Красные волки, красные гуси (сборник) - Галина Мария 2 стр.


– Добрый день, мистер Холмс, – сказал почтальон. – То есть я хотел сказать, доктор Дойл. Сегодня много писем.

– Вот видишь! Это от тех, кто… от тех, кто потерял близких на этой войне. Миссис Лорри из Гемпшира. Фермер из Суррея. Кстати, Мортимер сейчас там, ты знаешь? Поехал навестить эту несчастную семью. Они пишут, что теперь, когда знают, что смерти нет, что их близкие с ними…

– А это что за письмо, Артур? – странным голосом спросила Джин. – Нет, погоди, не открывай, оно мне не нравится. Дай, я…

– Ну что…

Ножичек с костяной ручкой упал на скатерть. Следом за ним на стол спорхнуло письмо.

– Иннес, – прошептал доктор Дойл побелевшими губами.

– Я же говорила, Артур. Я же говорила.

– Но он же… демобилизован по здоровью.

– Война везде, доктор Дойл, – виновато сказал почтальон. – Она настигает их, даже когда они далеко.

Дойл встал и застегнул жилет.

– Джереми, – сказал он очень спокойно, – погоди, я сейчас напишу письмо мисс Лили. Сегодня вечером будет сеанс.

– Доктор Дойл, – нерешительно прошептал почтальон. – Я думал, вы знаете. Мисс Лодер-Саймонс… в утренних газетах…

– Что?

– Она умерла, доктор Дойл. Такая молодая. Такая красивая…

* * *

– Вы правы, сэр Редьярд. Прогресс, вот что мы им несем. Вот именно, прогресс. Мы пришли в Индию и расправились с чертовыми тугами. Индусы благодарили нас со слезами на глазах. В Конго мы уничтожили этих их ужасных колдунов.

– Насчет Конго, мистер Мемпес, я бы не стал говорить с такой уверенностью. То, что там творили бельгийцы… Естественно, туземцы стали искать защиты у местных шаманов. Знаете, там с белыми людьми порой случались странные вещи.

В пабе на Флит-стрит было людно, полутемно и душно. Мортимеру казалось, что самый воздух мерцает у него перед глазами: свет-тьма, тьма-свет…

– Зло нельзя истребить совсем, мистер Мемпес. Оно просто принимает иные формы. Взять, к примеру, ту же Преторию, мы воевали с бурами, буры с нами. Но ведь были еще зулусы. И вот они-то воевали со всеми. В конце концов, это их земля. Я слышал историю про какого-то сержанта, Хопкинса, кажется… ну, просто сержант Ее Величества. Он застрелил зулуса просто так, на глазах у всей деревни. Жара, понимаете. Все из-за жары. И тогда местный колдун… они как-то связываются между собой, эти колдуны, неведомым нам способом.

– Как гелиограф?

– Да. Что-то вроде гелиографа. Наверное. Так вот, сперва начинают стучать барабаны. Их даже не слышно – артиллерия бьет громче. Но они стучат. Стучат. Долго. Ночь за ночью. И в конце концов…

– Что? – прошептал Мортимер.

– Приходят земляные духи.

– Демоны? – Мортимер помахал рукой, подзывая бармена.

– Нет, просто духи. Бесформенные тупые духи. Они питаются астральными телами, понимаете? Астральными телами умерших. Они занимают астральное тело, пока физическое тело еще теплое. Прихватывают обрывки памяти, сны, мечты. И они умеют плодиться, мистер Мемпес. Они идут по путеводной нити любви, идут и находят близких покойного. И занимают их астральные тела. И так дальше, дальше, пока нить не оборвется. Этот сержант вскоре погиб, конечно. Кажется, от тифа. Там разразилась эпидемия тифа, в Претории. И я вот думаю, не умер ли кто из его родни, – здесь, на Острове. Готов поставить свои часы против этой вашей трости.

– Хопкинс? – медленно спросил Мортимер. – Не Перкинс?

– Точно. Перкинс. Вы его знали?

– Знал. Еще стаканчик? Да, у него была семья. Решил навестить их пару недель назад. Они жили в Суррее. Дом стоял пустым. Заброшенным. Думал, они уехали. В местном пабе сказали, она в Бродмуре. Ну, в лечебнице. Задушила детей. Сказала, отец их позвал. Сказала, там им будет хорошо. Лучше, чем здесь. Когда их выносили, она улыбалась.

Свет-тьма, свет-тьма. Рои зеленых мух. Отгоняя их, он помахал рукой перед глазами.

– Жаль, что вы не стали биться об заклад. Мне нравится ваша трость. Эта, с собачьей головой.

– Ее я не стал бы ставить, – замотал головой Мортимер. – Мне ее доктор Дойл подарил.

– А, так вы знакомы с Дойлом? Замечательный человек. Странно, что он увлекся спиритизмом, он всегда казался образцом здравого смысла.

– Благая весть, – прошептал Мортимер.

Он встал из-за стола и нахлобучил на голову котелок.

– Они нас ненавидят, да? – прошептал он. – Все они. Туги, конголезские колдуны, зулусы. И вот начинают стучать барабаны… ночь за ночью. И тогда приходят земляные духи. Боже мой, чем больше смертей, тем больше астральных тел… еще теплых… и они еще помнят, да? И зовут, зовут… роятся… Это конец белой расы, сэр Редьярд, говорю вам, это конец белой расы!

– Вам надо меньше пить, друг мой, – заметил сэр Редьярд. – Вы слишком впечатлительны.

* * *

– Перемирие! – Прилично одетая, степенная дама кружилась в холле гостиницы, держа по «Юнион Джеку» в каждой руке. – Перемирие! Больше не будет смертей! Никогда! Никогда! Не будет резни! И мой мальчик вернется домой! Перемирие!

Автомобиль с шофером ждал у входа.

– Как ты можешь читать эту лекцию, Артур, – спросила Джин, – сейчас, когда Кингсли…

– Мой сын бы меня понял. – Доктор Дойл взял ее под руку. – Ведь столько людей будут оплакивать сейчас своих погибших. Я призван утешить их. Он бы понял.

Они прошли мимо с поклоном отворившего им дверь швейцара.

– Благослови вас Бог, доктор, – сказал швейцар им вслед.

Они медленно катили по Лондону, ветер развевал волосы Джин, такие светлые, что седина казалась почти незаметной.

– Я не хотел тебе говорить, – Дойл обнял ее за плечи, – но теперь, наверное, можно. Я нашел очень сильного медиума. Очень сильного, почти как Лили. И вчера… Я сказал тебе, что иду в клуб, но я был на сеансе. И мы говорили… Малькольм был там. Он сказал… сказал… помнишь, ты провожала меня в Америку? Мы тогда таились от всех. И вы с Малькольмом спустились в каюту, а я был на палубе с Кингсли и бедняжкой Туи, и ты… поставила цветы на столик, и поцеловала подушку с двух сторон, чтобы я спал среди твоих поцелуев. Это правда, дорогая?

– Да, – прошептала Джин. В ее глазах стояли слезы. – Да…

Над головой торжественно сияло небо. Толпы народа стояли вдоль обочины, приветствуя его, доктора Дойла, человека, принесшего Благую Весть, зримые и незримые, и все были здесь – и Малькольм, и Дик, и Иннес, и Кингсли, и Лили Лодер-Саймонс улыбалась мягкой улыбкой, прижимая к вискам тонкие руки…

– Если бы они знали, – доктор Дойл окинул взглядом толпу, – если бы они только знали!

(Для написания этого рассказа использована биография Конан Дойла

«Типичный бред преследования», – сказал румяный доброжелательный врач, бывший одноклассник дяди Миши, приглашенный как бы попить чаю. И тут же увел с собой.

– Временно работаете библиотекарем…

– Да. Я…

– Районная библиотека. Приморский район.

– Да, но это…

– К вам часто заходит некто Покровский.

– К нам много кто заходит, – сказал я и вытер ладони о штаны.

Их интересую не я. Их интересует Покровский.

– Вы же взрослый человек, Альберт Викторович, – укоризненно произнес майор Иванов, – не надо притворяться дурачком.

(Я и есть дурачок. То есть психически больной. У меня есть выписка из истории болезни. Он сказал это нарочно. С намеком, что он-то знает…)

– Что он за человек?

– Культурный. Берет все больше классику. Книги сдает вовремя.

– Вы что, в вашей библиотеке газет не читаете? Сейчас очень осложнилась международная обстановка. Я бы даже сказал, обострилась. Я ожидал от вас большей сознательности, Альберт Викторович.

Он хочет, чтобы я сказал что-то про этого Покровского. Тогда он от меня отстанет. Или не отстанет?

– Я… правда не знаю. Чего вы от меня хотите?

– Познакомьтесь с ним поближе. Подружитесь с ним. Он очень приятный, образованный человек. Любит поговорить, поделиться своими мыслями.

– И?

– Что – и? У вас появится друг. У вас же здесь нет друзей, Альберт Викторович. У вас и раньше не было друзей.

Я не понимаю: он хочет, чтобы я следил за этим Покровским? Втерся к нему в доверие? Он намекает на то, что меня все ненавидят? Говорят, если человек переезжает куда-то, даже временно, как я, за ним следует его дело, папка с завязками, а там все – с самого детства, и все, что ты сделал, и отметки, и отношения в школе, и всякие случаи, и медицинская карта, и даже то, чего ты сам не знаешь. А вдруг этот разговор о Покровском – просто отвлекающий маневр, чтобы я расслабился и потерял бдительность? Я подумал, что мне надо торопиться. Вдруг мне все же удастся перехитрить их? И я сказал:

– Хорошо, я обязательно постараюсь познакомиться с Покровским получше.

– Я знал, что вы меня поймете, – сказал майор Иванов.

* * *

В детстве, начитавшись Кусто, я мечтал стать исследователем моря, плавать в прозрачной, пронизанной солнцем воде, а потом написать про все это замечательную книгу.

Нереально. Пока нереально, во всяком случае. Да и для акваланга требуется разрешение, которого у меня нет.

Подъем с моря крутой, бетонные ступени лестницы растрескались и перекосились. Это из-за оползней – после дождя пласты глины отваливаются, словно ломти хлеба под ножом.

Икроножные мышцы ноют скорее приятно, с чувством выполненного долга. Сегодня я проплыл четыре каэм. От пирса до пирса двести метров, десять раз туда, десять обратно. Мимо обросших скользкой зеленью бетонных блоков, поросших острыми зубками мидий, оттолкнуться, развернуться – вот откуда у меня столько порезов на ладонях и ступнях – и вновь по мутной воде, в которой солнце вычерчивает огненные нули и восьмерки. Когда я засыпаю, они пляшут перед глазами.

У рынка в трамвай набиваются тяжелые тетки с кошелками, из которых торчат пучки зеленого лука.

– Уродины сходят? – деловито спрашивает женщина за моей спиной, и я с миг мучительно соображаю, на что это она намекает, но тут же понимаю, что речь идет о кинотеатре «Родина» – самом большом в городе, на целых три зала, с облупившимися колоннами, подпирающими фронтон.

– Я выхожу, – отвечаю я и чувствую, что горячая волна заливает лоб. Может, она нарочно так сказала, чтобы посмеяться?

Уже когда подходил к парадному, вспомнил, что обещал тете Вале купить хлеб и еще чего-нибудь к чаю, но, когда полез в карман, оказалось, что денег там нет. Вытащили. Скорее всего, в трамвае – или еще там, на пляже, пока я плавал от пирса до пирса. От унижения и злости у меня слезы на глазах выступили. Странно, что такое возможно в городе у моря.

Тетке я сказал, что забыл деньги дома, а то она вновь завелась бы. Я и такой, и такой. И не от мира сего, и непрактичный, и бедные мои родители. Мне кажется, она радуется, когда ее первоначальное впечатление на мой счет подтверждается. А так она только обозвала меня профессором, и все. Деньги я взял из заначки – скоро они мне понадобятся, но послезавтра получка, я возмещу. По телевизору шла какая-то чушь, но тетка не выключала, потому что через полчаса должен был начаться музыкальный конкурс «Алло, мы ищем таланты!».

У витрины булочной я остановился. Сделал вид, что развязался шнурок у кеда. Улица была пуста. Подозрительно. Обычно в это время на ней еще много народу. Это что-то значит? Или нет?

* * *

По формуляру он был Борис Борисович. Борис Борисович Покровский, тридцать девятого года рождения, инженер, СКБ «Вымпел». Разрабатывает что-то секретное? А потом переправляет здесь своему связному? Я проглядел формуляр. Он таки брал однажды Юлиана Семенова, но больше классику. Нашу и переводную. Сейчас на руках у него была «Война и мир», а «Страдания юного Вертера» он вернул.

Я осмотрел синий томик. За корешок переплета вполне можно было запихнуть сложенные чертежи. Но сейчас там было пусто. На внутренней стороне обложки был приклеен бумажный кармашек. Кроме карточки в кармашке ничего не было, а на самой карточке против одной-единственной фамилии стояла одна-единственная подпись. Разумеется, самого Покровского. Книгу после него никто не брал. Если честно, ее и до него никто не брал, кому он нужен, этот Вертер?

Тут возможны два варианта. Либо его связник работает здесь же, в библиотеке, – моя напарница Вероника Ефимовна, например. Нет, это смешно. Значит, уборщица, или полотер, или электрик – кто угодно. Но не может быть, чтобы они не предусмотрели такую возможность. Либо связь еще не осуществилась, и послание еще не прочитано. Так? Я пролистал книгу. Даже проглядел страницы на просвет. Может, он наколол буквы иглой? Карандашных пометок тоже нет. Впрочем, нет, в одном-единственном месте на полях помечен один абзац. Карандашом. Что-то про то, как Шарлотта намазывала масло на хлеб. Ну и что? При чем тут Шарлотта? Может быть, это какой-то шифр? Если взять, скажем, эту книгу, а потом «Мертвые души» и еще что он там брал, и сложить отчеркнутые фрагменты (а я был почему-то уверен, что они там найдутся), то получится – что? Я уже отправился было за «Мертвыми душами», но тут пришли две школьницы – им нужна была «Поднятая целина». И пожилая дама, которой понадобился роман Апдайка «Беги, кролик, беги!». «Кролик» был на руках, поэтому она попросила подобрать ей что-то в этом роде… Пока я подыскивал что-то «в этом роде», солнце ушло за две сросшиеся акации, свет из зеленого стал красным, и я понял, что пора закрываться. И ведь, в конце концов, то, что делает этот Покровский, меня не касается, верно? С чего это я решил им помогать? Пускай разбираются сами.

Снаружи доносился гулкий монотонный звук, словно кто-то протяжно и страшно кричал: «Бутыыылку! бутыылку!» Я почти научился не обращать на него внимания.

* * *

Я валялся на диване и читал «Вокруг света», и в какой-то момент меня начало клонить в сон – последнее время я засыпал легко и без всяких таблеток, но пришлось проснуться, оттого что тетка трясла меня за плечо.

– Опять! – жалобно сказала она. – Ты только послушай!

Я сел и прислушался. За окном мелко и сухо шелестела акация. Звенел на повороте трамвай. Тетка стояла, прижав руки к груди, байковый халат вылинял на животе, опухшие щиколотки нависают над шлепанцами.

– Они опять ее включили! Слышишь, пол дрожит?

Соседи за стеной были тихие приличные люди, он – бухгалтер на кондитерской фабрике имени Розы Люксембург, она – сестра-хозяйка в санатории «Красные зори». Но тетка полагает, что у них есть кладовка, замаскированная висящим на стене ковром, и в этой тайной кладовке стоит машина, которая облучает всех секретным излучением. Поэтому тетка слышит голоса. Пока что эти голоса говорят ей обидные, но неопасные вещи, но я боюсь, в один прекрасный (это я фигурально выражаюсь) день голоса скажут ей что-то такое, что она пойдет на кухню и возьмет там хлебный нож, который регулярно носит к точильщику, время от времени наведывающемуся в наш двор…

Назад Дальше