Пэлем Грэнвил Вудхауз
Собрание сочинений
Н. Трауберг
Предисловие
Рассказы и романы о Дживсе и Вустере — самые популярные из всего, что написал Вудхауз. Нынешний интерес к нему в немалой мере вызван английским сериалом об этих героях. Для Англии, а отчасти — и Америки это какая-то песнь умиления, и даже у нас его заметили не только развлекаясь, но иногда и умиляясь. Рыцарственный бездельник и мудрый слуга стали такой же бессмертной парой, как Пиквик и Сэм Уэллер. Самые чуткие из английских писателей предвидели это еще тогда, когда только-только начиналась слава их автора. Дороти Сэйерс намеренно сделала похожим на Берти Вустера своего сыщика, лорда Питера Уимзи, а потом, по ходу романов, все больше наделяла его мудростью Дживса. Чарльз Уильяме коротко, но очень тонко говорит об этой паре в первом из напечатанных романов, «Война на небесах» (1931), который написан раньше. Честертон, Хилер Беллок, Пристли, Ивлин Во восхищались ими и их создателем.
Предшественник Вустера, Реджи Пеппер, появился в 1911 году, когда Вудхауза почти не знали. Позже лучшие рассказы с его участием были переписаны «на Берти» и появились в сборниках 1925 и 1959 годов. Считается, что Реджи и ранний Вустер в какой-то мере списаны с актера и режиссера Джорджа Гроссмита. Позже, уже в романах, Вудхауз прибавил черты и словечки Антони, лорда Мидлмен (1909–1950), а еще позже — черты братьев Казалет, один их которых, Питер, стал мужем его падчерицы. Можно предположить, что на выбор имени подсознательно повлияло то, что так называли второго сына Георга V, принца Альберта Георга, тихого и смешного. Когда его старший брат, Эдуард VIII, очень быстро отрекся от престола (1936) и он неожиданно стал королем, он взял другое свое имя и стал Георгом VI. Правда, Вустер — не Альберт, а Бертрам, но слова «принц Берти» были довольно привычными для тех лет, когда он появился.
Дживса мы встречаем впервые в 1915 году в одном рассказе, который в 1917-м вошел в сборник «Левша на обе ноги». Он произносит несколько фраз, а служит у Берти Мэннерини-Фиппса (есть там и тетя Агата). Фамилию Вудхауз взял у знаменитого игрока в крикет Перси Дживса, который был убит в 1916 году.
Берти Вустер, наверное, мог появиться только в Англии, где с XIII века отрабатывается редкое сочетание незыблемого кодекса чести, уютного юмора и почти детской свободы. Честь у него — на самом высоком уровне рыцарства и джентльменства, во всем прочем — полное потворство своим прихотям, которые и прихотями стыдно назвать, такие они трогательные. Смотрите, и пьет до опупения, и хулиганит, и вместе с Дживсом радостно шантажирует — и ничего, как цветок, причем не только для себя, но и для читателей Правда, в ранние советские годы все-таки додумались, что романы о нем — «апология сытых», из-за этого перестали издавать Вудхауза, но это даже писать стыдно. В общем, Берти — тот идеальный, идиллический герой, которого ничуть не портит послевоенная вседозволенность. Точно такие же молодые люди выглядят у Ивлина Во совсем иначе, а у тех, кто вообще не знает тоски но райскому сочетанию чистоты и свободы, — говорить нечего.
Дживс — тоже идеальный герой, мудрец, набитый знаниями. Заметим, что читает он «великих русских» (в романе «Дживс и феодальный дух» прямо упомянут Достоевский). Подыскивая для него подарок, Берти решает купить Спинозу. Наконец, его речь прострочена аллюзиями — тут и Шекспир и песенка Пиппы, и почти забытые поэты разных веков. Библейских аллюзий много везде, даже у Берти, который гордится тем, что получил в школе награду за хорошее знание Библии.
То, что Вудхауз — ребенок, даже не подросток, проявилось и здесь. Дживс шантажирует кого угодно для любимого хозяина и его друзей. Многие писали о том, что создатель их был исключительно кроток и невинен (Джордж Оруэлл говорит об его «весомой невинности»). Вероятно, он был и по-детски беззащитен, а потому не считал злом оружие слабых — вранье или даже шантаж.
Наконец Дживс только и делает, что дает советы, но никогда не лезет с ними Кто-кто, а уж он не нарушает святыню privacy. Дело не в том, что он слуга — он и опекун, Берти не зря как-то назвал его «няней». Однако здесь у него абсолютный запрет: не спросят — не советуй. Когда мы этому
«Фамильную честь Бустеров» Вудхауз писал в конце 1937 — самом начале 1938 гг. Это было время высшего его расцвета. Именно тогда Беллок назвал его «лучшим из нас» (то есть английских писателей), а вскоре ему присудили honoris causa — степень доктора словесности в Оксфордском колледже св. Магдалины.
«Брачный сезон», такой веселый, он создавал после своих бед, в самое время травли. Работа шла туго, ему удавалось написать не больше трех страниц в день, и в письме к другу он жаловался, что раньше писал по восемь. Не говоря о глубокой, удивленной, какой-то детской обиде — ну, как они могут меня травить, сами бы там побыли! — он мучался и тяготами французского послевоенного быта. В начале 1947 года он прервал работу и стал переписывать старую пьесу, потом — вернулся к роману ив апрельском письме сообщил, что ему осталось две-три странички. Вообще же, в письмах, он выказывал неуверенность, которая ему, при всей мягкости и скромности, свойственна не была. Он очень хотел, чтобы сцена концерта вышла посмешнее, и боялся, что это не получится.
С 1 мая 1996 г. в Англии с большим успехом идет мюзикл «By Jeeves» (пьеса Алана Эйкбурна, музыка Эндрю Ллойда Уэбера, который написал и «Иисус, суперзвезда»), Берти Вустера играет Стивен Пейси, Дживса — Малькольм Синклер. Есть там и Бинго, и Гасси Финк-Ноттл, и Стиффи Бинг, и молодой священник Гарольд.
Осенью 1974 г., когда те же авторы писали первую версию мюзикла под названием «Дживс», они посетили очень старого Вудхауза на Лонг Айленде. Встретила их Этель, его жена, с большим противнем в руках, на котором лежали куриные ножки для кошек, населявших дом и сад. Все поехали к знакомым, у которых был рояль. Вудхауз послушал музыку. Когда подали чай, жена стала его уводить. «Глаза его, исполненные тоски, были прикованы к столу, — пишут либреттист и композитор. — Пока! — с сожалением помахал он сандвичам и исчез навсегда».
Фамильная честь Вустеров
Перевод с английского Ю. Жуковой
ГЛАВА 1
Я выпростал руку из-под одеяла и позвонил Дживса.
— Добрый вечер, Дживс.
— Доброе утро, сэр. Я удивился.
— Разве сейчас утро?
— Да, сэр.
— Вы уверены? За окнами совсем темно.
— Это туман, сэр. На дворе осень — вы, конечно, помните: «Пора плодоношенья и туманов…»[1]
— Пора чего?
— Плодоношенья, сэр, и туманов.
— А-а, ну да, конечно. Все это прекрасно, Дживс, однако сделайте любезность, приготовьте мне одну из ваших смесей для воскрешения из мертвых.
— Уже приготовил, сэр, ждет в холодильнике.
Он выскользнул из спальни, а я сел в постели с не слишком приятным и таким знакомым ощущением, что вот сейчас-то я и отдам Богу душу. Накануне вечером я ужинал в «Трутнях» с Гасси Финк-Ноттлом, которому закатил мальчишник, чтобы он в кругу друзей простился с холостяцкой жизнью перед предстоящим бракосочетанием с Мадлен Бассет, единственной дочерью сэра Уоткина Бассета, кавалера ордена Британской империи второй степени, а за подобное времяпрепровождение приходится жестоко расплачиваться, и пока я дожидался Дживса, мне представлялось, будто какая-то скотина вбивает мне в башку железный кол, но не обыкновенный, каким Хеверова жена Иаиль пронзила в ветхозаветные времена череп Сисаре, а докрасна раскаленный.
Вернулся Дживс с эликсиром жизни. Я залпом осушил стакан и, пройдя полный курс крестных мук, который непременно следует за принятием изобретенных Дживсом животворных бальзамов, — например, мое темя взлетело к потолку, а глаза выпрыгнули из орбит и, ударившись о стену, отскочили, как теннисные мячи, — почувствовал себя лучше. Было бы преувеличением утверждать, что ваш покорный слуга Бертрам Вустер совсем ожил, однако толика сил вернулась, я даже обрел способность вести беседу.
— О-хо-хо! — произнес я, изловив свои глаза и водворяя их на место. — Ну как, Дживс, что новенького в мире? У вас ведь в руках газета?
— Нет, сэр. Это путеводители из туристического агентства. Я подумал, может быть, вам будет интересно полистать.
— В самом деле, Дживс? — спросил я. — Вы действительно так подумали?
Последовало непродолжительное и, как я бы определил, многозначительное молчание.
Когда два человека с железной волей живут в тесном контакте друг с другом, конфликты между ними просто неизбежны, и именно такой конфликт разгорелся сейчас в доме Берти Вустера. Дживс вознамерился выманить меня в кругосветное путешествие, а мне даже думать об этом тошно. Я решительно заявил, что никуда не поеду, и все равно Дживс чуть не каждый день приносит мне пачки иллюстрированных проспектов, при помощи которых разные бюро путешествий соблазняют нас сняться с насиженных мест и мчаться черт знает куда любоваться красотами природы. Глядя на Дживса, я каждый раз представляю себе хорошо натасканного охотничьего пса, который упорно приносит в гостиную дохлых крыс и кладет на ковер, как ему ни объясняй, что в подобных услугах здесь не нуждаются, более того, они обременительны.
— Дживс, выкиньте эту блажь из головы, — сказал я.
— Путешествия чрезвычайно обогащают новыми познаниями, сэр.
— Я в новых познаниях не нуждаюсь, сыт по горло тем, что напичкали в меня, пока учился. А вот что с вами происходит, я отлично знаю. В вас снова проснулась кровь ваших предков, викингов. Вы жаждете вдохнуть соленый запах моря. Вы мысленно разгуливаете по палубе в белой капитанской фуражке. Возможно, кто-то прожужжал вам уши о танцовщицах острова Бали. Что ж, я вас понимаю, я вам даже сочувствую. Но все это не для меня. Я не позволю погрузить себя на океанский лайнер, пропади они все пропадом, и волочь вокруг света.
— Как вам будет угодно, сэр.
В его голосе я уловил легкую иронию: разозлиться он не разозлился, но был явно разочарован, и я дипломатично переменил тему.
— Эх, Дживс, и кутнули мы вчера!
— Хорошо провели время, сэр?
— Да уж, повеселились на славу. Гасси просил передать вам привет.
— Я высоко ценю его любезность, сэр. Надеюсь, мистер Финк-Ноттл был в добром расположении духа?
— О, лучше некуда, особенно если вспомнить, что близится час, когда он станет зятем сэра Уоткина Бассета. Слава Богу, что он, а не я, Дживс, могу лишь благодарить Всевышнего.
Произнес я это с большим жаром, сейчас объясню, почему. Нынешней весной, когда мы праздновали победу в гребных гонках,[2] я попал в суровые лапы Закона за попытку освободить голову полицейского от каски и, сладко проспав ночь на голой деревянной скамье в участке, был доставлен на Бошер-стрит и оштрафован на пять фунтов — на целых пять моих кровных фунтов. Мировой судья, который вынес этот возмутительно несправедливый приговор, — должен признаться, публика встретила его одобрительными возгласами, — был не кто иной, как старикан Бассет, папаша будущей невесты Гасси.
Как потом выяснилось, я оказался одной из его последних жертв, потому что буквально через полмесяца он получил от дальнего родственника очень неплохое наследство, оставил службу и перебрался жить в деревню. Так, во всяком случае, он сам представил дело, но лично я убежден, что это самое «наследство» он сколотил, прикарманивая штрафы. Хапнет у одного пятерку, хапнет у другого, третьего, глядишь, лет эдак через двадцать составился солидный капиталец.
— Вы ведь помните, Дживс, эту злобную тварь? Настоящий изверг.
— Возможно, сэр, в кругу своей семьи сэр Уоткин не столь суров?
— Сомневаюсь. Цепного пса в овечку не превратишь. Ну да черт с ним. Письма есть?
— Нет, сэр.
— Кто-нибудь звонил?
— Да, сэр. Звонила миссис Траверс.
— Тетушка Далия? Стало быть, она вернулась в Лондон?
— Именно так, сэр. Она выразила желание побеседовать с вами, как только вы сможете ей позвонить.
— Я сделаю лучше, — великодушно решил я. — Явлюсь к ней собственной персоной.
И спустя полчаса я поднялся по ступеням ее особняка. Старый теткин дворецкий Сеппинг распахнул передо мной дверь, и я вошел в дом, не подозревая, что всего через несколько минут буду втянут в передрягу, которая подвергнет фамильную честь Вустеров величайшему испытанию, какое только выпадало на долю представителей нашего славного рода. Я имею в виду эту кошмарную историю, в которой фигурировали Гасси Финк-Ноттл, Мадлен Бассет, папаша Бассет, Стиффи Бинг, преподобный Г. П. Пинкер (Растяпа), серебряный сливочник восемнадцатого века в форме коровы, а также маленький блокнот в кожаном переплете.
Нет, я не почувствовал приближение рокового поворота судьбы, даже слабая тень тревоги не омрачила моей безмятежной радости. Мне не терпелось увидеть тетю Далию — наверное, я уже говорил, что обожаю ее, она вполне это заслуживает, и, пожалуйста, не путайте ее с тетей Агатой, та настоящая ведьма, ничуть не удивлюсь, если узнаю, что она с хрустом жует бутылочные осколки и надевает сорочку из колючей проволоки прямо на голое тело. Манили меня в этот дом не одни только интеллектуальные наслаждения — всласть посплетничать с любимой теткой, — я к тому же пламенно надеялся, что сумею напроситься к ней на обед. Кулинарные изыски ее повара, француза Анатоля, способны привести в восторг самого взыскательного гурмана.
Дверь в примыкающую малую столовую была открыта, и, проходя мимо, я увидел, что дядя Том колдует над своей коллекцией старинного серебра. Конечно, надо бы с ним поздороваться, спросить, как желудок, ведь старикан страдает несварением, но соображения здравого смысла одержали верх. Мой дядюшка из тех зануд, что едва завидят племянника, хвать его за лацкан и ну просвещать по поводу серебряных подсвечников, античных лиственных узоров, венков, резьбы, чеканки, барельефов, горельефов, романского орнамента в виде цепи выпуклых овалов у края изделия, так что я счел за благо не провоцировать его. Прикусил язык и на цыпочках в библиотеку, где, как мне сообщили, расположилась тетя Далия.
Старушенция по самый перманент зарылась в ворох гранок. Всему свету известно, что сия изысканная дама — знаменитый издатель еженедельника для юных отпрысков благородных семейств, называемого «Будуар элегантной дамы». Однажды я написал для него статью под заголовком «Что носит хорошо одетый мужчина».
При моем появлении тетушка вынырнула из бумаг и в знак приветствия издала громкое «улюлю», как в былые времена на травле лис, когда она считалась самой заметной фигурой в «Куорне», «Пайтчли» и других охотничьих обществах, из-за которых лисы стали чувствовать себя в Англии довольно неуютно.
— Здорово, чучело, — произнесла она. — Зачем пожаловал?
— Насколько я понял, дражайшая родственница, вы изъявили желание побеседовать со мной.
— Но это вовсе не значит, что ты должен вломиться ко мне и оторвать от работы. Можно было все решить за полминуты по телефону. Но, видно, чутье тебе подсказало, что у меня сегодня дел невпроворот.
— Если вы огорчились, что я не смогу пообедать с вами, спешу вас успокоить: останусь с величайшем удовольствием, как всегда. Чем нас порадует сегодня Анатоль?
— Тебя — ничем, мой юный жизнерадостный нахал. К обеду приглашена Помона Грайндл, она писательница.
— Буду счастлив познакомиться с Помоной Грайндл.
— Никаких знакомств. Мы обедаем вдвоем, только она и я. Я пытаюсь уговорить ее дать нам для «Будуара» роман с продолжением. А ты, пожалуйста, сходи в антикварную лавку на Бромптон-роуд — она прямо за католическим собором, ты сразу увидишь, — и скажи, что корова — никуда не годный хлам.
Я ничего не понял. Было полное впечатление, что тетушка бредит.
— Какая корова? И почему она хлам?
— В лавке продается сливочник восемнадцатого века, в форме коровы, Том после обеда хочет его купить.
Я начал прозревать.
— А, так эта штука серебряная?
— Серебряная. Такой старинный кувшинчик. Придешь в лавку, попросишь показать его тебе и охаешь последними словами.