А это были первые месяцы после смерти Сталина, и кое-что еще к лучшему менялось. Дедушка Козлов, к примеру, на Маленкова сильно надеялся, который "в Бога верует православного и для народа православного истинно коммунистическую жизнь собирается устроить".
- Попляшем,- говорит Ульяна,- да и попоем, раз такое дело. И выпить можно по такому случаю.
- Согласен, - отвечает Мендель.
И сыграли Ульяна с Менделем вторую свадьбу, собрался народ поселковый, все разодетые, все веселые да певучие. И тетя Вера с дядей Никитой на свадьбу приехали. Ульяна напекла, наварила, насолила, выпивки накупила. Лица у всех красные, как праздничные флаги. Все веселы, один лишь дедушка Козлов от выпивки помрачнел и громко начал какую-то историю рассказывать.
- Он мне кричит: разойдись отсюда! Я ему: ах ты, смердячий рот! За такие вещи, говорю, не в морду бьют, а в висок.
- Ладно тебе, дед,- говорит дядя Никита,- ладно настроение портить... Жизнь пошла веселая.- И запел: "Я другой такой страны не знаю, где так долго дышит человек..."
Дядя Никита если запоет, то обязательно хоть слово, да вставит не то. В спортивном марше пел не "закаляйся, как сталь", а "напрягайся, как сталь". Мендель же умышленно слова коверкал, шутки ради: "Две гитары за стеной жалобно заныли, кто-то свистнул патефон, милый мой, не ты ли?.."
Тут тетя Вера, в свою очередь тоже выпившая, заявляет:
- Подсладить бы...
И сразу несколько догадливых голосов с разных сторон:
- Горько!
Припала Ульяна губами к губам Менделя - не оторвешь.
- Будя,- кричат,- задавишь.
А дедушка Козлов ладони у рта сложил лодочкой.
- Брысь! - кричит.
Отпустила Ульяна Менделя, сняла с гвоздика отцовскую балалаечку, и начался общий свадебный перепляс с припевками. Уж кто как мог, так и плясал, а уж пел, кто в каком голосе. Даже бабушка Саввишна Котова запела, а дедушка Козлов говорит:
- Голосина как волосина. Так тонка.
Жердочка еловая, досточка сосновая.
По той жердочке никто не хаживал.
Перешел наш Мендель-свет.
Перевел Ульянушку...
Напоминаем, в народных песнях переход по жердочке-досточке через реку всегда означал любовь. Хоть и без песни всем было понятно, что Ульяна да Мендель - это любовь. Поздней ночью, когда уж все угомонилось, все разошлись и легли Ульяна с Менделем в лунном полусвете, спросила Ульяна:
- Менделечек, не боязно тебе, что у меня родинка слева?
- Что ж мне боязно должно быть?
- Старые люди говорят, родинка слева у женщины приносит несчастье мужчине.
- Бабские сказки,- говорит Мендель и целует родинку у левого плеча Ульяны.
Тогда припала Ульяна к Менделю и забылась надолго. Очнулась от детского плача. Давидка плакал, видно, приснилось ему что-то. Плакал уж несколько минут, да Ульяна не слыхала. Вот как любила мужа, даже о детях забывала, точно, кроме ее и Менделя, на свете пустота.
Однако, люби не люби, а каждый день жить надо. Пошли дни один за другим. На Пижме лед раньше времени сломало - значит, лето будет теплее обычного. И действительно, расцвело раньше. Брусничные кусты вечно зеленые, как хвойные деревья, а черничные меняют листву. Но и они к концу мая зеленью покрылись, и уж ягоды начали наливаться. В июле можно было чернику потреблять.
Как-то утром собралась Ульяна печь черничный пирог. Растопила печь, замесила тесто, помяла чернику, когда вдруг в дверь стучат. Мендель был на работе, Давидка в детском садике, Тоня к соседским детям пошла, кто б это? Отпирает дверь - Раиса Федоровна. Сразу в глаза бросилось: на улице жарко, а она вся в черном - туфли черные, платье черное, длинное, шляпка черная. Поздоровалась.
- Извините,- говорит,- я попрощаться пришла и кое-что передать. Меня Анатолий Федорович просил. Вот вазочку Тоне завещал и вот записку написал. Больше ничего не осталось, всю мебель в область забрали. Говорят - в музей.
- А что с Анатолием Федоровичем? - спрашивает Ульяна.
- Умер.
- Умер? - Ульяна от неожиданности и печали рот ладонью прикрыла, помолчала.- Когда умер? Я и не слыхала.
- Не удивительно. Вы ведь счастливая, а счастливые часов не наблюдают, газет не читают, ничего вокруг не видят. Я знаю, к вам муж вернулся.
- Да, вернулся,- растерянно говорит Ульяна, точно она виновата в своем счастье перед этой женщиной,- вы проходите... Извините, у меня руки в тесте, пирог черничный печь собралась.
Села Раиса Федоровна у стола, вынула из темной сумочки вазочку фарфоровую и на стол поставила, а рядом записку положила.
- Это Тоне,- говорит.
В записке были две строчки нетвердым почерком: "Я тебя люблю. Ты должна учиться".
- Когда это случилось?
- Неделю назад.
- Я и про похороны не слыхала.
- Хоронить буду в Абрамцеве, там, где мама, и папа, и Костя похоронены. Добилась. Мертвому выезд разрешили. Так что Анатолий Федорович теперь в дороге на родину. И я уезжаю. Слава Богу, никогда больше не увижу эти места, этих людей.
- А вот Мендель мой соскучился по этим местам,- сказала Ульяна,- я ему предлагала: если хочешь, продадим дом, поедем жить к тебе на Украину. Нет, говорит, мне здесь больше нравится.
Раиса Федоровна сидела у стола сгорбившись, подперев голову тонкими своими, аристократическими пальцами.
- В Абрамцеве я жить не собираюсь,- сказала она после паузы,- что мне там делать? Старого народа давно уж нет, отцовских столяров. Всюду одна и та же рвань, а руководят разжиревшие комбедовцы. Всюду светят красные зори, всюду красная астрология, от которой зависят наши судьбы.
- Где ж вы жить будете? - спросила Ульяна.
- Поеду в Литву, все-таки ближе к Польше, к Европе. Может быть, приму католичество. Мой брат был православный, верил в русского Бога, а мне это азиатское христианство не по душе... У вас муж еврей, я вам завидую. Я б и сама вышла замуж за еврея, за поляка, за литовца, только не за русского. Не люблю русских, ненавижу русских. Народ грубый, злой, а если доброта, то юродивая.- Она вдруг закашлялась, может быть, от подступившего к горлу кома ненависти, и кашляла долго, все не могла остановиться. Ульяна налила ей в стакан брусничной настойки. Раиса Федоровна сделала несколько глотков, вытерла губы кружевным платочком.- Я, конечно, на личное счастье больше не надеюсь. Как поется: только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою вьется нить...
Глаза ее были измучены злобой и страданием, а губы дергались, извивались, точно жестокая насмешка и горький плач боролись меж собой и каждый пытался вылепить из этих дрожащих губ свое, но ни того, ни другого не получалось.
Когда Раиса Федоровна ушла, Ульяна долго не могла успокоиться. От этого беспокойства пирог с черникой не получился, подгорел, лопнул, черника вытекла, что еще более Ульяну расстроило. Пришел Мендель с работы, сразу увидал - жена не в духе.
- Что с тобой? - спрашивает.
- Пирог подгорел,- отвечает.
- Не беда, новый спечешь.
Сходила Ульяна за Давидкой в садик, кликнула Тоню - сели обедать. Поели щей, Тоня спрашивает:
- Где же пирог?
- Пирог сгорел,- говорит Мендель,- но ты не расстраивайся, Тоня, я вам с Давидкой в поселковом магазине конфет-тянучек купил.- И дал тянучек.
Дети успокоились, а Ульяна все не может.
- Тебе тоже тянучек дать? - шутит Мендель.
- Возьми, Тоня, Давидку,- говорит Ульяна,- и пройдись после обеда. Погода, гляди, хорошая.
Ушли дети, и говорит Ульяна:
- Пирог жалко, но не в пироге дело. Тут Раиса Федоровна приходила, сестра Анатолия Федоровича.
- Потемнел сразу лицом Мендель.
- Ей что надо здесь?
- Пришла проститься, она уезжает, Анатолий Федорович ведь умер.
- Ну и что,- говорит Мендель,- знаю я, что умер. В поселке слышал.
- Знал и мне не сказал,- говорит Ульяна.
- А что в этом интересного? В поселке говорят: скатертью дорога. Воздух станет чище.
- Нельзя так, Миша, против мертвого. Это был добрый человек. Он вот Тоне вазочку передал и записку.
- Какую еще вазочку и записку? - совсем обозлился Мендель, взял у Ульяны записку и прочел вслух: - "Я тебя люблю. Ты должна учиться". Чего это он чужих детей любит и им советы дает? Своих надо было завести, контрик недорезанный. Эту вазочку вместе с запиской я в Пижму выброшу. Незачем Тоню расстраивать.
- А греха не боишься, Миша? Все-таки воля покойного.
- Ты, я вижу, у меня верующая. Это он тебя религии обучил, бабским сказкам. Ты, я знаю, к нему бегала.- И выразился грязно.
Может, впервые за их жизнь так выразился, и впервые в их жизни был день несчастливый. Даже когда Мендель оставил ее, Ульяна его продолжала любить, а в этот день любить перестала и не любила его до следующего утра. Спать легла отдельно на лавку и всю ночь проворочалась. Понимала, что ревнует, понимала, что насплетничал поселок, понимала, что расстроен письмом от матери, прибывшим накануне, а все не могла простить.
"Мендель,- писала мать,- что ты наделал, куда ты уехал, с кем ты живешь? Ты укорачиваешь мне жизнь, я не сплю ночами, и если б собака сейчас лизнула мое сердце, она бы сдохла".
Первую половину ночи Ульяна злилась на Менделя, а когда начало рассветать, подумала, как бы хорошо поехать на родину к Менделю, познакомиться с матерью Менделя и братом Менделя, Иосифом. Да так удачно съездить, чтоб им понравиться.
Мендель тоже всю ночь ворочался, лежа один в постели, соскучился по Ульяне, еле дождался рассвета, пришел к ней босой, стал на колени и попросил прощения. Ульяна тут же его простила, и опять зажили хорошо. А вазочку с вложенной в нее запиской покойника Мендель все-таки в Пижму выбросил. Так никогда Тоня и не узнала про то, что ей Анатолий Федорович завещал. Зато вместо сгоревшего черничного пирога решила Ульяна настряпать пельменей с мясом и луком. Мясо в совхозном поселке раздобыла у знакомого Вере мясника. Специально в совхоз за мясом ездила.
- Можно, конечно, и пельменей с редькой налепить,- говорит Ульяна Вере,я, случается, и с редькой делаю. Натру редьку, с маслом смешаю и леплю. Но мои более с мясом любят. Еще бы сметанки достать.
- Балуешь ты своего,- говорит Вера,- смотри, мужчин баловать нельзя.
- Мой Мендель мужчина особенный. А покушать кто не любит? Помнишь, как семечки вместо хлеба грызли? Теперь, слава Богу, не то, Мендель у матери жил, хорошо питался, и я его питать не хуже буду. Зачем же мне уступать?
Так побыла у сестры, поговорила, мяса достала и назад. По дороге на станцию Лука Лукич встретился.
- Доброго здоровья,- говорит, словно ничего не случилось, словно не рванула она его за бороду, когда он этой бородой ей в лицо полез целоваться.
- Здравствуйте, Лука Лукич,- отвечает, а потом, дорогой, как вспомнит, так смеяться начинает. Однако одновременно думает: о Луке Лукиче надо б Веру предупредить, пусть при Менделе его не упоминает. Мало ли что Мендель себе в голову возьмет.
На следующий день, прямо с утра, взялась за пельмени, поскольку работа эта серьезная, если ее с толком делать. Мясо от сухожилий и пленок очистить, фарш приготовить, не пересолить, лук измельчить, потом тесто приготовить на яйцах, раскатать и прочее. Полдня провозилась, спины не разгибая. Вдруг вспомнила: надо бы к Козловым за посудиной сходить. В кастрюле варить долго, и слипнуться могут, а у Козловых специальная низкая широкая посудина для пельменей имелась. Глянула в окно - льет не переставая. Хорошо, хоть Тоня калоши надела. И тут же подумалось: как бы Мендель не узнал, кто Тоне калоши подарил. Может, предупредить Козловых, чтоб не говорили, а может, не надо - зачем напоминать, авось забудется. Так в мыслях и заботах накинула Ульяна плащ и, скользя по грязи, побежала в тупичок к Козловым.
- Пельмешки задумала? - говорит дедушка Козлов.
- Задумала,- отвечает Ульяна, - у меня недавно черничный пирог сгорел, не углядела, жалко. Дай, думаю, взамен пельмешек налеплю.
- Черничный пирог - это жалко,- говорит дедушка Козлов,- вкусна черница... Вкусна, да дорога. Слышала, в черничнике скелет обнаружили.
- Какой еще скелет? - испугалась Ульяна.
- Человеческий.
- Все б тебе, старому, пугать,- ворчит бабушка Козлова,- может, этот скелет еще с царя Гороха лежит... - Может, с Гороха и лежит,- говорит дедушка Козлов,- да череп проломлен и истлевшая одежда рядом. Обувь валяется.
Ульяна уж и не рада, что за посудиной пришла. Взяла да быстро домой. А там Мендель дожидается с детьми. Он с работы зашел в детский сад и Давидку взял. Тоня у соседских ребят была, увидала в окно - отец с Давидкой возвращается,выбежала.
- Хорошо, что вся семья в сборе,- говорит Ульяна,- сейчас пельмени будут готовы.
Но начала лепить - и видит, уж не к обеду поспевает, а к ужину.
- Давайте,- говорит,- я к обеду картошки сварю со шкварками, а пельмени к ужину. Я их налеплю, они постоят, соку наберутся, еще вкуснее будут.
И действительно, удались пельмени. Съел Мендель алюминиевую миску - еще просит. Съел Давидка блюдце - еще просит.
- Сейчас, мои милые Пейсехманы,- говорит Ульяна, довольная, что пельмени удались,- сейчас вон папе еще полмиски наложу, поскольку он по делу торопится, а потом и вам, как сварятся.
Мендель действительно куда-то после ужина собрался и Ульяну попросил калитку не запирать, поскольку он не надолго. Поел Мендель добавку, полмиски, губы от сметаны отер салфеткой, рыгнул культурно, прикрыв рот ладонью, встал, кепку надев.
- Плащ надень,- кричит вслед Ульяна,- моросит ведь. Хлестать к тому времени дождь перестал, но моросило.
- Я мигом,- говорит Мендель,- скоро вернусь и еще пельменей поем, если останутся. Вкусны пельмени.- И вышел.
Ульяна отварила пельменей для детей. Те поели. Дала им на сладкое по конфете, а сама принялась варить новые пельмени для Менделя. Пельмени варятся быстро - семь минут, и всплывают в подсоленном кипятке, но ведь и Мендель обещал быстро вернуться. Пельмени всплыли - Мендель не вернулся. Ульяна выловила пельмени и сложила их в миску, а чтоб не остыли, накрыла другой миской. Поставила чайник, чтоб чайку попить. Чайник вскипел - Мендель не вернулся.
Уже потемнело, точнее, более тускло стало, поскольку на Севере летние вечера светлые. Далеко на станции прогудел паровоз - пришел вечерний поезд из совхозного поселка. Дождь стал опять хлестать, но уж с ветром. От ветра сильно хлопнула форточка, и Давидка испугался, заплакал. Ульяна успокоила Давидку, дала ему еще конфету и, чтоб не сидеть без дела, начала мыть посуду, все поглядывая в тусклое окно, но уже с беспокойством. Надо бы детей уложить спать, однако хотелось дождаться Менделя, чтоб уложить их со спокойной душой.
- Что-то мне кажется, папы нашего долго нет,- сказала Ульяна.
- Он, может, опять уехал от нас? - спросила Тоня.
- Ты пустое не говори... Куда уехал? Встретил, наверно, кого. Я пойду посмотрю и плащ ему захвачу. Ты, Тоня, гляди, чтоб Давидка чего не натворил. К печи пусть не подходит, и чайник вон горячий. Лучше у стола посидите, пока я с папой не вернусь. И не отпирай никому, пока не спросишь, кто и зачем.- Сказав так, надела Ульяна плащ, взяла в руки плащ Менделя и ушла.
Сколько просидели дети - не знают. Чайник остыл, пельмени остыли, печь уж холодная, а за окном темнота сгустилась. Начал Давидка на стуле ерзать.
- Ты чего? - сердито говорит Тоня.- Не балуй, сиди тихо, пока мама с папой не вернутся.
- Я пипи хочу,- говорит Давидка.
Повела Тоня брата в угол, где горшок стоял, пописал Давидка, и обратно его к столу привела, как мать наказывала. Давидка уж спит на ходу. Сел на стул, ноги поджал, голову свесил и посапывает. Тоня крепилась, крепилась зажмурится и уплывает. Поплавает так в темноте, в покое, глаза откроет и опять возвращается к столу, за которым они с Давидкой сидят. Последний раз открыла рассвет уже, солнце за окном, а мамы и папы нет. Давидка на стуле спит калачиком, на столе те же остывшие пельмени да остывший чайник. Только разволновалась от этого Тоня, загрустила, как в дверь стучат.