— Он приедет сегодня вечером. Он спрашивает, не беспокоитесь ли вы.
При этих словах родная сестра моего покойного отца фыркнула по высшей отметке десятибалльной шкалы.
— Неужели? Так у меня для него новость. Я действительно беспокоюсь. Почему он так долго задержался в Лондоне?
— Он встречался со своим адвокатом: он собирается подать в суд на «Сездей Ривью», за клевету.
Я до сих пор пытаюсь прикинуть, на сколько дюймов подпрыгнул Киппер на своем стуле, когда он услышал эти слова. Иногда мне кажется, что на десять дюймов, иногда, что на шесть, но во всяком случае это вполне можно было назвать прыжком в высоту.
— На «Сездей Ривью» — переспросила тетушка Далия. — Мой юный Херринг, это ведь кажется ваша газета? Чем они так завели Апджона?
— Папа написал книгу про начальную школу, это все из-за нее. Вы слышали, что он написал книгу про начальную школу?
— Представления не имела. Мне никто ничего не рассказывает.
— Ну вот, он написал книгу про начальную школу. Он там пишет про начальную школу.
— Про начальную школу — неужели?
— Да, про начальную школу.
— Слава богу, это мы уже выяснили. Повторение — мать учения. Ну и…?
— А «Сездей Ривью» написала что-то клеветническое про эту книгу, а папин адвокат сказал, что папа может выиграть от процесса не меньше пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Ведь это же была клевета. Все это время папа разбирался с адвокатом. Но сегодня вечером он приедет назад. И будет участвовать в раздаче призов, его речь уже готова, я ее перепечатала. Ах, а вот и мой дорогой Поппет, — сказала Филлис, услышав приближающийся лай. — Он хочет покушать, мой дорогой песик. Сейчас, сейчас, Мамочка идет! — заворковала она и упорхнула от нас к нашим меньшим братьям.
После ее ухода воцарилась краткое молчание.
— Ничего не хочу слышать, — наконец сказал тетушка Далия с вызовом. — Ум это еще не все. Она хорошая, добрая девушка. И я люблю ее как родную дочь.
И пусть кто-то из вас считает ее дурочкой. Эй, — сказал она, увидев, что Киппер откинулся на стул, безуспешно пытаясь придать своему лицу волевое выражение. — Что вы так разволновались, мой юный Херринг?
Я видел, что Киппер не в разговорчивой форме, поэтому ответил за него сам.
— Возникает весьма сложная ситуация, дорогая тетушка. Ты же слышала, что рассказала Ф. Милз перед тем, как отправиться кормить свою собаку. А она все рассказала.
— Как тебя понять?
— А то, что она выложила все факты. Апджон написал эту тонкую книжицу, которая, если ты помнишь, посвящена начальной школе, и в ней он утверждает, по словам Киппера, что время, проведенное в таких заведениях, является самым счастливым в нашей жизни. Гл. редактор отдал эту книгу на рецензию Кипперу, и он, вспоминая это мрачное время в Мелверн Хаус, что в Бремли, когда мы только и делали, что собирали маргаритки в кавычках, — Киппер написал меткую рецензию: рука его была тверда. Ведь так, Киппер?
Киппер нашел в себе силы заговорить из такой глубины души, точно как буйвол вытаскивает с чавканьем ногу, засосанную в болоте.
«Но, черт побери,» — заговорил он наконец человеческим голосом, — «критика была совершенно справедливой. Конечно же, я говорил без обиняков…»
«Было бы небезынтересно узнать, в каких именно выражениях ты говорил без обиняков, ибо среди них может оказаться пара таких, которые будут тебе стоить пяти тысяч фунтов стерлингов. Берти, садись в машину, съезди на станцию и посмотри, нет ли у них в киоске одного экземпляра… Впрочем нет, погоди. Вольно. Я сейчас приду». — сказала она и вышла из комнаты, оставив меня в полном неведении, какие будут дальнейшие распоряжения. Пути тетушек неисповедимы.
Я повернулся к Кипперу.
«Плохо дело,» — сказал я.
По его сморщенному выражению я понял, что хуже некуда.
«Что может быть, если сотрудник еженедельника вгоняет свое начальство в большие издержки за клевету?»
«Его выгоняют, но что хуже всего, ему будет трудно найти другую работу. Его заносят в черный список.»
Я его понял. Ох уж эти господа, которые владеют еженедельниками: они считают каждый пенни. Им нравится, когда деньги прибывают, но если вдруг, вместо этого, деньги меняют свое направление в результате оплошности какой-либо штатной человеческой единицы, они сводят ее к нулю. Насколько мне было известно, журнал Киппера (не Киппера конечно) находился во владении то ли какого-то правления, то ли синдиката, но все вместе они были то же самое, что каждый в отдельности. По словам Киппера, они не только увольняли небезызвестную единицу, но и сообщали о том себе подобным.
«Ах Херринг?» — скажет кто-то, когда Киппер придет к нему устраиваться на работу. — «Это не тот самый негодник, который лишил „Сездей Ривью? толстого слоя масла на хлебе“? Выкиньте его в окно, мы помашем ему вслед.» Другими словами, если Апджон выиграет процесс, шансы человеческой единицы «Киппер» превратиться в штатную единицу очень малы. Должны пройти годы, прежде его помилуют.
«Мне останется только продавать карандаши в подземном переходе». — сказал Киппер, и он только обхватил лицо руками на манер того, как это делают в случае отчаяния, но в это время дверь отворилась и в комнату вошла не тетушка Далия, а Бобби.
«Я взяла не ту книгу». — сказала она. — «Мне нужна была…»
Тут она обернулась на Киппера и вся напряглась ну точно как жена Лота, помните, тогда еще происходили все эти неприятности с небезызвестными городами: так вот, она превратилась в соляной столп, хотя что этим хотел сказать автор, я так и не мог понять. При чем тут соль. Весьма, весьма эксцентричен: я бы сказал иначе!
«О!» — воскликнула между тем Бобби, как будто оскорбленная увиденным, но в это время Киппер издал протяжный стон и поднял к ней свое испепеленное лицо. При виде этой человеческой руины все презрение мигом испарилось из Роберты Уикам, и на месте ее возникла любящая и нежная Бобби. Одним прыжком она подскочила к нему как львица, обретшая, наконец, своего детеныша.
«Регги! О, Регги Регги, дорогой мой, что случилось?» — воскликнула она, явно переменившись в лучшую сторону. Она размякла при виде чужого горя, такое часто бывает с женщинами. Об этом часто, кстати пишут поэты. Может, вы слышали, у одного поэта есть такие строчки:
О женщина, в часы любви
там-тамти-тидли что-то там «вы».
«Когда» там что-то такое «цветы»,
и точно не помню, трам-там «ты».
Бобби накинулась на меня как разъяренная львица.
«Что ты сделал с этим бедным агнцем?» — воскликнула она и посмотрела на меня взглядом, которому по колючести не было равных во всем нашем графстве за весь последний летний месяц. И только я успел объяснить, что вовсе не я, а рок судьбы омрачил чело бедного агнца, как в комнату вернулась тетушка Далия.
«Я была права,» — сказал она. «Я была уверена, что после выхода книги Апджон обязательно свяжется с агентством по журнальным и газетным вырезкам. Я нашла это у него на столе. Это твоя рецензия на его книгу, мой юный Херринг, и даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, почему ему это могло не понравиться. Я могу прочитать вам это вслух».
Я конечно представлял себе, в каком ключе будет написана рецензия Киппера, что она не будет хвалебной, и что до меня, я слушал ее с большим удовольствием. Заканчивалась статья следующим образом:
«Обри Апджон был бы иного мнения о начальной школе, если сам бы оказался на месте своих учеников в Мелверн Хаус, что в Бремли. Мы никогда не забудем свиной колбасы, которую нам подавали по воскресеньям: судя по вкусу, свинина принадлежала свиньям, прожившим безрадостную жизнь и умершим от сапа или туберкулеза».
До сих пор, Киппер сидел, постукивая пальцами по коленке и время от времени вставляя: «да, сказано остро, но правда». Но когда тетушка дошла до этого последнего абзаца, он снова сделал свой знаменитый прыжок в высоту, явно побив прежние свои рекорды на несколько дюймов. Я успел подумать, что если отпадет его теперешний способ зарабатыванья денег, у него впереди блестящее будущее акробата.
«Но я не писал этих слов», — воскликнул Киппер.
«Но вот же, напечатано черным по белому».
«Но это же клевета!»
«То же самое считает Апджон и его хищник-адвокат. И я должна сказать, что эта колбаса действительно попахивает для тебя пятьюдесятью тысячами фунтов».
«Дайте я сам взгляну», — воскликнул Киппер. — «Я ничего не понимаю. Нет, подожди, дорогая, не сейчас. Мне нужно подумать», — говорил Киппер в то время, как Бобби подскочила и обвила его руками, как цепкий плющ.
«Регги!» — завопила она, именно завопила. — «Это все я!»
«Что?»
"Ну, этот конец. Помнишь, за ленчем ты показал мне корректуру и попросил занести ее тебе в журнал, так как ты спешил на гольф. Когда ты ушел, я перечитала все, там не было того, что ты мне смешно рассказывал про эту колбасу. И тут я подумала, что будет очень забавно если… Ну, я и подписала это в конце. Просто как метафору…
ГЛАВА 14
На некоторое мгновение в комнате воцарилась тишина, прерванная лишь тетушкиным восклицанием: «Вот это да!» Киппер стоял мигая глазами: я уже однажды видел, как он это делал на турнирах по боксу, получая ближний короткий в самое ранимое место типа «в нос». Не могу сказать, мелькнула ли в этот момент в его мозгу желание схватить Бобби за шею и поработать с ней, но если и так, это желание было недолгим, ибо любовь возобладала. Ведь она назвала его агнцем, и с нежностью такового он заговорил.
— Ах, вот что. Ну что ж, ладно.
— Мне очень жаль.
— Ну что ты.
— Ты меня сможешь простить?
— Конечно.
— Я не желала ничего дурного.
— Конечно же нет.
— У тебя теперь будут неприятности?
— Возможны некоторые осложнения.
— О, Регги!
— Ничего страшного.
— Я испортила тебе жизнь.
— Пустяки. «Сездей Ривью» не единственная газета в Лондоне. Если меня и уволят, устроюсь на работу в другое место.
Это несколько расходилось с той информацией, которой владел я, насчет «черных списков», но я оставил это при себе, так как видел, что слова Киппера успокоили Бобби, а я не хотел портить им настроение. Разве можно вырвать полную чашу счастья из рук девушки, которая только что выкарабкалась из оврага отчаяния к тому же, если к этой чаше она уже приложилась.
— Конечно! — сказала Бобби. Любая газета почтет за счастье иметь у себя такого ценного человека.
— Они будут драться как тигры, чтобы заполучить его, — поддакнул я. — Такая купюра как Киппер может выпасть из оборота только на день, на два, не больше.
— Ты такой умный.
— О, благодарю.
— Я имею в виду не тебя, а Регги.
— Ах, Конечно же и Киппер вполне достоин такого звания.
— И все же, — заметила тетушка Далия, — мне думается, что когда вернется Апджон, вам нужно сделать все, чтобы умаслить его.
Я понимала, что она имеет в виду. Она предлагала прижать его к своей груди и так там и остаться.
— Точно, — заметил я. — Ты должен накачаться обаянием, Киппер, и есть шанс, что он заберет иск обратно.
— Он определенно так и сделает. Никто не может устоять перед тобой.
— Ты и вправду так думаешь, дорогая?
— Конечно, дорогой.
— Будем надеяться, что это так, дорогая. А между тем, — продолжил Киппер, — если я срочно не выпью виски с содовой, я развалюсь. Вы не возражаете, миссис Траверс, если я пойду и попрошу, чтобы мне налили?
— Именно это я и хотела предложить тебе сама. Лети, мой юный Бемби, лети и приложись к спасительной влаге.
— Я бы тоже не отказалась немного выпить. — сказала Бобби.
— И я тоже, поддакнул я, внимая народному гласу. — Но я бы остановился, — сказал я, когда мы уже вышли из комнаты, — я бы остановился на портвейне. В нем больше солидности. Поищем Сордфиша. Он нас обслужит.
Попа Глоссопа мы нашли в буфетной, где он начищал до блеска столовое серебро. Он несколько удивился от такого наплыва народу, но узнав, что наши глотки иссохли от жажды, он откупорил нам бутылку хорошего вина. Тут мы немного повосстанавливали нервные клетки, потом Киппер, который все это время находился в молчаливой задумчивости, встал и сказал, что он извиняется, но ему надо пойти побыть одному. Я видел, как Поп Глоссоп проводил Киппера острым взглядом, и понял, что он заинтересовался моим другом в плане второго своего призвания. Психиатр — он и на работе дворецкого психиатр. Вежливо дождавшись, когда дверь за Киппером закроется, Глоссоп поинтересовался:
— Мистер Вустер, мистер Херринг ваш старый друг?
— Зовите меня Берти.
— Ах, простите, Берти. Значит, вы уже некоторое время с ним дружны?
— Мы, считай, вылупились из соседних яиц.
—И он также друг мисс Уикам?
— Сэр Родерик: Регги Херринг и я помолвлены, — заметила Бобби.
При этих словах Глоссоп прекратил всякие расспросы. Он только сказал «О!…» — и начал обсуждать стоявшую погоду, и он ее обсуждал, пока Бобби, которая все это время так же проявляла признаки нервозности, не сказала, что она, пожалуй, сходит и посмотрит, как там он… Избавившись таким образом от необходимости продолжать про погоду, сэр Родерик тотчас же приступил к разговору.
— Мне не хотелось говорить этого при мисс Уикам, так как она помолвлена с мистером Херрингом, я не хочу лишний раз беспокоить ее, но у этого молодого человека все признаки невроза.
— Он не всегда такой чокнутой, каким выглядит сегодня.
— Но все же…
— Знаете, что я вам скажу, Родди. Если бы с вами случилось то, что произошло с ним, у вас тоже был бы невроз.
И я все ему рассказал: не повредит здоровью узнать его мнение насчет истории с Киппером.
«Теперь вы знаете все». — закончил я. — «Единственный способ избежать того, что равносильно собственной смерти — а именно: дать ограбить своих работодателей на сумму, превышающую порог их жадности, — единственный способ — это помириться с Апджоном, что по мнению любого нормального человека может быть равносильно только собственной смерти. Посудите сами: четыре года он прожил с ним бок о бок в Мэлверне и так и не смог наладить с ним отношений. Трудно представить, как он это сделает теперь. Вся эта затея сущее impasse по-французски, то есть полный тупик: формулы примирения не существует.»
К моему удивлению, вместо того, чтобы пощелкать языком и покачать головой в знак того, что ситуация действительно серьезная, сэр Родерик озорно засмеялся: очевидно, во всем происходящем были свои светлые моменты, но я до них своим умом дойти не мог.
— Вы знаете, просто невероятно, дорогой Берти, — сказал он, — насколько все это напоминает мне мою собственную молодость. Мне припомнились случаи из собственной жизни, о которых я не вспоминал годами. Пока вы мне рассказывали о злоключениях своего друга Херринга, как будто спала пелена, покрывавшая мое давнее прошлое, как будто сломалась пружина времена, отпустив стрелки часов назад: я снова почувствовал себя молодым двадцатилетним парнем, попавшим в причудливую историю с Бертой Симмонс, Джорджем Ланчестером и отцом Берты, мистером Симмонс, который в то время проживал в Путней. Занимался импортом топленого жира и масла.
— Так что вы говорите за причудливая история?
Сэр Родерик снова повторил состав действующих лиц, выдвинул предложение выпить еще портвейну, — предложение было принято вместе с портвейном, — а затем он продолжил:
"Джордж, молодой человек, кипевший страстью жизни, познакомился с Бертой Симмонс в ратуше города Путней на благотворительном вечере-дансинге в помощь вдовам вокзальных носильщиков, в результате чего он влюбился с первого взгляда. Любовь оказалась взаимной. Когда, на следующий день, Джордж встретил Берту на улице, он пригласил ее в кондитерскую, где предложил ей мороженое, руку и сердце, которые с радостью были приняты. Она рассказала, что когда накануне танцевала с ним, на нее как будто что-то нахлынуло.
— Это называется родственные души.
— Очень точное определение.
— И это прекрасно.