— Каждый шаг запоминай, не провеевая своим ветром. Мы тут сами разберемся, где зерно, где полова. И еще… Если двуличить начнешь, то не боярство тебе будет — головы на плечах не сносишь. Понял?
— Как не понять, боярин. Мы два дня спустя едем в Тулу, оттуда до Почепа, затем до Калуги. Определять места сторожам и крепостицам. После всего этого — Тверь. Ей, как, боярин, тебе известно, расписано пособлять Почепу и Калуге строить засечную линию.
Ох, и хитер Фрол. Знает, что Бельский не очинен боярством, все же величает, теша самолюбие своего тайного хозяина. Не убудет от этого, а жалованная грамота побыстрее окажется в его руках.
Впрочем, в куклу, на пальцы Бельского надетую, Фрол тоже не собирался превращаться — он сможет сам отделить зерно от плевел, и донесет только то, что посчитает важным и нужным.
«А подловить я его подловлю. Узнает князь, как обходить вниманием Фрола Фролова!»
Закончился тот тайный разговор благословением Богдана:
— С Богом. Если что срочное, шли с вестью того, кому веришь как себе.
— Хорошо, боярин.
Шли дни. Грозный, посетив Коломну, двинулся в Серпухов, проверяя по пути, все ли переправы под оком, не обращая внимания на малочисленность засадных отрядов. Все тихо, никаких вестей нет со стороны Поля, чего и мельтешить. На всякий случай можно посидеть в Серпухове малое время и — в Александровскую слободу. Там покойней всего. И безопасней.
Беспечность царя, вполне понятно, перекинулась и на воевод Окской рати. Большой полк, Левой и Правой руки не выделили от себя в помощь Сторожевому полку, который разбросан был по всем переправам, ни по одной сотне, сами же шли к станам своим неспешно, проводя учебные маневры, впрочем, не слишком обременительные, хотя и долгие по времени. И вот эта беспечность, как показало время, привела к страшным последствиям, ибо уже спешным ходом двинулись тумены Девлет-Гирея из глубины Поля, чтобы нанести Москве неожиданный удар.
В общем-то Девлет-Гирей не собирался в эту вёсну идти походом на Москву. Царь, оценивая обстановку, не ошибался, но произошло то, что могло произойти: что предвидел князь Михаил Воротынский.
Охота, начатая ханом как смотр своих сил, началась обычным порядком: тумены окольцевали огромный участок степи в низовьях Дона и ждали урочного часа, чтобы начать сжимать круг, но удивило и насторожило темников и даже некоторых тысяцких, отчего казаки не убегают, как бывало прежде во время охот, за Дон и к Волге, лишь укрываются в своих крепостях. Доносили об этом Девлет-Гирею все темники, добавляя при этом, что видны на крепостных стенах пищали, прислуга которых из стрельцов московских.
— Закончим охоту, доучим казаков, — сказал свое ханское слово Девлет-Гирей, и никто не посмел посоветовать ему что-либо иное, зная о его крутом нраве, и только советник его, Дивей-мурза, мечтавший стать при хане таким же необходимым, как Субодай-богатур при Батые, посмел испросить для себя слова.
— Аллах да благословит ваши, могущественный хан, деяния, — начал вкрадчиво Дивей-мурза, — если повелите мне захватить у казаков языка! Вам, да продлит Аллах годы вашего владычества, хорошо известно, что ничего просто так не бывает.
Нахмурился Девлет-Гирей, но тут же потеплел его взгляд.
— Ты прав, верный мой слуга. Посылай за языком.
Еще не успели согнать диких зверей в плотный крут, скорее на бойню, а не для охоты на них, сотня Дивей-мурзы уже захватила языка. Даже не из казаков, а поважнее: углядели крымцы растянувшийся по степи обоз, который вез в одну из казачьих ватаг пищали, рушницы, зелье огненное и дробь, собрались было налететь на охрану обоза, но обнаружили одну подводу, довольно далеко отставшую от самого обоза, вот и решили взять ее.
Стрельцы и ездовой отчаянно сопротивлялись, побили много крымцев, но все же были заарканены и вместе с повозкой доставлены своему хозяину.
Удача великая, однако Дивей-мурза не поспешил с докладом к Девлет-Гирею. Доздался ханского пира после конца охоты.
Пир после охоты — не на один час, а едва ли не до утра. И вот когда ночь перевалила за свою половину и хан, изрядно захмелевший, с великим удовольствием слушал хвалу себе, безмерно расточаемую придворными льстецами, Дивей-мурза определил, что и ему пора сказать свое слово.
— Ваши нойоны[17], великий хан, верно говорят: пожелай вы, и многие земли лягут под копыта вашего иноходца. Первой такой землей должна стать земля гяуров, вечных данников Золотой Орды, единственным продолжателем славных дел которой являетесь вы, могущественный хан, да продлит Аллах годы вашего царствования. Князь Московский Иван склонит свою спину под вашу камчу[18], и накажете вы его за его коварство и непослушание.
Дивей-мурза махнул рукой, и в полусотне метров от ханского дастархана занялось десятка два факелов, когда же они набрали силу, стала видна пароконка с впряженными в нее стрельцами — камчи со свистом хлестнули по спинам израненных и истерзанных стрельцов, тяжелая телега надрывно тронулась и медленно стала приближаться к пирующим вельможам.
Даже в неярком свете факелов было видно, как вспыхнули завистью очи не только темников, но и назначенного возглавить будущий поход лашкаркаши. Он понял, что лишится власти над ханским войском не сегодня, так завтра: умен и хитер этот нойон, рвущийся к боку Девлет-Гирея.
А Дивей-мурза, гордый собою, ждал, когда пленные стрельцы подтянут повозку поближе, затем взмахом руки остановив ее, низко склонился перед ханом.
— Вы сами, мой повелитель, сможете убедиться, что посылает раб ваш, коварный князь Иван, донским казакам.
Девлет-Гирей не поспешил. Отхлебнув бузы и закусив куском сайгачины, с трудом поднялся и, пьяно покачиваясь, пошагал к пароконке. Нукеры поспешно откинули холстину, и пьяные глаза хана налились кровью.
— О! Коварный! Хотевший называться братом! Мы заставим тебя, паршивый князь Иван, слизывать пыль с наших сапог!
— Повелите, светлый хан, своим туменам направить морды коней на Москву сразу же, как окончится пир, — вкрадчиво вплел свой совет Дивей-мурза в гневный восклик ханский. — Успех вам обеспечен. Вы, мой могущественный повелитель, переправитесь через Оку так быстро, что русские полки не успеют встать на вашем пути. Мы налетим стремительно и сделаем то, что сделали в свое время Мухаммед-Гирей и брат его Сагиб-Гирей, надолго подрубив крылья князьям Московским. Аллах благословит нас на священную войну против гяуров, и мы вашей крепкой рукой разрушим Москву, взяв большие богатства и захватив пленных. Князь Иван признает себя, мой повелитель, вашим рабом.
— Да будет так! Такова моя воля! Такова воля Аллаха!
Поход стремительный. Без тяжелого вооружения, даже без обоза. Да и караваны верблюдов и вьючных лошадей своей неторопливостью не станут мешать туменам, а пойдут позже войска лишь под небольшой охраной. В стремительности — успех.
Однако результаты налета могли быть совершенно иными, не окажи крымцам услуги предатели Русин и Тишков. Они, мстя за гибель братьев своих от руки Ивана Грозного, звали Девлет-Гирея захватить Серпухов, в котором сидит сам царь лишь со своим полком. Они также указали те переправы, которые охранялись малыми силами Сторожевого полка. Хан воспользовался полученными от перебежчиков данными, быстро переправился через Оку, но на Серпухов идти не решился, не имея с собой стенобитных орудий. Он, обойдя Серпухов, стремительно повел тумены на Москву.
Тут бы самому царю заступить путь ворогам: как-никак, а в его руках целый полк опричных ратников, они могут выстоять некоторое время, пока подтянутся основные силы, но царь не пошел на жертвенный шаг, он бежал в Александровскую слободу вместе со своим полком, но и там не задержался, а подался в Вологду, поближе к своей казне, к кораблям, которые там строились для него лично, чтобы в случае чего он мог бы уплыть в Англию.
Князь Иван Бельский, главный воевода Окской рати, не нашел ничего лучшего, как поспешить с полками к стольному граду, чтобы там встретить врагов. Но его ошибка была в том, что он решил дать бой не перед городом на выгодных для себя холмах, а в самой Москве, наспех огородив китаями на манер Гуляй-города весь посад, так называемый Скородом.
Он был вполне уверен, что царь совсем скоро пришлет подкрепление, которое ударит крымцам в тыл и с флангов, до этого можно будет удерживать крымцев перед китаями, благо огненного боя вполне достаточно, зелья и дроба с избытком. Но если даже крымцам удастся прорваться через китаи, уличные бои окажутся явно не в их пользу.
Послал Иван Бельский гонца и к князю Михаилу Воротынскому с повелением спешить в Москву, рассчитывая, что и он приведет приличную рать, а ума у знатного воеводы достанет, чтобы ловко прошить крымцам бок их.
Вроде бы все верно продумано, не учтено только Иваном Бельским, что царь не подумает даже о посылке рати к Москве из опасения самому остаться без защиты. Он лишь послал одну тысячу из своего полка перекрыть дорогу на Сергиев Посад, и если крымцы прорвутся сквозь заслон, немедленно слать гонца с вестью об этом. Над тысяцким Грозный поставил воеводить еще Богдана Бельского. Точнее, для пригляду за тысяцким.
Еще не учел князь Иван Бельский того, что Михаил Воротынский просто не мог собрать крупную ратную силу, ибо сам он ездил от города к городу лишь с дюжиной путных слуг-дружинников. Оголять же Стародуб, Брянск, Серпейск, Воротынск, Одоев он не решится, не имея на то воли самого самодержца. Впрочем, Воротынский, понявший из рассказов гонца главного воеводы Окской рати то, что русская рать просто-напросто заперта в Москве, рискнул на самовольство: взял со всех городов по половине их гарнизонов, набрав тем самым до полка ратников, и спешным ходом двинулся на помощь осажденным, разбивая наголову разбойные отряды крымцев, попадавшиеся на пути.
Увы, как ни торопился Михаил Воротынский, он опоздал. С Москвой случилось страшное, и виной тому был еще один просчет Ивана Бельского, не принявшего во внимание, что не только Скородом, но и Белый город, и даже добрая половина Китай-города были деревянными: и что не менее существенно — у Девлет-Гирея появился умный и хитрый советник Дивей-мурза. Когда Девлет-Гирей уже собрался пустить на штурм китаев свои тумены, Дивей-мурза тут как тут со своим словом:
— Главный город гяуров, мой повелитель, ляжет под копыта вашего иноходца с очень малыми потерями, если вы пошлете две или три сртни сильноруких джигитов с огненными стрелами. Вам, мой хан, останется только смотреть из царского охотничьего дворца в Воробьеве, как гибнут в огне непослушные ваши рабы. Тогда, светлый хан, вы сможете послать многие тысячи карать огнем гяуров вправо и влево. Вокруг Москвы много богатых селений и городов. Особенно, говорят, Сергиев Посад, где собраны великие богатства всех русских церквей.
— Ты дал мне разумный совет.
Москва вскоре загорелась. Огненное зелье, в изобилии приготовленное для обороны города, начало взрываться, усиливая пожар, народ и ратники кинулись спасаться в Яузе, в Москве-реке, давили друг друга, а вскоре запрудили их своими телами. А крымцы в это время грабили Подмосковье, не встречая никакого сопротивления. Только потери: дороге, по которой спешил к Москве Воротынский, они попали в засады и погибли.
Не смогли враги прорваться и на дорогу к Лавре. Князь Владимир Воротынский и воевода Татев, оборонявшие участок на Таганском лугу против Крутил, попятились от наседающего на них тумена, но соединившись с опричниками, остановились намертво. И не только оборонялись под защитой Гуляй-города, но и наносили великий урон крымцам, смелыми вылазками охлаждая их пыл.
Вполне возможно, недруги, получив подмогу, одолели бы сводную земско-опричную рать, но вдруг, вроде бы без всякой на то причины, враги отступили. И что удивительно, не тайно, ночью, а средь бела дня.
Богдан Бельский предлагает:
— Идем вдогон! Посечем изрядно!
— Нет! — сразу же возразил опричный тысяцкий. — Предвижу обман. Выманят из Гуляй-города, как было с киевской княжеской дружиной при первом налете монголов, и посекут безжалостно. Путь на Лавру откроется, а там — государь наш.
Они не знали, что Грозный уже давно в Вологде, не знали и о повелении Девлет-Гирея, вновь по совету того же Дивей-мурзы, спешно уходить всем туменам за Оку в Поле, чтобы сохранить силы для следующего похода, более подготовленного для окончательного покорения Руси, с установлением столицы возрожденной Золотой Орды в Москве. Задача этого налета выполнена полностью, урок гяурам преподан, далее развивать успех без стенобитных орудий не имело смысла, да и невозможно. Вот, по незнанию своему, никто не посмел возразить тысяцкому, ибо слова его прозвучали весомо, и противиться им опасно — могут последовать обвинения в крамоле. Не посмели воеводы проявить инициативу.
А вот князь Михаил Воротынский начал действовать на свой страх и риск. Когда перестали встречаться ему крымские разбойные отряды, он понял, что враги, испугавшись чего-то, уходят в свое логово, и он повернул сводный полк на Боровск, надеясь вклиниться в ряды отступавших и, воспользовавшись паникой, посечь изрядное число крымцев. Если же это сделать не удастся, то хотя бы отбить у разбойников какую-то часть обоза и освободить угоняемых в рабство.
Немногое удалось князю Михаилу Воротынскому, ибо его маневр оказался все же запоздалым. Сводный полк посек лишь сотни две неприятелей, которые гнали по старой Калужской дороге до пары тысяч плененных в рабство, разгромил еще пару замыкающих отрядов и, вырвавшись к одной из переправ, навел там панику, но не долгую, ибо вынужден был спешно отступить, чтобы не оказаться в плотном кольце.
Затаившись в лесу, Воротынский неожиданными вылазками клевал переправлявшихся крымцев, но на большее у него просто не хватало сил. Он ждал, надеялся, что вот-вот из Москвы подойдут полки Окской рати и тогда можно будет, добив не успевших еще переправиться ворогов, догонять отступавших, отбивая у них обозы; но миновал день, миновал второй, тумены крымские заканчивали переправу, о русской же рати ни слуху ни духу.
Очередная вылазка перед тем, как выполняя приказ главного воеводы князя Ивана Бельского, идти на Москву удачная, как и все прежние. Более того, захвачена большая группа крымцев в нарядных одеждах, стало быть, не простых воинов.
Воевода, возглавлявший вылазку, докладывает князю Воротынскому:
— Бают, послы, дескать. Вот этот за главного себя выдает, — ткнул воевода рукоятью нагайки чуть ли не в брезгливо-надменную морду узкоглазого татарина, который и впрямь отличался от других более дорогими доспехами и богатым убранством прекрасной стати коня.
Надменный враг в новгородской кольчуге, украшенной на груди позолоченной чешуей, глядел на князя Воротынского вызывающе, хотя в его взгляде угадывался тщательно скрываемый страх. И не без основания: сейчас русский воевода потребует письмо ханское к князю Ивану (он сам, нойон, так бы и поступил) и, прочтя его, тут же в гневе повелит порубить все посольство.
Вообще-то, так и следовало бы поступить князю Михаилу Воротынскому, тем более, что это посоветовал даже Фрол Фролов:
— Раскинь умом, князь. Поруби спесивцев. Никакие они не послы, но лазутчики, оставленные наблюдать за нашей ратью.
Фрол жалел князя. За уважение его искреннее. Он не помыкал им, Фролом, не считал его лишь боевым холопом, а держал у правой руки, как доброго советника, почти как равного. Даже за трапезой место ему у правой руки князя. И вот теперь ему грозит великая опасность. За то, что самовольно изменил свой путь, может простится, но то, что встретился с послами — это уже подозрительно. Он-то, Фрол, знал, как тайные его хозяева Богдан Бельский и Малюта Скуратов преподнесут в удобном для них свете государю. С вопросиком вкрадчивым: не крамолой ли попахивает?
— Вели посечь лазутчиков, — еще раз, уже более настойчиво, посоветовал Фрол Фролов. — А письмо, если есть оно для отвода глаз, можно сжечь, как подложное. Думаю, добрых слов ханских к нашему царю в письме нет. Если же государь, прочитав его, разгневается, не тебе ли, князь, в ущерб?
Понимал князь-воевода справедливость предостережения доброго слуги, но не смог преодолеть себя, не хотел бесчестного действия: раз государю посольство направлено, пусть он и решает, как с ним поступать. Ответил Фролу: