"Чтоб ты сдохла, щука старая",- подумала про себя Ульяна и скорее прочь пошла. Тоне велела за юбку держаться, а меньшого Давидку на руки взяла. Но уж день не таким чистым казался и за малинкой в брусничник идти перехотелось, хоть дети клянчили.
- Лучше скорее в совхоз доберемся, там с народом совхозным за малинкой сходим.
Но дорога неблизкая, умаялась Ульяна меньшого Давидку на руках нести, умаялась Тоня ножками топать по шпалам. Было уж за полдень, утренние облачка улетели, и в бесконечном небе осталось только солнце да жаворонки. Начинался зной, солнце пекло, а еще сильней солнца пекло от шпал и гравия, покрытых черными мазутными пятнами. Душный запах мазута глушил лесные и полевые запахи. Хорошо - грунтовка свернула и унесла свою пыль к понтонному мосту через Пижму. Ульяна решила держаться железной дороги, которая выведет прямо к совхозу. Да и безопасней, чем к брусничнику спуститься. Дорога пошла на закругление, и уж солнце светило в спину, а сосняк-брусничник был с обеих сторон. Перекусить бы, попить, но боязно было среди леса с обеих сторон. Наконец вышли к Пижме. Шли в другую сторону, а вышли все к той же реке, потому что Пижма река длинная и извилистая. Здесь уж было людно, слышались людские голоса, у пристани причалена была баржа и плоты сплавщиков. На барже сушилось белье, а какие-то подростки ради баловства, видать, жгли на отмели смоляную бочку.
- Ну вот здесь мы и перекусим,- сказала Ульяна,- здесь и со шпал сойти можно. От дороги железной отойти. Здесь место людное. Расстели, Тоня, скатерку, я сейчас на пристань за водой схожу.
- Из ключа попить хочу,- заныла Тоня.
- Попьешь и водопроводной,- сердито сказала Ульяна,- ключ в сосняке остался, который мы миновали. Слыхала, какие страхи бабушка Козлова рассказывает.
Пристань называлась: "Поселок Светотехстрой". Никакого поселка еще не было, но земля во многих местах была очищена от травы и лежало много срубленных деревьев.
Перекусили спеченными накануне Ульяной холодными блинами из пшена и ржаной муки, а для Тони и Давидки Ульяна припасла на закуску яблочко, каждому половинку. Попили водопроводной воды, пахнущей речной тиной. После того как перекусили и попили, не сразу пошли, а еще посидели.
- Ты почему на бабушку Козлову "щука" сказала? - спросила Тоня.
- Вот-те раз, разве я сказала? - удивилась Ульяна.- А сказала - тоже не беда. Щука - рыба умная, она своими острыми зубами все болезни и все беды загрызает. Если укусит невзначай - пенять нельзя, за дело укусила.- И, увидав, что ребята от усталости приуныли, от еды разомлели, а дорога еще не кончилась, пропела, чтоб подбодрить: "Щука шла из Новгорода. Она хвост волокла из Бела-озера. Как на щуке чешуйка серебряная, что серебряная, позолоченная..."
2
В совхозный поселок пришли уж под вечер, усталые, запыленные, потные и продрогшие, поскольку, когда побагровевшее солнце пошло на закат, от леса и Пижмы потянуло холодом, а одеты-то все по-летнему: на Ульяне легкая кофтенка и юбка, на ребятах платьица. Меньшой Давидка, хоть мальчик, тоже платьице носил старое Тонино.
Совхозный поселок быстро разрастался, и дома здесь все были свежие, недавно сложенные, а улиц много, не то что одна - Красных Зорь - да тупички. Зато каждый тупичок на другой не похож, а здесь улицы, как одна мать родила. Хоть была Ульяна у сестры не однажды, но с трудом нашла. Подходит Ульяна к дому, узнает по воротам да по резной фигурке над кровлей, которую дядя Никита вырезал и прибил, узнает и нажимает звонок. Не отпирают. Тогда стучит. Не отпирают. Что за страсть? Уж беспокоиться начала. Но в окнах свет - значит, дома. Опять звонит и стучит. Зинка, старшая, отпирает.
- Тетя Ульяна? Мама еще с работы не пришла.
- А отец?
- Папаня есть, только он спит. Вы проходите.
Проходит Ульяна с ребятами в дом и видит такую картину. Никита лежит на полу навзничь с открытым ртом и храпит пьяным храпом. Штаны, пиджак, рубашка все мокрое и грязное, точно он долго в канаве плескался. Ноги босы и тоже грязны, а рядом ботинки, облепленные комьями грязи, в грязной лужице мокнут. Лицо разбито, в запекшейся крови и засохшей грязи. А вокруг него ребята возятся все пятеро, оравой Зинка, Бориска, Сергейка, Матвейка и меньшой Влас, Давидкин ровесник. Мочат ребята тряпицы в ночной горшок и тряпицами этими отцу лицо обтирают. Тут же кот Барсук трется, слушает с любопытством храп, подойдет, понюхает открытый Никитин рот, понюхает и лапками на полу у Никитиной головы закапывает, понюхает и закапывает. Всплеснула руками Ульяна.
- Ах ты чертова беда.
Попробовала перетащить Никиту на лавку - тяжелый. Набрала миску воды, обмыла лицо, нашла йод - смазала ссадины. Ребята всей оравой, теперь уж всемером, ей помогали. Смех, визг, толчея - весело. Пока так возились, Вера с поля пришла. Увидела - ничего не сказала, только рукой махнула. Перенесли сестры Никиту на лавку - пусть храпит. Вера одежду стащила грязную в стирку, все привычно, все как водится. Управилась и стала на стол накрывать - сели ужинать. Поужинали сытно: грибами вареными и хлебом, а на сладкое лесной малиной. Поужинали и спать легли. Вера ребятам всем вместе на полу постелила. Ульяна с Верой в кровать легла, а Никита так до утра на лавке и прохрапел. Точнее, до рассвета. Когда проснулись - его уж не было, уж давно на тракторе своем. Потому и ценили в совхозе: пить пьет, а в работе не подведет. Утром уселись всей оравой за стол, поели холодца.
- Я кость от окорока варю, когда достану,- говорит Вера,- шкурки, кусочки хрящика. Ребята любят, и мой поест тарелку, трехлитровую банку кваса выпьет и доволен. Его если хорошо кормить, он меньше пьянствует, только иногда срывается. А иной раз я кость с горохом варю.
Потом поехали в поле, на покос. Было очень красиво, много людей, и в большом котле варился вкусный обед. Ульяна пошла вместе с Верой трудиться. Серпом работать умела, хоть и отвыкла. Работа нелегкая, с непривычки особенно, но радостная. Не то что грязные вагоны мыть. От земляных запахов кружится голова и петь хочется.
- Петь здесь можно? - спрашивает Ульяна.
- А чего ж нельзя,- отвечает Вера. И запели в два голоса:
- "А на шейке-то платок, точно аленький цветок, а в кармане-то другой итальянский, голубой..."
- Продавай дом, переезжай в совхоз,- говорит Вера,- я тебе уж давно советовала, да ты все думаешь, будто я свою половину денег тороплюсь получить.
- Жалко,- говорит Ульяна,- отцовский дом. Да и Мендель вернется, куда ему в совхоз. Он на мочально-рогожной фабрике опять работать захочет, его там начальство любит.
- Что тебе этот Мендель,- сердится Вера,- чем тебя этот Мендель к себе прилепил? Он уж и думать про тебя перестал, он уж, поди, давненько с Сарочкой живет. Ты лучше про Луку Лукича думай, если не ради себя, то ради детей, Тони и Давидки. Сегодня Лука Лукич у нас ужинать будет. Это знаешь какой человек? Герой войны, весь пиджак в золоте и серебре. И справа висит, и слева висит. Семью свою в войну потерял и потому из тех мест уехал от тяжелых воспоминаний подальше в наши места. А здесь туз тузом. Сам Куцепалов, директор совхоза, перед ним спину гнет, поскольку все финансы у него, а он лицо материально ответственное перед городским банком. И человек добрый, редко кто теперь согласится с двумя детьми взять.
Пока взрослые беседовали и трудились, дети веселились, бегали по траве, забирались в скирды. Потом появился дядя Никита и каждому дал по птичьему яичку в желтых крапинках. Тонино яичко разбилось, и она заплакала, но дядя Никита тут же дал ей другое. Пообедали в поле крестьянской похлебкой с говядиной и капустой. Каждому досталась полная алюминиевая миска похлебки.
Вечером перед ужином Вера говорит Ульяне:
- Я тебе свое платье дам, ты приоденься. У нас, кажись, один размер. Ты чуть худее, но можно где надо булавкой зашпилить. И туфли мои одень на каблучках. Ежели велики, в носки тряпок набей. Это лучше, чем когда давят. И духами побрызгайся "Красная Москва". Я на особые случаи флакончик берегу. А это и есть особый случай в твоей судьбе, Уля.
Приоделась Ульяна, посмотрела на себя в зеркало в полный рост, ахнула: точно по волшебству из жабы-лягушки стала царевной. А Тоня как увидела свою маму такой - засмеялась от радости, в ладошки захлопала. Тут же и тетя Вера радостная суетится, где лишнее, булавками подкалывает. Взмахнула Ульяна руками и пошла перед зеркалом каблучками притопывать.
Вниз по озеру гагарушка плывет,
Выше бережка головушку несет,
Выше леса крылья взмахивает,
На себя воду заплескивает.
- Хороша невеста,- смеется дядя Никита,- пора свадебную баньку топить. У нас в деревне Лобанове над рекой Истрой, откуда я родом, накануне свадьбы топили баню, и подружки мыли невесту. Косы переплетали. Пока девушка - с одной толстой косой, а замужняя - уж две косы... Хороша наша деревня. Над кровлей кажного дома резная фигурочка, на окнах узорные наличники.
- Ладно,- оборвала его Вера,- и наши не хуже ваших. Гляди на Улю, какая рыбка плывет. Надо только шелковы невода, чтоб ее изловить.
Лука Лукич пришел в седьмом часу вечера, как и условились. Принес бутылку водки "Московская", полфунта масла и банку красной кетовой икры. Торговля с Западом тогда велась незначительная, и икру черную и красную пускали на внутренний рынок. Стояла она на прилавках свободно, даже и в захудалой провинции, и была гораздо меньшим дефицитом, чем обычная чайная колбаса. Стоила икра по сравнению с нынешними ценами не дорого, но народ зарабатывал еще меньше, и была икра, как и ныне, мало кому доступна. Однако Лука Лукич, главбух совхоза, мог себе позволить.
- Вчера в горбанке был,- сказал Лука Лукич, усаживаясь за стол и расправляя свою хорошо выращенную, по грудь бороду, черную с седой искрой,- в горбанк ездил, а там напротив гастроном большой... Был в горбанке, купил икру в банке,- пошутил Лука Лукич.
Лука Лукич был человек тяжелого веса и уважение к себе имел увесистое. Вера устроила так, что за столом Ульяна оказалась рядом с Лукой Лукичом.
- Вы, Лука Лукич, уж поухаживайте за моей сестрой,- сказала Вера, сахарно улыбаясь,- а то она у нас несмелая.
- Рад стараться,- шутливо ответил Лука Лукич, и когда он потянулся вилкой к блюду с холодцом, то ордена и медали на его груди зазвенели, как колокольчики, которые вешают в здешней местности на шею козам и коровам, чтоб легче было отыскать их в тайге. Положив кусок холодца Ульяне, он положил кусок и себе на тарелку.
- Хренка бы,- обратился он к Ульяне,- и вам советую.
- Я острого не люблю,- сказала Ульяна.
- Напрасно,- сказал Лука Лукич, принимая от услужливой Веры посудину с тертым хреном и накладывая себе побольше.- Способствует,- добавил он, но чему способствует, не объяснил,- а стюдень хорош,- сказал, положив кусок в рот и прожевав, - это говяжий стюдень со свиными губами?
- Точно,- умилилась Вера,- вы, Лука Лукич, знаток. Вам холодец из хрящей жена не подсунет. Да и было б за что, мы, женщины, все раздобудем.
Действительно, побегала Вера многовато, и в станционном буфете переплатила, и мясника в совхозном магазине отблагодарила, пока достала три говяжьи ноги и пол свиной головы. Ребятам, всей ораве, накрыли стол отдельно, на кухне, и потому разговор у взрослых после второй рюмки пошел серьезный и не стеснительный.
- Вчера в городе кино смотрел,- сказал Лука Лукич, "Иван Грозный". Хорошая картина, только с названием я не согласен. Для кого он, понимаешь, Грозный был? Для боярства и купечества, а не для народа. Я считаю, самое ему подходящее название не Иван Грозный, а Иван Серьезный.
- Это верно,- сказала Вера, сворачивая на свое,- серьезному мужчине жена всегда рада. А у сестры моей муж попался никудышний. Мендель - еврей. Бросил ее с двумя детьми.
- Не в том дело, что еврей,- медленно, рассудительно шевелил губами Лука Лукич,- это я не согласен, как у нас некоторые к евреям относятся. Маркс был еврей и Яков Свердлов. Какой человек, важно, а не нация.
Такие слова Луки Лукича Ульяне понравились, она подняла глаза и посмотрела на него уже мягче. Луке Лукичу было лет сорок пять, и если б сбрил бороду да нос был бы не так толст, то имел бы лицо даже приятное.
- Двое детей, говорите,- боролся со словами выпивший Лука Лукич,- я люблю малых... Семью мою немцы-фашисты сожгли в сарае вместе с другими односельчанами за то, что в деревне немца убили... Жену и троих маленьких.- Он вынул платок и приложил его к глазам.
За столом притихли. Никита дожевывал кусок холодца, но Вера его дернула, и он остался сидеть с полным ртом, пока Лука Лукич не отнял платок от глаз.
- Воспоминания,- сказал Лука Лукич, утер слезы и громко в этот платок высморкался.
Только после этого Никита дожевал кусок.
- "Не в шумной беседе друзья узнаются,- сказал Лука Лукич,- друзья узнаются с бедой. Коль горе настанет и слезы польются, тот друг, кто заплачет с тобой".
- А мы, Лука Лукич, все плакали,- сказала Вера.- Верно, Никита? Когда вы начали про деток...- И она приложила платок к глазам, громко всхлипнула.
- А где же детки? - спросил Лука Лукич.
- Нету деток,- сказал Никита,- деток немцы в сарае сожгли.
- Тю на тебя,- сказала Вера,- он когда выпьет. Лука Лукич, не помнит, что говорит. Лука Лукич про Ульяниных деток спрашивает.- И через стол быстро шепнула Ульяне: - Позови Тоню и Давидку.
Когда позвали детей Ульяны, из кухни пришла вся орава.
- Ай, хорошо,- умилился и повеселел Лука Лукич,- люблю, когда полный дом детей.
- Это дело наживное,- сказала Вера и рассмеялась.
- Которые из них? - спросил Лука Лукич, тоже смеясь.- Которые Ульяны? Этот, что ли?
- Нет,- сказал Никита,- это наш. Это Макарка.
- Макарка,- умилился Лука Лукич,- ты чей будешь, Макарка?
- Я? Матерный сын.
- Матерный? - захохотал Лука Лукич, снова прижимая платок к глазам и утирая слезы, но уже от смеха.- Именно что матерный... Так нехорошо, так не надо... Матерный...
Если пьяного и сытого человека что-то рассмешит, то уже остановить невозможно, пока не высмеется.
- Матерный... Ах ты, ах ты... Ах ты, цыцкин сын... Цыцкин сын - это приличней. Кто из нас не цыцкин сын, тот цыцкина дочь... Все мы цыцкины дети...
Было уже поздно, в окна светила яркая луна. Лука Лукич глянул на свои карманные часы-"луковицу" в хромированном стальном корпусе.
- Пора... Завтра мне на работу пораньше... дебит-кредит...
- Проводи Луку Лукича,- сказала Вера Ульяне,- а то, может, его кто обидит... Я детей сама уложу.
- Сделайте любезность,- сказал Лука Лукич Ульяне,- сперва вы меня проводите, потом я вас провожу.
- Ты куда, мама? - спросила Тоня, увидав, что мать ее направляется к дверям с Лукой Лукичом.
- Иди, иди спать,- вмешалась тетя Вера и повернулась к Ульяне,- гуляй, не беспокойся, я с детьми сама управлюсь.
Ульяна вышла на улицу. После душного, спиртного застолья сырой холодный воздух был вкусен, хотелось стоять и дышать, не думая ни о чем. Черную мглу вокруг освещали лишь слабые отсветы из окон. Во тьме лаяли собаки, что-то скрипело и гудело.
- Это на Пижме паром скрипит,- сказал Лука Лукич,- никак мостом не разживемся. Я, как депутат, уже несколько раз ставил вопрос в исполкоме. И фонари необходимы, улицы осветить. Здесь местность таежная, людишек хватает, которым во тьме удобней... Был у меня случай в прошлом месяце. Подходит ко мне - часы давай. Я ему говорю: сволочь, не успеешь опомниться, как я тебя ударю по голове. Причем дважды. Он меня ударил поверх головы. В том смысле, что я пригнулся... Я же после партизанщины и фронта все приемы знаю... Главное в драке - бухгалтерский расчет... Шаг назад, и яйца сохранены...
Про яйца с перепою сказал, поскольку еще не выветрилось, но тут же опомнился и извинился.
- Я, знаете, никогда не ругаюсь, хоть работа у меня нервная, ответственная. Если уж припечет, скажу: ах ты хрен перловый - и все.
Ульяна ничего не ответила. Шли молча. Подошли к Пижме у скрипящего во тьме парома.