Дмитрий Сорокин
Миниатюра
Когда-то я был... А разве это важно, кем я был когда-то? Нет, это не имеет абсолютно никакого значения! Куда важнее то, что сильный дождь моет запыленную вечным московским смогом листву, а я, совершенно счастливый и безумный от этого нечаянного счастья, иду, забыв вынуть зонт из сумки, прыгаю по лужам, смеюсь... Мокрый, как выдра. Или как выхухоль. Вот. Эйфория объясняется очень просто - я иду на свидание.
Клянусь чем угодно - она прекрасная девушка. Хотя и актриса. Почему-то сложилось странное мнение, что все актрисы порочны и развратны. Я в это упрямо не верю... Впрочем, она - первая актриса, с которой мне удалось познакомиться. Да и неизвестна она никому, играет в самодеятельном театре... Но как играет! Черт меня побери, как она играет! Ее голос, пластика, мимика - все завораживает и окунает в совершенно незнакомый доселе, но такой чудный, уютный мир... Ее мир. Я хотел бы в нем поселиться навсегда. Нет, все перепутал от волнения. С актрисой я ходил по музеям и театрам. И она была совсем не порочной! Я шел на первое свидание с ней, затянутый в свой единственный костюм, оставшийся еще с выпускного в школе. Вспотевшая от волнения рука судорожно сжимала три робкие гвоздики. Я шел, ломая голову, как вести себя с незнакомым человеком, если хочется пробудить в нем симпатию... Искренне хотел, чтобы все женщины мира любили меня - только меня! - и духовно, и плотски. Сейчас я этого уже не хочу, следовательно, стал взрослее, умнее. И еще очень боялся, что сфальшивлю. Есть у меня слабость к разного рода играм: то плейбоя из себя разыграть, то трепетного мальчика... А так порой надоедает этот идиотский не понятно, зачем вообще нужный маскарад... А она сама актриса, и игра - вся ее жизнь... И вот я шел, думал, и сами собой эти дурацкие раздумья рифмовались примерно в следующие строки:
На свиданье первое иду,
Маски примеряя на ходу.
Вдруг она захочет - сразу - сказку?
Пусть тогда ее расскажет маска.
Если же в раздумья погрузится
В миг другая маска, словно птица,
Ей споет на ушко песнь лихую...
Танцевать - так третья с ней станцует,
А четвертая с кривой ухмылкой
Ей шепнет о страсти буйной, пылкой.
Пятая, шестая, и седьмая...
Боже! Где же Я?! Уже не знаю...
К черту маски, к черту все сомненья,
Неуверенность - источник опасений!
Я - есть я, с рожденья до седин.
На свиданье Я иду. Один.
Самое интересное, что все примерно так и было... Без масок. По-настоящему. Сильно, весело, живо... Жалко лишь, что недолго. Ух, времена тогда были... четыре месяца тому назад.
Мне девятнадцать, и, говорят, это самое прекрасное время в жизни человека. Не знаю. Поживем - увидим - сравним.
Бывали, бывали в моей жизни уже всякие разные свидания. И в кино, и в метро, и под часами, и у памятника, и в кафе, и даже в Большом Театре. А в этот раз будет нечто особенное. Мы познакомились по телефону - она ошиблась номером, и мы довольно мило проболтали ни о чем полтора часа, к полному неудовольствию моих соседей... Беседа закончилась тем, что я пригласил ее на следующий день встретиться на Пушкинской. Почему именно там? Это долгая история, и она далеко не так интересна, как все остальное, поэтому я не буду ее рассказывать.
Сегодня ориентиром служит памятник Пушкину. Я иду по Страстному, душа ликует, все остальное мандражит: а если не придет? А куда мы пойдем? А... а... а дальше-то что?!
Вот он, Пушкин. Стоит, зеленый от тоски. Жаль его. Ну, да к чему о грустном, если вот-вот начнется самое интересное? Вокруг меня - такие же ждущие. Глаза тревожно шарят по прохожим: не тот ли? Не та ли? Нет? Какая жалость. А вот... опять нет... Я присоединяюсь к ним в своей тревоге, ожидании, предвкушении.
- Павел, если не ошибаюсь? - вот она! Это она, она говорила со мной вчера по телефону целых полтора часа! Оборачиваюсь, стараясь делать это грациозно, неторопливо; медленно поднимаю к груди ставший вдруг тяжеленным букет...
Передо мной стоит бородатый мужик с растрепанными волосами и фиксатым ртом. Изо рта дурно пахнет. Я еще не понимаю, в чем дело, когда он все тем же милым, желанным голосом произносит:
- Это игра была, дурик. Поспорили мы с одной твоей знакомой актриской, что разведу я мужика по телефону. А ты и повелся! С чем тебя и поздравляю. Ладно, давай без обид, пока, я пошел, а цветочки ты лучше мамаше подари! - и заливается противным козлиным смехом.
Вторя ему, гогочу и я. Он смотрит непонимающе и настороженно, тогда я с поклоном вручаю ему букет:
- Артистам после представления принято дарить цветы. - И отступаю назад с самой счастливой из улыбок.
- Да пошел ты! - злобно восклицает мужик, бросает цветы, сплевывает, и торопливо покидает площадь. Я поднимаю букет, отряхиваю от воды - в лужу упал, - и кладу к подножью памятника. Пусть хоть Пушкину приятно будет от моего букета...
Иду неторопливо обратно по Страстному, руки в карманах, в зубах сигарета. Дым ест глаза. Мне все еще весело, хорошо и легко; в голове играет Моцарт. Больно станет много позже...