«Помни, что бы я не сказал, не верь мне, - ласковое прикосновение любимых губ к моему виску и нежные объятия».
Воспоминание накрывает меня с головой, придавая сил и уверенности. Я поднимаю голову, готовясь принять все, что произойдет здесь и сейчас. Следующее мгновение проходит, как в замедленной съемке.
Его глаза удивленно расширяются. В них совершенно незнакомое мне чувство. Я не могу понять, что он чувствует, о чем думает. Из его рук выпадет хлыст и с глухим ударом падает на кафель. Этот звук кажется мне оглушающим.
«Ну скажи мне что-нибудь, подай знак» - молю я про себя.
Это всего мгновение, но оно длится целую вечность.
Секундная тишина, но ее разрывает смех старика. Это конец.
Перед глазами начинают мигать разноцветные огни. Нет, я не могу сдаться! Хватаюсь за голову, которую разрывает напополам от сильной боли. Это неправда, это игра, это ложь.
«Ты все еще пытаешься защитить меня. Правда или ложь? — шепчет Пит.
— Правда, — отвечаю я, хотя, думается, он ждет более развернутого ответа. — Такие уж мы с тобой — вечно защищаем друг друга».
Двери с тяжелым грохотом открываются, ударяясь о стены; тяжелый топот солдатских ботинок по полу приносит моему воспаленному мозгу еще большую боль, но я смотрю в глаза моему мальчику с хлебом, и, кажется, в них я вижу свое отражение. Мне даже видится, что еще миг, и он сорвется с места, ко мне. Наш зрительный контакт разрывается, и меня подхватывает пара рук, облаченных в перчатки.
«Нет!»
- Нет! Пит! Стойте, - кричу я, изворачиваясь всем телом, кусаюсь, царапаюсь. - Отпустите меня, - молю из последних сил, но меня уже волокут к выходу, и я бросаю последний взгляд на него.
Пит кидается мне вслед. В глазах боль; губы застыли в безмолвном крике; рука вытянута вперед. Он пытается удержать меня. Помочь. Еще пара сантиметров и наши руки соприкоснутся. Я почувствую его тепло. Еще секунда.
Но он хватает лишь пустоту.
Двери закрываются, а я проваливаюсь в небытие.
Раз, два. Удар молотка по дереву. Ещё удар, и еще один гвоздь без труда входит в податливую древесину. Это последний. Крышка надежно прибита, я не выберусь. Глухой удар гроба об сырую землю - меня опустили в свежевырытую могилу. Мою могилу. Я ничего не вижу. Слышать - вот мой единственный выход. И я слышу рыдания матери, переходящие в стоны раненной волчицы. Слышу их так громко, будто она стонет прямо перед моим лицом, а не на высоте нескольких метров. Странно, но они меня совершенно не трогают. Эта женщина после смерти отца вызывала у меня презрение, смешанное с жалостью, она сдалась, бросила нас. И даже сейчас она не может сдержать своих стонов. Хочется встать, дать ей пощечину и крикнуть в лицо, чтобы та собрала остатки своего сознания и держалась ради Прим. Я уверена, что она тоже наверху, прижалась к матери и беззвучно сотрясается в рыданиях. Не люблю слезы. Это проявление слабости, а мой утенок должен быть сильным. Хочется обнять ее, сказать, что все хорошо, но я не могу кричать, не могу двигаться, не могу видеть, но я чувствую запах. Запах сырой земли и древесины. Он для меня не нов. Я любила лес, я ходила туда после дождя. Этот запах напоминает мне о тех временах, когда я была еще свободна. Этот запах успокаивает, как бы это странно не звучало, но я спокойно приму это. Я спокойна, я мертва. Плачь матери. Первая горсть земли, а за ней ещё и ещё. Меня закапывают. Я знаю, как это будет. Через несколько минут у меня начнется паника, дыхание участится, легкие начнут вбирать в себя с каждым разом все больше и больше кислорода, выпуская наружу углекислый газ. Но пока я спокойна.
Сколько я здесь? Может минуту, а может и час. Игра слишком затянулась. Надо выбираться, но почему-то я не предприняла попыток сделать этого раньше. До того, как меня закопали заживо в заколоченном гробу. Почему?
Все очень просто - я умерла. Но я все чувствую. Это не справедливо. Почему все так? Я думала, что меня ждет спокойствие и умиротворение, а не потные ладони на глубине нескольких метров под землей. А где же небеса и ангелы с золотистыми крыльями? Что я должна сделать?
Вдох. Выдох.
Панические атаки. Нет, стоп, спокойствие. Да какое к черту спокойствие, я погребена заживо. Или все-таки нет?
Вдох. Выдох.
Дышать становиться все труднее и труднее. Кислорода почти не осталось. Я трогаю гроб руками, ладони беспомощно скользят по гладко отшлифованной поверхности.
«Смирись».
В висках стучит отчаянная мысль . Да, это конец. И тут я чувствую резкую боль. Да, я чувствую. Она все сильнее и сильнее. Я дергаюсь в конвульсиях, прося остановить этот ад. И тут я заметила, как холодные гладкие стены сменяются чем-то приятным на ощупь.
Открываю глаза, тяжело дыша. Яркий свет ударяет в глаза, здесь прохладно и пахнет… розами. Резко сажусь, но боль снова охватывает мое изнеможенное тело. Боль - моя верная подруга. Не предаст и, видимо, уже никогда не покинет. Из меня вырывается нервный смешок. Руки автоматически тянуться к животу, но что-то нет так.
Пустота.
Нет, Господи, нет. Я беспомощно шарю руками по животу. Он не посмеет отнять у меня его. Мой ребенок. Но уже поздно, я опустошена, как морально, так и физически. Поджимаю ноги к животу и рыдаю, вою, скулю.
- Ну, полно, Мисс Эвердин, как много сожаления. Неужели вы действительно так расстроены? - он осматривает меня с ног до головы, скрестив руки в замок.
- Старая сволочь, - выплевываю я сквозь слезы, сотрясаясь всем телом.
Как же я ненавижу этого человека. Нет, это даже не человек. У него нет души, нет сердца.
- Я думаю, вы должны быть мне благодарны, - он растягивает каждое слово, смакуя его на языке. Его слова, словно яд, впрыскиваются мне в кровь.
- Ребенок – это обуза, - я резко вздрагиваю и оборачиваюсь. Мерзкий старик сидит напротив и смотрит на меня. Внимательно, изучающим взглядом. Кажется, упиваясь моей болью и беспомощностью. Он встает, поправляя белые манжеты, и направляется к двери. То ли, передумав, то ли забыв что-то, он останавливается, и, не оборачиваясь, произносит. Громко, властно.
- Это обуза для Пита. И вы тоже. От вас нужно избавится. И я на полпути к этому. Осталась самая малость, - мои губы дрожат, а ладони беспомощно сжимают простыню.
- Отдыхайте, Мисс Эвердин, - он выходит, оставляя после себя пустоту.
Боли нет, как и слез. Я просто лежу, свернувшись калачиком. Я никогда не хотела становиться матерью, но потерять свое неродившееся дитя… это больно. Даже для такой, как я. Черствой и сухой, недостойной стать матерью и быть любимой.
Сильные порывы шквального ветра. Стекло жалобно дребезжит в оконной раме. Плевать. Пусть хоть вылетит и разлетится по полу на тысячи осколков. Я даже буду рада. Возможно, я даже пройдусь по ним, чтобы в мои голые ступни вонзилось битое стекло; чтобы я ощутила, как острие пронзает мою плоть, как только что пронзили мою душу и оставили захлебываться собственным отчаянием. Тонкое одеяло не греет, но дарит лишь ложное ощущение защищенности. Я укутываюсь в него с головой, но руки мои все такие же холодные. Мне больше никто не нужен. Я хочу просто отдохнуть. Я измучена. А в моем случае лучший отдых - это смерть.
Могу ли я ответить на вопрос, когда это все началось? Когда я перестала подчиняться самой себе? Да, могу. Когда Эффи вытянула листок с именем моей сестры на жатве 74-х Голодных Игр.
========== Глава 12 ==========
POV Пит
Уютный дом, большая семья, любимая жена. Я думаю, что это — мечта каждого мужчины. Это было и моей мечтой. Я знал, что моей мечте сбыться не суждено. Китнисс была для меня всегда, как птица. Свободная, красивая и такая недоступная.
Запретный плод всегда так сладок.
Свою жизнь я хотел связать только с ней, любить её, быть любимым ею. Возможно, я бы сказал Играм спасибо за то, что они свели нас ближе друг к другу, подарили мне надежду, которая умерла сегодня ночью, на моих глазах. Умерла в том самый момент, когда Китнисс сказала, что ждет ребенка.
Она носит под сердцем мое дитя, плод нашей любви. Любви… мистическое слово из нескольких букв.
Любовь ли это?
Я люблю её, но и зверь внутри, что-то испытывает к ней, и это что-то меня пугает и настораживает.
Я не знаю, что мне делать, я не знаю, где Китнисс, что с ней. Слезы застилают глаза, я резким движением утираю их и встаю с кровати.
Беспомощность — довольно гадкое чувство. Ты осознаешь, что что-то происходит не так, как ты задумал, не так, как планировал, но ничего не можешь предпринять и изменить!
Распахиваю дверь в мастерскую.
Полотна. Везде эти чертовы полотна.
Меня одолевает дикая ярость. Рушу все что создал, все летит на пол, краски, кисти, мои картины. Одна за другой, на них только Китнисс. Трибут, победитель, Символ восстания, переродок, все мои мысли, переживания и страхи летят к чертям. Ей никогда не нравились мои картины, слишком тяжело ей было смотреть на них. Я воскрешал то, что она пыталась забыть.
Мой взгляд падает на полотно, укрытое тканью, от посторонних глаз, хоть сюда никто и не заходит, я прячу его, скорее от самого себя.
Осторожно подхожу и аккуратно тяну ткань вниз, на глаза вновь наворачиваются слезы, протягиваю руку, провожу рукой по шершавой поверхности картины и, кажется, ощущаю тепло под пальцами, исходящее от полотна.
На ней моя заветная мечта, моя семья. Я старался не тешить себя надеждами, не мечтать, но теперь, когда она так близко, я могу ее потерять. Беру картину в руки и прижимаю к груди, оседая на пол. Мне страшно за Китнисс, за ребенка.
Сноу. Безумный старик, он все знал.
«Не хотите ли вы сказать ему то, о чем знаем лишь мы с вами?»
Прижимаю картину крепче и поглаживаю края.
Китнисс никогда не родит ребенка, не станет моей женой, мы не будем счастливы. Мы для него игрушки. Забавно тыкать в жука веточкой, и смотреть, как он пытается отползти, спастись бегством, но ты сильнее. Так и с нами.
Сноу не даст нам спокойной жизни. Эти мысли вертятся в моей голове, образуя безумный вихрь. Поворачиваю голову, в паре метров от меня на полу образовалось большая лужа красной краски, как кровь. Эта мысли приводит меня в чувство, теперь в опасности мы трое, я ответственный за жизнь двух человек.
***
Белый цвет символизирует чистоту, незапятнанность, невинность, добродетель, радость. Он ассоциируется с дневным светом, а также с производящей силой, которая воплощена в молоке и яйце. С белизной связано представление о явном, общепринятом, законным, истинном. Но только не в случае с нашим президентом, даже не знаю, что его так привлекает в нем. По мне так лучше красный. Кровь, вражда, месть. Отлично отражает всю суть управления государством.
Он сидит напротив, спокоен, как всегда. Мне стоит больших усилий не перегрызть ему глотку, но если я сейчас сорвусь, весь план разрушится. Все, что я так усердно готовил последний месяц, последний удар. И, если все удастся, нас оставят в покое. Может, мы построим новую жизнь на руинах прошлого, такого болезненного для нас с Китнисс.
— Я доволен тобой, мальчик, - нарушает он тишину, внутри все начинает клокотать.
Нет, нужно держаться. Это лишь слова. Слова, режущие по живому. Сжимаю кулаки с такой силой, что костяшки пальцев белеют. Мне кажется, его взгляд прожигает меня насквозь. От него ничего не скрыть, и он знает обо всем, что творится у меня внутри. Отгоняю прочь эти мысли.
«Не подавай вида» твержу я себе.
— Я уже стал сомневаться в тебе, но ты доказал, что эта девчонка ничего для тебя не значит, - он смотрит в упор, а я продолжаю молчать. — И за твою преданность мне и государству, я сделал тебе маленький презент, избавил от одной грязной работы.
Вихрь мыслей проноситься в голове. Что это еще значит? Внутри меня мгновенно зарождается паника, переходящая в животный страх. Он не мог причинить вреда Китнисс и ребенку в её чреве.
— В каком смысле? — пытаюсь придать голосу стальные нотки, но у меня плохо получается скрыть тревогу.
Старик игнорирует мой вопрос, продолжая сверлить взглядом и, когда я уже не надеюсь услышать ответа, говорит.
— Она в медицинском блоке, — мне кажется, или я уловил в его голосе сочувствие? Нет, этот человек не испытывал этого никогда.
Я резко встаю и направляюсь к двери.
— Будьте аккуратнее, — произносит он мне вслед, — в следующий раз.
Коридоры сменяются один за другим, я мчусь, не разбирая дороги к ней. Я знаю, что сделал этот старый ублюдок, он отплатит сполна. Он отнял у меня самое дорогое.
— Где Китнисс Эвердин? — перепуганная медсестра указывает на самую дальнюю дверь, и я бегу к ней.
К Огненной Китнисс, чей огонь давно затушили.
Я тихо открываю дверь и захожу внутрь, сердце пропускает несколько ударов. Когда я вижу ее, сердце болезненно сжимается в груди.
Она знает, что я здесь, даже не поворачивает головы в мою сторону. Секунда, ещё одна. Молчание давит на меня, я стою на месте, не зная, как быть.
— Это ты убил его,- шепчет она бесцветным голосом. Голос ее настолько хриплый, что едва можно разобрать, что она говорит.
Но я разобрал.
Делаю шаг вперед, к ней, но она тут же останавливает меня.
— Нет! Не подходи ко мне! – кричит она. Жутко, надрывно, выставив руку вперед и отползая на кровати дальше, дальше от меня.
Ужасно больно видеть это, зная, что причина ее мучений — я.
Я пытаюсь быть спокойным, но мне тоже плохо, черт возьми, это и мой ребенок, и мы оба его лишились, мы должны пережить это вместе. Хочется сказать ей все это, даже прокричать, встряхнув при этом за плечи, но я лишь произношу.
— Послушай меня, — шепчу я сквозь слезы, подступившие к лицу, ее слова ранят не хуже ножа. Я просто хотел спасти ее, я не мог поступить иначе. Я тоже хотел детей, наших с ней, общих, но её обвинения сводят меня с ума.
— Я знаю все, что ты сейчас скажешь, что ты притворялся, играл, — кричит она. — Чтобы Сноу не догадался, но это слишком тяжело для меня, и последствия игры обернулись смертью нашего, - она тяжело сглатывает, - нашего неродившегося ребенка, Пит, в тебе яд, который отравляет окружающих тебя людей. Он отравляет меня, - шепчет она, утирая одинокую слезу тыльной стороной ладони.
— Лучше сразу прикончи меня, потому что я устала играть, - такие родные серые глаза на миг стали чужими.
Нет, она все та же заплаканная девочка со сломанной, покалеченной судьбой, как и я, но что-то в ней меня отталкивает. Может быть ее слова, только то, что она говорит — правда.
Шарахаюсь, как от удара, пячусь назад.
Я выхожу из её палаты и, хватаясь за голову, сползаю по стене. Она права, черт возьми, права. Я чудовище, убийца.
Я плачу.
Посреди коридора, сидя на полу у палаты Сойки, которую я должен ненавидеть. Но я её люблю и я отомщу за неё и наше неродившееся дитя. В глазах на мгновенье темнеет, и, готов поспорить, из-за расширенных зрачков не видно радужки глаз.
Приступ.
Я, шатаясь, встаю и иду прочь от неё. От них всех. Зверь недовольно рычит, он хочет крови, он хочет смерти, и именно это я сейчас и собираюсь ему предоставить. Ноги сами несут меня к Нему. У дверей стоят миротворцы, но для меня это давно уже не проблема, нужно отдышаться, привести себя в порядок, или они могут догадаться. Минута, две, три, и вот я иду прямо к ним уверенным шагом и с безразличным выражением лица. Завидев меня, они расступаются, я ухмыляюсь. Им и в голову не может прийти, что съехавший с катушек преемник может убить президента, заявившись к нему посреди ночи.
Тупицы.
Я бесшумно закрываю за собой дверь, которая не выдаст его, а может и моих криков сегодня. На кровати передо мной лежит беспомощный старик, в руку которого воткнуты игры от капельниц. Он умирает, медленно гниет изнутри, и эти трубочки не спасут его, они лишь продлят его ужасное существование. Ему осталось от силы месяца три, но я решил сократить его срок. Иду к нему, нарочно громко стуча ботинками по полу, он должен проснуться, он должен посмотреть в глаза смерти. Морщины на лице, седые волосы — это только оболочка, под которой скрывается черная душа.