О том, что у него в рюкзаке накапливается своя коллекция,
мы знаем. Это предмет наших шуток: «Валька хочет найти свое собственное месторождение…»
А Валька раздражающе пыхтит в ухо, когда мы в палатке рисуем границы на карте, и тычет в непонятные цветные узоры толстым пальцем слесаря. Лешка предпочитает в такое время шляться по тундре и глазеть по сторонам, как это было в первые дни нашей работы. Стихи, что ли, сочиняет парень?
Как-то мы разбирали коллекцию, и Валька, как посвященный, был допущен к этой работе. Мы возились молча, занятые своими мыслями, сталкивались руками, кучи образцов росли на коленях. Потом мы с Сергеем пошли мыться.
— Я впервые обратил сегодня внимание на Валькины руки, — сказал Сергей. — Он ведь намного моложе нас, а насколько руки его старше наших. В то время как мы гоняли бумажные шарики по коридорам института и стояли у кассы за стипендией, Валька уже слесарил. А как бережно он, словно умные приборы, берет эти самые камни, половину из которых мы просто выбросим. Не знаю отчего, но мне стыдно было перед ним сегодня. Если бы Вальке дать такое воспитание, уровень общей культуры, что ли, как у нашего симпатичного шалопая Лешки, то какой бы это парень был! Может, он тоже начал бы стихи писать…
— При чем тут стихи? — глупо спросил я.
— Хотя бы при том, что это первое, за что берется человек, когда в его жизнь приходит необычное: любовь, повышение зарплаты или понижение в должности. Не все пишут эти стихи на бумаге, они просто в душе складываются. Говорил же Васисуалий Лоханкин пятистопным ямбом. Ну вот начнет наш Лешка кропать стихи — он достаточно интеллигентен для этого и несомненно романтически относится к действительности, — но ведь он же ни черта не знает. Говорят: «Если у человека есть что сказать, он сумеет это сказать как надо». А вот если у человека нечего сказать, а он облачает свои убогонькие мыслишки в гладкую литературную форму, тогда как? Я бы для каждого начинающего щелкопера установил определенный ценз. Ценз прохождения жизни. И пусть все литераторы начинают гонки за места на Парнасе с равных позиций. Тогда будут побеждать только талант и труд.
Эх, и дискуссия же у нас развернулась вечером в палатке!
— Помните того парня из Амдермы? Вот кто познал уже жизнь. Если бы еще культурную начинку. Он бы написал…
— А Блок? Он ведь не был пастухом…
— Блок делал то, что ты не умеешь. Он думал!
— Может, это все чепуха, ребята! Вон «Комсомольская правда» битых два месяца доказывала, что Блока надо любить, Баха тоже. Если одна из крупнейших газет тратит на это драгоценные полосы, значит, тут дело не просто. Может, у нас уже умирает интерес к «изящной словесности», к музыке и вообще к искусству? Может, все, что было приемлемо раньше, сейчас не подходит. Мол, мечтай о том, как попадешь на Марс, и все в порядке.
— Трижды глупо! На нашем языке развязывать такую дискуссию — значит брать помойку со взломом.
Кричали мы долго. Валька сонно слушал нас, но вскоре задремал на разостланном мешке. Лешка тоже пытался спорить, но, видимо, не зная, что доказывать, быстро принял скучающую позу. Он закурил и снисходительно уставился на нас.
Сегодня Виктор вдруг решил прочесть популярную лекцию по геологии нашим ребятам. Мы тоже слушали его с интересом.
— Понимаете, парии, вся толща земной коры делится на
ряд периодов, в одних названиях которых сам черт ногу сломит.
Назову некоторые; кембрийский, силурийский, девонский…
— Карбон, пермь, триас, юра, — неожиданно продолжает
дальше Лешка.
— А ты откуда поднахватался?
— Подпольным образом институт кончил у дяди в библиотеке…
— Так вот, парни, каждый период этот имеет определенную длительность от десятков до сотен миллионов лет, правда, точно этого никто не знает…
— И не узнает, — бросает Лешка. — Муть сплошная эта геология.
— Ты не узнаешь, другие узнают, — Валька явно начал злиться. — Ты и здесь пижонишь, как везде. Верхи схватил…
— Теперь насчет ртути…
Мы молча отошли от ребят, чтобы не мешать. Когда мы вернулись, на «лекторской площадке» перед палаткой все еще сидели Валька и Виктор и размахивали в ожесточении руками перед носом друг у друга. Оба слегка охрипли и, видимо, были довольны полуторачасовой беседой. Лешка лежал в стороне, смотрел на небо, кусал травинку. Валька не удержался и толкнул его ногой:
— Что, пижон? Тоже мне триас, юра, мел… Там еще после
твоего мела знаешь сколько этих периодов?!. А я все равно
все выучу!..
Шляемся в маршруты. Теперь я хожу с Валькой. У нас с ним молчаливая дружба. Он очень прост и этим хорош. Все «приблатненное», что было вначале, отстало, как кожура. Дело к осени, и нам надо спешить. Уходим в маршруты на два-три дня. Для легкости берем с собой один мешок и спим в нем вместе. Когда переходим речки, штаны снимаем по очереди. Через одну я переношу его сухого, а через другую он меня. Как-то раз Валька сказал мне:
— Здорово, что я попал к вам в партию. На будущий год тоже поеду. Скучные здесь места, но хорошо вот так бродить, каждый день видеть разное и знать, что не ты один, а сотни людей до тебя бродили по свету. Очень интересная у вас наука. Ведь раньше я думал, что все камни — просто камни, чтобы в собак швырять. Оказывается, и камни имеют мудреные названия, только, наверное, никогда не понять мне этого. На заводе я считался хорошим резчиком. Денег получал примерно столько же, сколько и здесь. Но если бы я знал, так с самого начала сюда бы приехал…
* * *
Вчера был мой день рождения. Достали бутылку спирта, из закуски имели по вареному гусю на брата. Отличные бывают минуты в нашей бродячей жизни. Тихо в тундре. Только журавли кричат, да где-то за увалом гусиный беспокойный гогот. Мерзлотные холмы, как могильные курганы над прахом неведомых завоевателей, пришедших на эту древнюю землю.
1 0 а в г у т а. Дождь. Осточертели эти маршруты, гряз
ной щетиной обросли и ввалились наши скулы. Мало шутим,
много едим. У Виктора неважно с коленом. Так бывает всегда
в конце сезона. Лешку, который ходит с ним в маршруты, мы
предупредили, чтобы не очень-то забегал вперед…
Тысячи сухих тараканьих крыльев шуршат по мокрому брезенту. Ладно, хоть отоспимся.
1 1 а в г у с т а. Снег пошел. Писать не хочется, есть тоже.
1 3 а в г у с т а. Пишу подробно. Привет от онкилонов. На скучном месте застал нас этот снег. Речушка такая крохотная, что даже осока, и та вроде брезгует здесь расти. Один ягель почему-то оригинально синего цвета. Продуктов у нас куча, бояться нечего. Первые сутки мы спали, как первокурсники в выходной день, а потом… потом начали болтать. Говорили о женщинах, об абстрактном искусстве, Альберте Эйнштейне, Лолите Торрес, братьях Гусаковых и о мозоли, которая вторую неделю сидит на ноге у Сергея. Мозоль нас доконала.
И тут Лешка рассказал об онкилонах. Черт его знает, где он вычитал про этих чудаков, что жили когда-то здесь, на Чукотке, а потом бесследно исчезли. Тут было что послушать. И седовласый отец Племени с орлиным профилем, и молодой парень Сэт-Паразан, умевший вплотную подползти к дикому оленю, и битвы с черноволосыми пришельцами с юга, и гонки на каяках, когда северный ветер развевает волосы на голых плечах девушек, а парни работают веслами так, что водяная пыль превращается в радугу…
Мы слушали с упоением и только тихо перебирали ногами в мешках: все же ноги мерзли. На другой день снова были онкилоны. По необузданному Лешкиному замыслу племя должно было переместиться вдоль Калифорнийского побережья на юг и далее на остров Пасхи. Тура Хейердала явно не хватало в нашей палатке.
Ночью я проснулся от толчка в бок. Это Виктор во сне работал веслами «под онкилона». Тихое всхлипывание доносилось из Лешкиного мешка.
— Эй, Лешка!
Я никогда не видел более несчастной физиономии…
— Зуб болит, — сказал Лешка, — вторые сутки не сплю.
Не говорите ребятам. И так тошно. Речка эта. Снег…
Мы не стали будить ребят. Пузырек с соляной кислотой всегда при геологе. Нашлась я вата. Испытанный злодейский метод. А теперь спи, Лешка, как спят настоящие парни.
1 5 а в г у с т а. Снег пришел, снег ушел. Далеко позади этот Релькувеем с его проклятым синим ягелем. Мы теперь не просто веселые тундровые бродяги, а онкилоны. И Виктор наш не просто начальник, а мудрый и знающий отец Племени.
«Ой-хо!» — кричит Лешка перед маршрутом боевой клич онкилонов. «Ой-хо!» — отвечаем ему мы.
Веселая студенческая юность, когда все интересно, когда безотказно стучит сердце-часы и тугими переливами ходят на ногах мускулы, казалось, вернулась к нам. Ой-хо, ветер! Черт с ним, с ветром! Еще пяток лишних километров, еще пару проб вон из того развилка.
Августовская желтизна с журавлиными криками, ночным льдом и прощальным растопленным маслом солнца пришла в тундру. Спеши, геолог. Вечерами мы мечтаем о будущем. Будущее — это остров Врангеля. Глаза у Вальки светятся, как китайские фонарики. Эх, как хочется Вальке на Врангеля!
После памятного «сидения» на Валькувееме мы снова начали ходить с Валькой в маршруты. «Ой-хо!» — коротко говорит он, и я вижу его усмешку. Усмехается Валька непривычно грустно. Да и вообще стал он какой-то пришибленный. Интересно почему? На мой вопрос парень долго отнекивался, а потом вдруг начал бормотать что-то невнятное. Все же я разобрался…
— Вы же понять не можете, до чего здорово на меня
подействовала эта история с онкилонами. Выдумал он все, по-моему, но надо же уметь так выдумывать. Я теперь на тундру эту не могу смотреть просто так. Смотрю и думаю вое про этих онкилонов, что может и вправду они здесь когда-то ходили. Отчего вы, геологи, не обычные люди?.. Я бы не удивился, если бы эту историю кто-нибудь из вас рассказал, «о ведь это же чистоплюй Леха придумал. И вы ее слушали так же, как И я. Вот почему он может придумать, а я не могу?..
— Слушай, Валька, а может, ты учиться будешь?
Я и сам не знал, почему только теперь пришла мне в голову эта простая и ясная идея. Валька что-то долго говорил мне насчет шести классов, «шалабана, который не варит», и многого другого, но я его не слушал.
Эх, и идиоты же мы! Человек должен сам переводить стрелки на своих рельсах. А зачем же тогда существует профессия стрелочника? И люди ведь не паровозы, не вагоны… Отчего же эта идея не пришла кому-нибудь из нас в голову два-три года назад?! Где сейчас гоняет бродячий ветер того Мишку с автозавода и владимирского Колю-длинные ноги, которые тоже были с нами, как вот сейчас Валька?..
А ведь есть, убейте меня боги, есть киноварь!
В самом начале сезона мы представляли себе, как вдруг и сразу натолкнемся на месторождение где-нибудь на Эргувееме, на Асонг-Кюеле или здесь среди притоков Курумкуваама. Детские мечты. Мы каждый день видели пустые шлихи, отбивали молотком пустые образцы, и тягостные раздумья овладевали нами. Но мелкая киноварь есть в шлихе. Она была вчера, позавчера, она будет завтра. Теперь я могу поручиться, что задачу этого года мы выполним. Мы оконтурим совершенно конкретный район для поисков в следующее лето, и эти поиски будут. Эх, Валька, Валька, добросовестный мой, неторопливый человечина! Тут твоего труда одна шестая часть, не меньше. Валька видит мою радость, ухмыляется.
— Хотел бы ты всю жизнь вот так, Валька?
— Спрашиваешь? — басит он, а у самого в глазах просвечивает грусть. Я же вижу. Отчего же мне не по себе, когда я вижу в Валькиных глазах такую грусть? Надо будет потолковать сегодня с Виктором. Надо нам вообще подумать. Ведь люди все же не вагоны. А мы, гордые и влюбленные в свой профессионализм, не замечаем ничего, кроме своей науки, да еще не всегда умных и нужных опоров…
1 8 а в г у с т а. Голос судьбы как в Пятой симфонии… Впрочем, ну их к черту, эти литературные сравнения. Мне сейчас по-настоящему грустно… Прилетел вчера самолет и вместе с. продуктами сбросил почту, в том числе пять категорических телеграмм на имя Виктора. У нас забирают рабочего Алексея Чернева. Почему?..
Лешкины отец и мать узнали каким-то образом, что их сын уже не проходит курс жизни под дядиным крылышком, а попал — о ужас! — в геологическую партию, где, кроме ревматизма, ничего не получишь, кроме грубости, ничему не научишься. Розыск закончился полным успехом. Пусть нас простит его дядя, о котором мы так плохо подумали вначале. Видимо, у него были свои взгляды на воспитание племянников и, судя по всему, правильные. Ну что ж, приказ есть приказ, и мы должны отправить Лешку по крайней мере к дяде в Провидение…
Лешка бунтует. События развиваются стремительно, как в детективном фильме.
Вот что решили мы — Виктор, Сергей и я. Валька должен тоже ехать в Моокву, к бабке, в Новые Черемушки. Поступит на работу на полставки, чтобы иметь больше свободного времени, и кончит седьмой класс. Потом пойдет в геологический техникум. На очное отделение, так быстрее. Насчет денег пусть не беспокоится, свернуть в сторону не дадим…
Дискуссия с Валькой кончилась быстро. Боится парень, и вообще его беспокоит вопрос насчет денег и всего прочего. Убедили. В данном случае цель оправдывает средства. Эх, черт возьми! Стыдно как-то и непривычно нам самим заниматься этим делом. Благотворительность? Нет, тут другое. А что другое? Не знаю. Только мы, видимо, рано оставили свою немного смешную юность и записались в благоразумные старики. Представляю, сколько смеху будет над нами в экспедиции. Ну и пусть упражняются остряки. А над чем тут смеяться? Лето, проведенное в тундре, короткая полевая дружба заставили нас поступить не так, как обычно. Может, это и впрямь смешно, но мы должны довести это дело до конца.
Все идет кувырком. Лешка сегодня заявил, что он не поедет в Москву. В Провидении не останется, к нам не вернется, решил ехать в тундру, в колхоз какой-нибудь. Непонятное что-то задумал наш интеллигент.