«Дети, знайте, что шишки с ели
Очень пригодны для топливной цели», —
Учил учитель деток раз…
Внимал ему притихший класс.
Набрали дети шишек с ели,
Зажарили учителя и — съели!
Рассказ, который противно читать
Один пожилой, солидный господин совсем недавно возвращался домой.
Дело было вечером, на даче, идти пришлось через небольшой лесок.
Вдруг: «Стой!» — загремело у него над ухом. Из-за кустов выскочил разбойник, навел на мирного господина браунинг и прохрипел грубым, страшным голосом:
— Руки вверх!..
— Н… не могу, голубчик, — пролепетал мирный господин бледными трясущимися губами.
— Убью, как собаку! Почему не можешь?
— У меня ревматизм. Рукой пошевелить трудно.
— Ревматизм, — угрюмо пробурчал разбойник, — ревматизм! Раз ревматизм, — лечиться нужно, а не затруднять зря занятых людей ожиданием, пока там тебе заблагорассудится поднять руки.
— Я не знаю, право, чем его лечить, этот ревматизм…
— Здравствуйте! Я же тебе должен и советы давать. Натирай руки муравьиным спиртом — вот и все.
— Что вы, голубчик! Где ж его теперь купишь — муравьиный спирт. Ни в одной аптеке нет.
— На руках кое у кого найдется — поищи.
— Да если бы я знал — где! Я бы хоть сто килограммов купил. Хорошо можно заработать.
Свирепое лицо разбойника приняло сразу деловой вид:
— Сколько дадите? У меня есть пятьдесят килограммов. Цена 450, франко моя квартира.
— Сделано. Я и задаточек возьму; все равно уж бумажник у вас вытащил.
— Пойдем, в таком случае, в кафе, — условьице напишем.
— Где ж его тут найдешь в лесу, кафе это?
— Ну, пойдем ко мне домой, разбужу жену, она кофейку сварит.
— Ладно! Айда.
* * *
Как противны эти расчетливые, рассудительные зрелые годы, — все бы только спекуляция, все бы только нажива.
Не лучше ли нам окунуться в мир беззаботной, прекрасной золотой молодости — поры сладких грез и безумных, пышных надежд.
Вот — двое на скамейке. Он и она…
Молодая, цветущая пара.
— Катя! Ты знаешь, что за тебя я готов отдать всю свою кровь по каплям! Прикажи, — луну стащу с небосклона… Катя!.. А ты меня любишь? Скажи только одно крохотное словечко: «да».
— Глупый! Ты же знаешь… Ты же видишь…
— О, какое безмерное счастье! Я задушу тебя в объятиях. Значит, ты согласна быть моею женой?..
— Да, милый.
— Я хочу, чтобы свадьба была как можно скорее! Можно через неделю?
— Что ты, чудак! У меня и платья венчального нет.
— Сделаем! Из чего делается платье? — Ну… муслин, шифон, атлас…
— Есть! Могу предложить муслин по 28 000 аршин, франко портниха.
— Хватил! А моя подруга на прошлой неделе брала по 23 000.
— Как угодно. Не хочешь — и не надо. Найдем другую покупательницу. Вашего-то брата, невест, теперь как собак нерезаных.
— Молодой человек! Куда же вы? Постойте!..
— Ну?..
— Фрачными сорочками, шелковыми носками не интересуетесь? Вернитесь — дешево, франко квартира…
* * *
Нет, вон отсюда! Подальше от этой жадной, захлебывающейся в своекорыстных расчетах молодости…
Дайте мне светлую, розовую юность, дайте мне прикоснуться к ароматному детству.
Вот по улице важно шествует, посвистывая, десятилетний мальчуган. Куда это он, птенчик? Гм! Стучится в дверь закопченной, полуразрушенной хижины.
— Эй! Кто есть живой человек? Не тут ли живет жулье, которое детей ворует?
— Тут, тут. Пожалуйте.
— Слушайте, вы, рвань! Есть фарт [2]. Можно большую деньгу зацепить!
— Чего еще?!
— Уворуйте меня нынче вечером. Родители хороший выкуп дадут.
— А тебе, пузырь, что за расчет?
— Я из 50% работаю. Тысяч шестьдесят сдерем, — вам тридцать, мне тридцать.
— Эко хватил — 50%! У нас и риск, и хлопоты, а у тебя…
— А зато я письмо пожалостливее составлю. Другого мальчика еще выкупят или нет — вопрос, а меня родители так любят, что последнее с себя стащат да отдадут.
— Мало 50%! Нам еще делиться надо.
— А мне делиться не надо?! 15% сестренке обещал за то, что перед родителями в истерику хлопнется. Не беспокойтесь, у нас тоже своя контора…
* * *
Как?! Неужели тлетворная бацилла спекуляции отравила и розовую юность… О, Боже! В таком случае, что же остается нетронутым? Неужели только младенчество?..
Вот в колыбельке лежит розовый, толстый бутуз, светлые глазки глядят в потолок вдумчиво, внимательно, неподвижно.
Любящие родители склонили над ним свои головы… любуются первенцем.
— Не знаю, что и делать, — печально говорит жена.
— Как же его кормить, если у меня молоко пропало?! Придется нанять мамку.
— Конечно, найми, — кивает головой муж. — Дорого, да что же делать.
Младенец переводит на них светлый, вдумчивый взгляд и вдруг… лукаво подмигивает:
— Есть комбинация, — говорит он, хихикнув. — Сколько будете платить мамке за молоко? Тысяч 60, франко мой рот?.. Да прокормить ее будет стоить вдвое дороже. Итого — 180 тысяч. А мы сделаем так: покупайте мне в день по бутылке молока — это не больше 500 обойдется. В месяц всего — 15 000. А экономию в 165 000 разделим пополам. Отец! Запиши сделку…
* * *
Охо-хо… Так вот и живут у нас.
Скорей бы уж конец мира, что ли…
Стенли
Стоит двор; на дворе кол; на колу — мочала. Не начать ли сказочку сначала?
Начнем!
Стоит Кремлевский двор; на дворе кол; на колу радиотелеграф. А больше ничего и нет — даже мочалу Внешторг вывез за границу. Огромную площадь занимает Россия: одну шестую часть земной суши. И пусто все. Только в середине кол с радиотелеграфом, а возле сидит в пещере весь совнарком и из-под земли декретирует.
Удивительная страна!
В 1935 году один заболевший сплином иностранец заинтересовался: а не съездить ли посмотреть?
Стал наводить справки:
— Как достать расписание поездов? Каким поездом можно попасть в Москву?
Спрашиваемые удивились:
— Поездом? С ума вы сошли! Что это вам — Азия, что ли?
— Но как же попасть?
— Читали «Экспедицию Генри Стенли к истокам Нила»? Вот вам руководство. Складная палатка, немного оружия, сушеное мясо, консервы, полсотни носильщиков и идите с Богом! Для общения с туземцами не забудьте прихватить блестящих бус, кумачу, дюжину зеркалец и несколько бутылок огненной воды.
— Опомнитесь! В страну Достоевского, Чехова, Чайковского и Репина — кумач и бусы?!.
— Эва! Теперь это страна Фрунзе, Цюрупы, Радека и Бела Куна, — это тебе не Чайковский…
* * *
Собрался новый Стенли, подъехал к границе, жутко: ветер воет, волки бегают, а за пограничной линией — то не колос шуршит, не мельница гудит, то — красноармеец на границе стоит, ружьишкой всем в пузо тычет.
— Куда лезете, черти?!
Дали ему серебряный шиллинг и бутылку огненной воды, — смягчился.
— А это что у вас?
— Зеркальце.
— Покаж!
Глянул в зеркальце, отразился, головой покрутил, сплюнул:
— Эку дрянь показываете…
— Нет ли тут проводника из туземцев, — нам бы в глубь страны?!
— И проводника найдем! За кусок кумачу, за пару корнбифа к самому черту доведет!!
— Нам бы до совнаркома.
— Все едино.
* * *
— Здравствуйте, туземец! Вы — проводник?
— Так точно.
— Страну знаете?
— Помилуйте! Почетный член императорского географического общества, адъюнкт-профессор. Были когда-то и мы рысаками. Куда вести?
— На Москву. Нам бы еще носильщики нужны для вещей…
— Этого добра сколько влезет. Ваше превосходительство! Ваше сиятельство! Вали сюда артелью. Вот этому чудиле вещи на Москву донести.
— С нашим удовольствием. А харч хозяйский?
— Само собой! Нагрузились. Пошли.
* * *
— Это что за развалины такие?
— Древний город тут был — Харьков…
— До Рождества Христова?
— Кой черт! В позапрошлом году развалился. Дальше пошли.
— А это что за дымовая труба?
— Курск тут был. По этой трубе только и примечаем. А Орла так и не найду теперь: гладкое место, зацепиться не за что. Одно слово — центроглушь!
— Где же жители?
— А вот мы и есть жители. Каких же еще вам нужно?
— Гм… Москва близко?
— Как палку увидите, — вот это и будет Москва. Радио на палке. Как говорится: всем, всем, всем…
* * *
Подходя к Туле, мамонта убили. Здоровый был, шельма, да разрывные пули тоже не шутка. Вырезали клыки, насушили мяса, нагрузили на носильщиков, пошли дальше.
* * *
В Сокольниках лесные люди напали… Чуть не съели всю экспедицию, да окопались вовремя, отбились. Очень было страшно.
* * *
— Вот вам и Москва! Вон эта палка торчит — радио. А возле стальная дверь под землю идет. Таких дверей двенадцать, а сбоку все бронировано. За двенадцатой совнарком и сидит. Эй, стража! Какого-с иностранца привели!
— Чего надо?!
— Хотели бы представиться Ленину и Троцкому…
— Раздевайся!
— Помилуйте, за что же?!.. Я…
— Да, может быть, у тебя бомбы за пазухой.
— Так вы просто обыщите!
— Просто! У вас все просто. А может, у тебя в пуговицах мелинит зашит.
Раздели. Повели. Загремели стальные двери — одна за другой, одна за другой.
За одиннадцатой — человек вышел: на голове пук волос, на подбородке клок, глаза из-за пенсне пытливо поглядывают: видно, что сам Троцкий.
— Очень рады! Наконец-то империалистические страны признали нас.
Поговорили о том о сем.
Вдруг хозяин встал, сорвал с себя бородку, пенсне, сказал:
— Ну, теперь я вам Троцкого покажу!
— Да разве вы сами не Троцкий?
— Эва, прыткий какой! Это так сразу не делается. Сначала я должен был в тебе увериться.
— Но в чем же, Господи?!..
— А вдруг ты белогвардеец? Пришел покуситься на него?!..
— Помилуйте, чем же? Ведь я — голый.
— Толкуй. А может, ты динамиту нажрался, да с разгону брюхом в него ка-ак саданешь… Эх, хитер теперь наш подданный пошел. Одначе, пожалуйте! Вот тут, за этой последней дверью…
Загремела последняя дверь.
Большая, низкая комната…
Стены забраны стальными листами, с заклепками на ребре. Стол, на столе — свечка…
Сидят, понурившись, два человека, друг от друга отвернулись, — надоели, очевидно, друг другу до смерти.
— Вы к нам? Чем обязаны?..
— Льщу себя счастьем лицезреть правителей такой огромной страны!..
— Ну, что ж, лицезрейте…
Потоптался новый Стенли, переступил с ноги на ногу:
— Ну, уж пойду я! Душновато тут…
— Да, невесело. Заходите еще как-нибудь.
— Почту за честь… Я когда-нибудь в будущем году… наведаюсь…
Повернулся. Загремели стальные двери — одна за другой… Вышел на свежий воздух. Снова перед ним двор; на дворе кол; на колу вместо мочалы — радио…
* * *
Стареть я стал, что ли.
Старые люди любят, проснувшись, свои сны рассказывать.
Вот и я рассказал, что мне вчера снилось. Что бы это значило, этот сон, а?..
Уники
Петербург. Литейный проспект. 1920 год. В антикварную лавку входит гражданин самой свободной в мире страны и в качестве завсегдатая лавки обращается к хозяину, потирая руки, с видом покойного основателя Третьяковской галереи, забредшего в мастерскую художника:
— Ну-ну, посмотрим… Что у вас есть любопытного?
— Помилуйте. Вы пришли в самый счастливый момент: уник на унике и уником погоняет. Вот, например, как вам покажется сия штукенция?
«Штукенция» — передняя ножка от массивного деревянного кресла.
— Гм… да! А сколько бы вы за нее хотели?
— Восемьсот тысяч!
— Да в уме ли вы, батенька… В ней и пяти фунтов не будет.
— Помилуйте! Настоящий Луи Каторз.
— А на черта мне, что он Каторз. Не на стенке же вешать. Каторз не Каторз — все равно, обед буду сегодня подогревать.
— По какому это случаю вы сегодня обедаете?
— По двум случаям, батенька! Во-первых, моя серебряная свадьба, во-вторых, достал полфунта чечевицы и дельфиньего жиру.
— А вдруг Чека пронюхает?
— Дудки-с! Мы это ночью все сварганим. Кстати, для жены ничего не найдется? В смысле мануфактуры.
— Ну, прямо-таки, вы в счастливый момент попали. Извольте видеть — самый настоящий полосатый тик.
— С дачной террасы?
— Совсем напротив. С тюфячка. Тут на целое платьице, ежели юбку до колен сделать. Дешевизна и изящество. И для вас кое-что есть. Поглядите-ка: настоящая сатиновая подкладка от настоящего драпового пальто-с! Да и драп же! Всем драпам драп.
— Да что же вы мне драп расхваливаете, когда тут только одна подкладка?!
— Об драпе даже поговорить приятно. А это точно, что сатин. Типичный брючный материал.
— А вот тут смотрите, протерлось. Сошью брюки, ан — дырка.
— А вы на этом месте карманчик соорудите.
— На колене-то?!!
— А что же-с. Оригинальность, простота и изящество. Да и колено — самое чуткое место. Деньги тащить будут — сразу услышите.
— Тоже скажете! Это какой же карман нужен, ежели я, выходя из дому, меньше двенадцати фунтов денег и не беру. Съедобного ничего нет?
— Как не быть! Изволите видеть — настоящая «Метаморфоза», — Перль-де-неж!
— Что же это за съедобное: обыкновенная рисовая пудра!
— Чудак вы человек: сами же говорите — рисовая, и сами же говорите — несъедобная. Да еще в 18-м году из нее такое печенье некоторые штукари пекли…
— Ну, отложите. Возьму. Да позвольте, что же вы ее на стол высыпаете?!
— А коробочка-с отдельно! Уник. Настоящий картон и буквочки позолоченные. Не я буду, если тысячонок восемьсот за нее не хвачу.
— Вот коробочку-то я и возьму. Жене свадебный подарок. Бижутри, как говорится.
— Бумажным отделом не интересуетесь? Рекомендовал бы: предобротная вещь!
— Это что? Меню ресторана «Вена»? Гм… Обед из пяти блюд с кофе — рубль. А ну, что ели 17 ноября 1913 года? «Бульон из курицы. Щи суточ. Пирожки. Осетрина по-русски. Индейка, рябчики, ростбиф. Цветная капуста. Шарлотка с яблоками». Н-да… Взять жене почитать, что ли.
— Берите. Ведь я вам не как меню продаю… Вы на эту сторону плюньте. А обратная-с — ведь это бристольский картон. Белизна и лак. На ней писать можно. Я вам только с точки зрения чистой поверхности продаю. И без Совнархоза сделочку завершим. Без взятия на учет. Двести тысячонок ведь вас не разорят? А я вам в придачу зубочистку дам.
— Зачем мне? Все равно она безработная будет…
— Помилуйте, а перо! Кончик расщепите и пишите, как стальным.
— Да, вот кстати, чтоб не забыть! Мне передавали, что у Шашина на Васильевском Острове два стальных пера продаются № 86.