросилась сзади на шею. Человек упал, тихо вскрикнув. Сержант быстро перекинул предохранитель на одиночный огонь, прицелился и спустил курок. Звук выстрела пролетел по карельскому лесу. Собака, взвизгнув, отлетела в сторону и начала биться в агонии. Капитан вскочил и, подняв руки над головой, кинулся в сторону пограничников, крича:
- Прошу политического убежища! Я капитан советской армии! Я ненавижу коммунистов! Прошу политического убежища!
Дав знак напарнику лежать и не выдавать своего присутствия, сержант поднялся на колене, целясь в перебежчика, и громко произнес:
- Стой. Руки вверх. Положи оружие.
Капитан перешел на быстрый шаг, словно желая как можно дальше отойти от границы, нервными, судорожными движениями расстегнул портупею, на которой висела кобура, поднял ее над головой и снова повторил:
- Я капитан советской армии Петр Антипов. Прошу политического убежища.
С противоположной стороны границы снова затрещали ломающиеся ветки, и к контрольно-следовой полосе выбежало три человека в форме североросской народной армии, с автоматами ППШ на шее. По шуму за их спинами было ясно, что капитана преследует не меньше отделения. Увидев, что перебежчик уже находится на чужой территории и стоит перед пограничником, они мгновенно вскинули оружие и открыли огонь.
Капитан и сержант как по команде рухнули на землю. Сержант тут же выпустил три короткие очереди по преследователям. Один из них выронил автомат и повалился на землю.
- Огонь, - скомандовал сержант.
Иван тут же дал несколько очередей по кустам, куда отступили преследователи. Теперь оттуда лупило уже около десятка автоматов. Пули со свистом летали над головами, отскакивая от деревьев. Советский капитан быстро подполз к пограничникам, укрылся за соседним деревом и, к удивлению Ивана, вынул из кобуры пистолет, передернул затвор и сделал несколько выстрелов в сторону преследователей.
- Сдай оружие, - крикнул ему сержант, не прекращая огонь.
- Нет. Вам что, лишний ствол не нужен? - крикнул капитан.
- Сдай оружие, - повторил сержант. - Такой приказ.
- Когда оторвемся, - ответил капитан. - Ребята, живым меня взять не должны. Пожалейте, здесь последний патрон мой.
Он снова выстрелил в сторону преследователей.
- Смотри, в обход пошли, - проговорил сержант, указывая Ивану чуть правее того места, откуда по ним вели огонь. Иван ничего не заметил, но послушно кивнул.
- Через границу-то не пойдут, - прокричал он, перекрывая грохот выстрелов.
- За советским капитаном хоть до самого Петербурга пойдут, - рявкнул сержант, меняя магазин в автомате. - Дело плохо. Это группа захвата ихнего МГБ. Они не отстанут. Бери капитана и веди на заставу. Оружие у него не забудь взять, когда из-под огня выйдете. Держитесь оврага. Я прикрою. Давай.
- Матвей...
- Исполнять.
Сержант бросил на Ивана такой яростный взгляд, что тот, не говоря больше ни слова, перекатился к капитану и, положив ему руку на плечо, произнес:
- Отходим.
Капитана дважды просить не пришлось. Он немедленно пополз в ту сторону, куда ему указал пограничник, а Иван, придерживая автомат, заспешил за ним.
Вскоре они скатились в овраг и прижались к земле.
- Сдайте оружие, - быстро проговорил Иван.
- Только на заставе, - ответил капитан.
- Оружие, - сухо произнес пограничник, целясь в задержанного.
- Послушай, мальчик, - в голосе капитана появилась мольба, - ты даже не представляешь, что они со мной сделают, если возьмут живым. Мне в плен нельзя.
- Ладно, - после секундного колебания произнес Иван, - пошли.
Пригибаясь, они побежали по дну оврага. Впереди спешил капитан, за ним следовал пограничник. Сзади доносились звуки перестрелки. В густом рокоте многих ППШ Иван явственно различал басовитые трели автомата старшины. Старый солдат вел бой.
Внезапно стрельба стихла, и через минуту Иван услышал короткую очередь из советского автомата. И снова тишина. Иван похолодел. Это могло означать только одно: враги перешли границу, ранили, а потом и добили старшину, и теперь преследуют их с капитаном. Очевидно, то же понял и Антипенко. Он заметно прибавил шагу.
Овраг закончился. Теперь они что есть мочи бежали через лес к заставе, ломая ветки и не разбирая дороги. Слева ударили автоматы. Пограничник и перебежчик рухнули на землю. Но стреляли не по ним. Только две или три случайные пули свистнули над их головами. Было ясно, что в нескольких сотнях метров от них разгорается перестрелка, в которой различались "голоса" как советских, так и североросских автоматов.
Перед ними несколько раз скрипнули ветки, послышались тяжелые шаги. Иван напрягся, и тут же перед ними выросли фигуры начальника заставы капитана Ранге и двух пограничников. Капитан держал пистолет на изготовку. Пограничники, завидев советского капитана, тут же вскинули оружие.
- Не стреляйте, - вскрикнул Антипенко, бросая вперед оружие и вставая на колени. - Прошу политического убежища.
- Он попросил политического убежища. Его преследуют, - подтвердил, поднимаясь за его спиной, Иван.
- Ясно, - буркнул капитан. - Вам и Котману доставить задержанного на заставу. Ширяев, за мной. Доложить обстановку лейтенанту Баринову, для сообщения в штаб. Судя по всему, границу пересекло уже не меньше взвода.
Вокруг них нарастал шум разгорающегося боя.
* * *
Алексей подошел к жаровне и в очередной раз посмотрел, насколько готово мясо. Это был редчайший случай, когда ему удалось выкроить выходной день и выехать с семьей на природу. В этот раз решили приготовить барбекю. Раньше, до войны, они часто собирались вот так, в их загородном доме в Хиттало, жарили шашлык или барбекю. Теперь не то. И времени нет, и друзья... А могут ли быть вообще у первого лица государства друзья? Алексей бросил взгляд на гостей - сидящих в непроизвольных позах и беседующих с Екатериной супругов Путиловых. Петр Путилов - сын того самого Путилова, который незримо определял политику государства больше двадцати лет. Старик ушел на покой в конце войны. Устал... Или просто члены его клана хотели замять дела, связанные с теневыми операциями с фашистами. Северороссия все-таки посредничала в выкупе немецких евреев союзниками, и немало, ой как немало золота и валюты осело на счетах североросских банкиров и промышленников. И Путиловых в первую очередь. А может, не только от евреев? После Сталинградской битвы, когда стало ясно, что Германия надорвала свой пуп в войне с Советским Союзом, на тайном собрании немецких промышленников и финансистов было принято решение готовиться к послевоенному переустройству страны... без Гитлера. Опасаясь контрибуций и ареста счетов после поражения нацистов, они начали выводить свои капиталы за границу, через Швейцарию... и Северороссию. А с сорок четвертого к этому потоку присоединилось и золото нацистской партии. Впрочем, когда Алексей попытался расследовать это дело, ему позвонил сам старик Путилов и спросил своим скрежещущим голосом: